Тайник - Тоби Болл

— Ну ты и влип, Фрэнк. Хуже не придумаешь.

— Отступать некуда. Мне нужен козырь. Я сообщаю Генри о том, что у меня имеется. Прошу отпустить Нору и разыгрываю эту карту. Ему конец, но и она может пострадать.

— Получается, что мы не сможем это опубликовать?

— Не суетись, Панос. Конечно, сможем. Все напечатаем, после того как я получу Нору.

— Но это будет не очень честно.

— Они похитили мою женщину, а я должен изображать из себя святого? Ты что, шутишь?

Панос невесело рассмеялся.

— Да все ясно, Фрэнк. Насколько я понимаю, ты хочешь схлестнуться с нашим уважаемым мэром на сегодняшнем большом торжестве?

— Именно так. Хочу пригвоздить его сегодня, на глазах у всех, чтобы он не смог отвертеться. Нора не должна оставаться там слишком долго.

— И то верно. Ладно, Фрэнк, ты пойдешь на этот праздник. Но будь осторожен. Ради себя и твоей прекрасной Норы.

Выйдя из кабинета, Фрингс обнаружил на своем столе счет из ресторана, на котором было написано:

Дорогой мистер Фрингс.

Я нахожусь под арестом. За мной постоянно следят два человека. Они (вы понимаете, кого я имею в виду) уничтожают улики, содержащиеся в делах. Пишу вам, чтобы вы поняли причины событий, которые могут произойти. Они не в силах уничтожить прошлое, но могут отредактировать нашу память.

Фрингс помрачнел. Если улики уничтожают, единственными свидетелями плана «Навахо» будут сами осужденные. Рыжий Генри пошлет к ним своих палачей — и делу конец. Ни свидетелей, ни улик. Он вспомнил свою встречу с Отто Самуэльсоном и Бородой. Возможно, те догадались, что их ждет.

ГЛАВА ВОСЕМЬДЕСЯТ ВТОРАЯ

Сотрудники морга Ферала хорошо знали и относились к нему со смесью страха и любопытства, как, впрочем, и большинство муниципальных служащих. Никто не знал точно, кто он такой и какой властью обладает, но за ним стоял мэр, и потому его просьбы выполнялись неукоснительно.

В морге было чисто и светло. Сверкающие белой плиткой стены создавали возвышенную, почти неземную обстановку для временного пребывания мертвых тел. Все три секционных стола пустовали, тела находились в холодильнике за большой металлической дверью. Главный судмедэксперт Пуляткин, толстый коротышка с огромными ручищами, имел довольно странное лицо, которое занимало поразительно много места на его голове.

— Рад вас видеть, сэр, — приветствовал Пуляткин Ферала.

— Я тоже, мистер Пуляткин, — ответил тот, не вынимая рук из карманов, в одном из которых у него был спрятан короткий нож.

— Чему мы обязаны?

— Я ищу пропавшую женщину.

— Да?

— Белая, молодая, около тридцати.

— Это все? Что-нибудь еще о ней знаете?

— Она пропала три-четыре дня назад.

— Пойдемте.

Пуляткин повел Ферала в мертвецкую. Там было всего два градуса выше нуля, и Ферал поднял воротник. Трупы — их здесь было штук сорок — лежали под простынями на четырехэтажных стеллажах.

— Неопознанные у нас здесь, — сообщил Пуляткин, направляясь в дальний левый угол. — Кажется, там есть две женщины. Давайте посмотрим.

Пуляткин отвернул простыню, под которой оказалась разбитая мужская голова.

— Не то, — с нервным смешком произнес он.

Наконец он нашел двух неопознанных женщин и откинул с их лиц простыни.

— Здесь есть та, которую вы ищете?

— Я должен посмотреть поближе.

Сдвинув брови, Пуляткин разрешительно махнул рукой.

— Мне нужно остаться одному, — сказал Ферал.

Такая просьба исходила от него не впервые, и, привычно кивнув, Пуляткин удалился в прозекторскую. Посмотрев на лица, Ферал выбрал женщину, которая слегка напоминала Нору, но выглядела не столь привлекательно. Стащив с нее простыню, Ферал вытащил нож и стал отрезать у трупа мизинец. Кость поддавалась с трудом, но в конце концов он справился. Завернув мизинец в носовой платок, Ферал засунул его в карман пальто и закрыл труп простыней.

Возможно, Пуляткин не заметит потерю пальца. А если и углядит, то вряд ли станет поднимать шум. Раньше Ферал не раз оставался с трупами наедине, устраняя улики, имевшиеся на теле или внутри. Между ним и Пуляткиным было негласное соглашение о сохранении этих манипуляций в тайне. Если Пуляткин и обнаружит пропажу, то, вероятно, подумает, что палец этот указывал на некое лицо, имя которого мэр предпочел бы сохранить в тайне.

Когда Ферал вернулся в прозекторскую. Пуляткин мыл под краном скальпели.

