Улица Ангела - Джон Пристли

— Новый компаньон той фирмы, где я служу. Я переписываю его письма.

— Это он дал вам коробку?

— Да, он. Просто сунул мне в руки.

— Странно, — сказал Нормен с некоторым неудовольствием. — Что это он вздумал?..

— Не знаю, вы бы спросили у него. — Она смотрела на троих молодых людей, которые теперь карабкались на пирамиду из столов и стульев.

— Признаюсь, он мне не особенно понравился.

— Это очень грустно, Нормен, — отозвалась мисс Мэтфилд. — Отчего бы вам не прийти завтра утром в контору и не сказать ему об этом? Что прикажете мне делать? Искать другого места?

— Неужели вам нравится этот субъект?

— Не знаю, нравится он мне или нет, — сказала она, и сказала вполне искренне, только голос выдавал ее раздражение. — Но это не имеет никакого значения. Конечно, — добавила она несколько мягче, — наружность у него немного странная. Но он занятный. Съешьте одну из его конфет, раз уж он их мне навязал, и не ворчите.

Вопрос был исчерпан, и, разговаривая в промежутках между номерами, они больше не вспоминали о мистере Голспи. Программа была не хуже и не лучше других, виденных Лилиан. Ее позабавил напудренный клоун с пискливым голосом, чуть не упавший в оркестр, и двое мужчин, которые вели жаркий спор ни о чем; понравились испанские танцовщицы и очень смешной школьный учитель. Зато не понравились американские танцы и две девушки, которые пели и играли на рояле, и разные акробаты и велосипедисты. Нормен быстро оправился после истории с билетами и решил веселиться вовсю. Он старался находить только хорошее во всем, что видел на сцене, и снисходительно относился к тому, что ему не нравилось. Теперь он казался мисс Мэтфилд проще и естественнее, чем во время злосчастного обеда. Старый Уорвик был наконец окончательно изгнан из его мыслей, и унылая тень Честерверна не омрачала их беседы.

Когда они вышли из «Колладиума» в удивительно бодрящий холод ночи и Нормен не только предложил, но и в самом деле нашел такси, мисс Мэтфилд почувствовала к нему расположение. И скажи он сейчас: «Знаете, Лилиан, я действительно слабоват и бываю ослом, а вы — прелесть и гораздо выше меня, но я так давно вас люблю, честное слово, люблю сейчас еще больше, чем раньше, — так не выйдете ли вы за меня замуж? Жизнь моя ничем не замечательна, и вам в первое время в Честерверне может показаться скучно, но мы будем развлекаться, и жизнь постепенно наладится», — да, скажи он что-нибудь в этом роде и соответствующим тоном, грустно, с немым обожанием во взгляде — кто знает, может быть, она и ответила бы согласием.

Но он ничего подобного не сказал и явно вовсе не был склонен к немому обожанию. Всю дорогу он предавался чувствительным воспоминаниям о том, как они веселились когда-то в теннисном клубе и какими были добрыми товарищами, и робко ухаживал за ней, подобно какому-нибудь несмелому донжуану, провожающему даму с бала.

К несчастью, мисс Мэтфилд не отличалась сентиментальностью, во всяком случае — сентиментальностью банальной. Она искренне презирала робких мужчин, которые не могут оставить в покое предмет своей любви, но не находят в себе довольно пылкости и мужества для решительных действий, боясь получить резкий отпор. Время от времени Нормен обнимал ее за талию, а она требовала, чтобы он убрал руку, потому что ей неудобно. Тогда он говорил: «Ах, Лилиан, вы не очень ласковы со мной!» — смешным мычащим голосом, словно деревенский парень, который пытается подражать опытному волоките. Все это ужасно ее раздражало. К тому времени, когда такси наконец одолело последние полмили холмистой дороги, ей так надоели нежности Нормена, что она начала расспрашивать о его жизни в Честерверне, войдя в роль спокойно-внимательной женщины-друга с трезвым деловым умом. Нормен надулся и отвечал вяло, неохотно.

— Что, отсюда я могу доехать в автобусе? — спросил он, когда они стояли уже у подъезда Бэрпенфилдского клуба, отпустив такси.

— Конечно. Садитесь вон там внизу, у Финчли-роуд. Они ходят до половины первого и в ночные часы гораздо быстрее, чем днем. Вы завтра уезжаете?

— Да, в десять двадцать. Ну, мне, пожалуй, пора идти. Холодновато стоять так на улице, правда?

— До свиданья, Нормен, — сказала она, стараясь говорить весело и дружески, чтобы не показаться ему неблагодарной, — очень приятно было увидеться с вами. Большое спасибо за обед и за все. Мне ужасно понравился этот клоун со стульями. А вам? Ну, покойной ночи.

Он пожал ей руку.

— Очень рад, что угодил вам. Прощайте.

