Жизнь коротка, как журавлиный крик - Айтеч Хагуров

Ныне самая большая проблема для простых людей, для народа в целом в том, что его ввергли в бедность. Мы и раньше не были богаты. Но все же люди справляли новоселье, ездили летом отдыхать, детей посылали на море, могли нормально похоронить покойника. Теперь все это для миллионов людей стало невозможным, с другой стороны видим, что многие ездят на иномарках, строят особняки. Но все это не вселяет надежд, ибо нет нормального предпринимательства, ибо, единственным массовым видом бизнеса стала спекуляция. Идет резкое расслоение общества и никакого среднего класса не формируется.

Вот говорят — услуг стало больше. Если судить по рекламе, которая в полуголодной стране больше всего рекламирует шоколад и алкоголь, то мы только и делаем, что пьем водку «Смирнофф», самую чистую в мире, запиваем «Баунти» и заедаем мясом с «Анкп Бене». В нормальном обществе услуга — это когда за вполне доступную цену тебя обслуживают. А у нас обдирают, называя это обслуживанием.

Если оценивать исторически нашу национальную трагедию, то она — в несовпадении целей и результатов деятельности общества. Этим несовпадением закончилась эпоха Просвещения в Европе в XIX веке, этим несовпадением она с опозданием, завершилась и у нас в августе 1991 года. Однако трудно найти пример, где бы это несовпадение целей и результатов оказалось таким трагикомичным, как в период наших реформ. Уже семь лет мы не можем определить ни целей, ни средств и никаких позитивных результатов нашей деятельности. Ни потому ли стакой маниакальной настойчивостью «демократическая» пропаганда обращается к трагическому абсурду 1937 года, чтоб оправдать абсурд своих деяний?

Кинорежиссер С. Говорухин в предвыборных выступлениях показал кадры, чуть — чуть приоткрывшие занавес над тем, что творится в стране. А вот поставить бы правдивый полнометражный фильм о наших бедствиях — и многомиллионной армии сельской бедноты, и беженцев, и о деяниях разбушевавшейся мафии, и о масштабах разворовывания национальных богатств — да систематически демонстрировать его на экранах телевизоров. Тогда, может быть, поняли бы, наконец, архитекторы перестройки и романтики — реформаторы, что и они уже имеют на своем историческом счету свой 37–й год.

(«Кубанские новости», 29. 01. 1994 год.)

ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ КУЛЬТУРЫ И ЭКОНОМИКИ В ПЕРИОД СОЦИАЛЬНЫХ РЕФОРМ В РОССИИ

В данном сообщении мы исходим из социологического понятия культуры, в соответствии с которым культура есть система ценностей и норм. Эти ценности и нормы обусловливают деятельность социальных институтов и субъектов, в результате которой наполняется пространство социума. Основной недостаток данного определения культуры видится в том, что он не учитывает источник развития культуры, коренящийся в творчески активной личности, преобразующий природу, общество и самого себя. Однако такая личность, прежде чем достигнуть результатов, и для того чтобы их достигнуть, прежде всего, утверждает новые ценности и нормы.

Крупные социальные реформы, особенно такая глобальная, которая развернулась в России, ставят во главу угла вопрос о системе ценностей и норм. Если объявляется экономическая реформа, то ясно, что должны меняться исходные нормы (принципы) и ценности подлежащей реформированию экономики.

В связи с этим возникает вопрос о других пластах культуры, т. е. о ценностях и нормах других сфер социума: этноса, образования, политики, культурно — художественной сферы и т. д.

Опыт стран, успешно осуществивших экономические реформы, свидетельствует о том, что их успех был обусловлен способностью реформаторов органически «вписать» экономические новации в общую социокультурную среду своей страны. Наиболее показателен в этом плане девиз японских реформаторов «ввозить чужие технологии, но не чужой образ жизни».

Реформы в России 90–х годов с самого начала были враждебны к сложившейся десятилетиями культуре современного российского общества. Через центральные средства массовой информации годами внедряется чуждая российскому менталитету культура. По существу страна оккупирована чужой культурой, в результате чего наблюдается глобальный кризис российской культуры.

Данное обстоятельство обусловило и кризис самих экономических реформ. Модели рыночной экономики выбираются не из экономических соображений, а с учетом исторических, демографических и других социальных особенностей страны. Выражаясь точнее, с учетом социокультурных ее особенностей. В современной россий ской экономике не действуют нормы и ценности ни плановой, ни рыночной, ни экономики переходного периода. Не действуют в ней и принципы и нормы ни одной из четырех моделей рыночной экономики.