— Вы нашли свою даму?

— Нет, — отрезал Ферал.

— Прекрасно. Возможно, она жива.

Ферал кивнул.

— Меня здесь не было.

— Да вы здесь вообще не появляетесь, — усмехнулся Пуляткин.

ГЛАВА ВОСЕМЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ

Паскис привез полную тележку дел в дальний угол Подвала, куда он за всю свою бытность архивариусом наведывался всего несколько раз. Там хранились дела почти столетней давности. Многие из них давно потеряли актуальность — преступники либо умерли, либо находились за той чертой, когда люди уже не в состоянии кому-нибудь навредить.

Вынув из внутреннего кармана пиджака коробку спичек, Паскис зажал ее в руке. За последние сутки он не раз представлял себе этот момент и все, что с ним будет связано. Что лучше: отсутствие памяти или ее подмена? Ведь архив — это официальная память Города. До последних событий Паскис был непоколебимо уверен, что она совершенно необходима для его правильной жизнедеятельности. И теперь, когда эту память безнадежно искажают и хранящиеся здесь сведения более не являются надежными, не лучше ли уничтожить их совсем?

Паскис зажег спичку и поднес к одному из дел. Папка вспыхнула не сразу — сначала лишь слегка задымилась. Спичка догорела, и Паскис бросил ее на пол. Вторая спичка справилась с делом лучше. Архивариус стал осторожно поворачивать папку, пока огонь не пополз вверх. Поставив дело на полку, он стал смотреть, как пламя перекидывается на соседние папки. Запах дыма напомнил ему, что надо торопиться, и он пошел по проходу, чтобы поджечь еще одно дело. Покончив с этим, вернулся к месту первого поджога и обнаружил, что пламя распространилось уже на три стеллажа и теперь его не так-то просто погасить.

Через десять проходов Паскис снова подпалил дела. Еще десять проходов между полками — и вспыхнул следующий костер. С абсолютным спокойствием и даже безмятежностью взирал он на дым и языки пламени, поднимавшиеся к потолку. Это было похоже на сон, вдруг ставший явью. Вся эта бумага сгорит в мгновение ока. Выйдя из лабиринта, Паскис увидел своих надсмотрщиков, которые о чем-то болтали, прислонившись к стене за спинами у печатающих машинисток.

Паскис нажал кнопку лифта.

— Эй, вы куда? — окликнул его один из полицейских.

— В туалет, с вашего позволения.

Никакой нервозности. Необычайная легкость.

Коп пожал плечами. Войдя в кабину лифта, Паскис бросил взгляд через закрывающуюся решетку.

Полицейские возобновили беседу. Машинистки были поглощены работой — пальцы так и летали по клавишам. Из глубины архива медленно тянулись струйки дыма.

Лифтер принюхался и сказал:

— Кажется, дымом пахнет.

После чего решительно загремел дверью. Паскис дипломатично промолчал.

В вестибюле все было спокойно. Никто не подозревал, что сотворил внизу архивариус. А ведь Подвал был уже охвачен огнем!

Паскис представил себе, что здесь будет твориться через несколько минут, всю ту панику, которая обычно возникает в замкнутом пространстве, заполненном людьми. Он направился к выходу.

— Вам чем-нибудь помочь, мистер Паскис? — спросил его полицейский, дежуривший у главного входа.

— Да. Если вас не затруднит, пошлите лифтера в Подвал. Мне кажется, там есть люди, которым срочно нужно наверх.

Коп добродушно пожал плечами.

— Конечно, мистер Паскис.

И направился к лифтам.

Архивариус с непроницаемым лицом какое-то время наблюдал за ним, потом выскользнул на улицу и пошел к дому Джуса Ван Воссена.

ГЛАВА ВОСЕМЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ

Кабинет Рыжего Генри украшал бар красного дерева, полный бутылок с дорогой выпивкой. Впрочем, открывался бар довольно редко. Генри держал себя в рамках. Он любил и часто употреблял пиво, но при его габаритах это никак не влияло на трезвость. Однако сейчас перед ним стоял высокий стакан виски со льдом, к которому мэр весьма энергично прикладывался. До банкета оставалось три часа, а события разворачивались не совсем так, как ему бы хотелось. Беспокоили поляки, и мэр распорядился, чтобы парни из БПД постоянно дежурили у их отеля, обеспечивая их безопасность.

Достав из деревянной шкатулки несколько сигар, Генри разложил их на столе. Он прихватит штук пять с собой: одну для Ринуса, или как там его, и четыре для себя. Мэр рассеянно перебирал толстые гаванские сигары, думая о том, что случилось с Берналем. Генри никогда не привязывался к людям. Сантименты были ему неведомы. Но кое-кого он терпел рядом с собой — особенно тех, кто вызывал в нем интерес или забавлял его. Берналь, как и Блок, и Альтабелли, как раз были из их числа.