После того как он ушел, она постояла в подъезде минуту-другую, ища в сумочке ключ. И внезапно из глубин безбрежного океана того тяжкого уныния, которое, как она всегда чувствовала, подстерегало ее где-то близко, рядом, встала во мраке громадная волна и захлестнула ее. Она готова была громко заплакать. Причиной тому был не Нормен Бертли, жалкий дурак, который стал еще хуже, чем был, а то, что жизнь беспрестанно обманывала ее и страх душил ее за горло. Она — та самая Лилиан, которая еще несколько лет назад была полна надежд, смеялась, пела, которую все радовало и занимало. Она не изменилась, только стала немного старше и разумнее. А между тем она смутно чувствовала, что какая-то колдовская сила постепенно и неумолимо превращает ее в новое, жалкое существо, очерствевшее, выдохшееся, скучное.

К двери подошла еще одна жилица. Мисс Мэтфилд овладела собой, нашла ключ, и они вошли в дом. Изабел Кэднем как раз в эту минуту выходила из гостиной, и они встретились.

— А, Мэтфилд! Кутила? Послушай, тебе, надеюсь, не нужна была та шаль, что я взяла у тебя? Я вчера вернулась домой на рассвете, а утром так торопилась на службу, что забыла ее тебе отнести.

— Ничего, Кэдди, пустяки. Я иду наверх. Устала.

— И я устала. Сегодня я хорошо повеселилась. А вот вчера это кабаре, куда меня повел Айвор, оказалось порядочной дрянью, прямо тебе скажу. Такая масса публики — целые миллионы! И публика все бог знает какая! Айвор хотел ужинать в одной препротивной компании, а я не хотела, — и у нас опять все сначала. Опять ссора, скандал, милочка! Это просто ужасно, правда?

Мисс Мэтфилд уныло согласилась, что ужасно.

— А ты где была сегодня, Мэтфилд? Весело было?

— Не очень. Скорее скучно. У меня голова разболелась. Должно быть, объелась шоколадом. Попробую принять аспирину.

— Ничто так не помогает, как аспирин, — сказала мисс Кэдди. — Слушай, я сбегаю за шалью и принесу ее тебе, а ты, если у тебя найдутся, дай мне взаймы пару таблеток аспирина. Если я сегодня не приму чего-нибудь, я глаз не сомкну всю ночь. Так всегда бывает после ссоры с Айвором. Как только лягу в постель, начинаю с ним мысленно спорить и спорю всю ночь, так что к утру у меня голова готова треснуть. Ну, не ужасно ли?

— Ужасно, — сказала мисс Мэтфилд, отпирая свою дверь. — Ну, беги за шалью, а я приготовлю для тебя аспирин. — И она скрылась за дверью.

4

Как-то странно было после их встречи в «Колладиуме» увидеть опять мистера Голспи в сером полумраке улицы Ангела. Это было все равно, что увидеть наяву того, кто только что снился вам в ярко запомнившемся сне. Он принес ей для переписки несколько писем и, окончив деловой разговор, широко улыбнулся и спросил:

— Ну что, понравилась вам вчера программа?

— Не особенно. А вам?

— Мне — нет. Мертвечина. Все то же, что испокон веков показывают в мюзик-холлах. Теперь их называют «варьете», а нового в них только одно название. Я все же хожу туда иногда, но скучаю. А вот дочка моя любит мюзик-холл, ей там весело. Видели ее вчера? Она была со мною.

— Да, я догадалась, что это ваша дочь. Какая она красавица!

— Вы находите? — Он был явно доволен ее замечанием. — Да, она недурна, эта обезьянка. И знает, что хороша. А кто это был с вами? Ваш ухажер?

Какие у него выражения! «Ухажер»!

— Да что вы, вовсе нет! — воскликнула она. — Это просто мой старый знакомый, земляк. Я принесу вам письма в кабинет, когда они будут готовы.

— Они мне нужны как можно скорее, мисс Мэтфилд. Я хочу все кончить и уйти еще до завтрака. Мне сегодня необходимо повидать несколько представителей избранной расы.

И все. Неприличный вопрос об «ухажере», конечно, вполне в его духе, но если не считать его, мистер Голспи сегодня был гораздо мягче и приятнее, чем обычно во время их беглых разговоров. На этот раз он оставил свой глумливый тон и зубоскальство, от которых ей становилось не по себе. Он разговаривал с нею гораздо дружелюбнее. А она так и не поблагодарила его за конфеты! Она решила это сделать, когда принесет ему письма.

— Ах, мистер Голспи, — сказала она, когда он подписал последнее письмо. — Я и забыла вас поблагодарить за красивую коробку шоколада. Не понимаю, зачем вы мне ее дали, — и так неожиданно, так…

— Да просто затем, чтобы ознаменовать нашу приятную встречу, вот и все, — ответил он, махнув рукой. — Я подумал: «А вот наша мисс Мэтфилд, она немножечко расстроена тем, что ее молодой человек забрался на чужие места…»