Из вышеизложенного следует, что в основе охватившего Россию кризиса лежит не экономический кризис, а кризис культуры. По отношению к кризису культуры кризис экономики является вторичным и производным.

Международная научная конференция Краснодар — Новороссийск 16–18 сентября 1998 год.

От редактора

И САЛЕХ — ЖИВ, И ГАНКА — ЖИВА!

Прежде чем об Айтече что‑то рассказать, скажу несколько слов про того, кого я знаю ещё лучше, чем его — моего друга Хагурова: про себя скажу. Я читатель старый. Сколько себя помню, всё читаю, читаю… И редактор тоже дай Боже. Не в том смысле, что хороший, а в том, что не одну сотню чужих рукописей довелось в руках подержать, не на одном десятке папок надписать: «В набор», а потом и — «В свет». Меня, как это ни печально, мало чем удивишь. За тридцать лет в журналистике понял: чудес — не бывает! По пальцам могу перечислить случаи, когда вдруг рукопись, прилетев словно бы ниоткуда, от никому неведомого автора, планировала на редакторский стол и оказывалась годной для того, чтобы, как говорится, начать в' ней запятые расставлять.

— Чудес — не бывает! — учили, помню, меня, только — только пришедшего в «завы» редакции художественной и детской литературы краевого книжного издательства, опытнейшие — с четвертьвековыми стажами! — редактрисы. И тут же — без всякой паузы, не через многоточие даже, а через запятую, продолжали с авгуровыми улыбками, обращаясь уже друг к другу: «А помнишь…» — «А помнишь?..»

— «А помнишь!..».

Нет, чудес, конечно, не бывает. Но случаются они довольно часто.

Айтеч про то не знает, но не дадут мне соврать те из моих коллег, кому я надоедал, держа в руках десяток машинописных страничек:

— Нет, ты только посмотри!.. Вот этот абзац. А эти строчки!..

Это я после того, как накануне вечером «Салеха и Ганку» прочитал.

Всерьез с Айтечем мы в августе (в том самом, трижды клятом…) девяносто первого познакомились. Сразу же после контрреволюционного переворота. Повели мы с ним на страницах «Вольной Кубани» так называемые беседы (надо же было хоть что‑то в противовес негодяям делать), пытаясь называть события вокруг нас собственными их именами, — так, как мы их понимали. Были предельно честными перед собой, а значит — и перед земляками — читателями. Это были смелые статьи, и я решаюсь сказать здесь об этом потому, что тон в них задавал, насыщая их энергетикой честного гражданственного слова и профессиональной мысли социолога, — Айтеч.

Лет пять прошло после того августа.

— Слушай, Юра… — звонит он однажды вечером. — Я там рассказ, кажется, написал.

— А вот этого не надо! — живо откликнулся я. — Доктор наук!.. Профессор!.. Вполне приличный человек!.. И — рассказ. Зачем — рассказ? Почему — рассказ? Хорошо ли это?

Увещевал я его, поверьте, долго, не давая вставить и слова в свое оправдание, и очень, разумеется, всерьез.

Знаю я этих ученых мужей с их «рассказами»! Две — три реплики диалога (которые — «ни в балет, ни в Красную Армию») в статью ученую втиснут — и «рассказ»! Как бы не так.

И все же от кого — кого, но от Айтеча такого коварства я не ожидал. С тем и взял: «Но пасаран!»

Ладно: читаю.

Читаю… Да Боже ты мой! Не повесть — нет, не роман даже (их каждый — всякий, кто очень захочет, может сочинить), а — Рассказ. Рассказ!

Настоящий. Сюжетный. Авантюрный даже. И герои — живые, родные мне (потому и родные, что живые!); и легко их отличаешь друг от друга; и разговаривают они друг с другом — а значит и со мной, читателем — теми словами и с теми интонациями, которые единственно у них и возможны: при этих своих лицах и своих характерах.

Словом, напечатали мы с Айтечем «Салеха и Ганку» в очередном номере газеты. Я, видит Бог, как ее редактор — с особым к этому факту почтением: на одной мы с ним, с Айтечем, земле живем, под одним небом; и жить здесь в мире и его Тимуру, и моей дочке Маше, — и куда ж ему, черкесу, первое свое по — настоящему литературное детище и отдать, как не в казачью газету?!

Когда газета с рассказом вышла, мои домашние Айтеча еще больше полюбили. (Интересное дело: с чего бы это его все любят? — даже те, кто считает себя его противником…) И мне, чтобы отвратить его от дальнейших попыток транжирить драгоценные профессорские досуги на литературные упражнения, ничего не оставалось, как воззвать к его разуму: