Когда молчит совесть - Видади Бабанлы

— Какая девушка? Какая родня?

— Сгореть тебе в огне, как я сейчас горю! — Голос Мархамат набрал силу. — Или не тебя просила я узнать о людях, что живут в крепости?

— Ах, это… — Голос Зумруд оборвался. — Ничего не вышло, подруга, все труды даром пропали.

— Как это даром?

— Потерпи, Мархи, по телефону не расскажешь, после работы забегу, тогда поговорим.

— Говори сейчас! Не могу ждать!

— Сию минуту? По телефону?

— Да, по телефону!

— Но у меня люди…

— Говори шепотом, намеками, я пойму…

Зумруд продолжала ломаться:

— Клянусь жизнью, работку ты мне задала! Все переулки в крепости исходила, до сих пор ноги болят…

— Ну и что?

— Сколько жилищных управлений обошла! Скольких людей расспрашивала! Никто ничего не знает. Крепость — как лес глухой. Один к другому посылает, а толком ничего сказать не может. Все равно что на дне океана бусинку искать.

— Ох, терпения нет, отправишь ты меня на тот свет, — ворчала Мархамат-ханум. — Короче!

— Короче? Девушка-то пригульная…

Мархамат не поверила своим ушам:

— Что это значит — пригульная?

— А это значит, что у нее ни отца, ни матери!

— Правда?

— Жизнью своей драгоценной клянусь!

— Что ж, мать ее сблудила, что ли?

— Вот этого не знаю! Не хочу человека зря оговаривать.

Много бы дала Мархамат, чтобы получить сейчас утвердительный ответ.

— Кто ж ее воспитал? Родственники?

— Нет! Чужие люди. Не было у них своих детей, вот и взяли из детского дома.

— Ну что ж, это уже неплохо! — Лицо Мархамат прояснилось. Хотелось еще раз убедиться в услышанном: — Послушай, милая, ты не ошиблась? Может спутала с кем? Я должна точно знать, не то осрамимся…

— Можешь быть спокойна! Я не ошибаюсь! Хочешь, сейчас все про них скажу… — И она быстро стала шептать в трубку добытые сведения: где и на каком курсе учится Арзу, в какой школе преподает Ширинбаджи, где работает Агариза… Даже биографию его рассказала, гордо спросив в заключение: Довольно? Верные сведения?

— Да… — протянула Мархамат.

— Еще бы! Вахидова не ошибается! Какие еще будут вопросы?

— Спасибо! Быть тебе всегда здоровой и бодрой! — Мархамат положила трубку. Глаза ее хитро поблескивали.

Глава тринадцатая

Среди бакинцев есть страстные поклонники дачного житья. Одни из них, если позволяет работа, живут за городом до поздней осени, другие приезжают, едва выдается свободное время.

Сняты с деревьев последние фрукты, голые виноградные лозы сиротливо вьются по земле. Песок холодный, ступи босой ногой — и сырость пронижет до костей. Но воздух! Какой воздух! Никогда не бывает он так прозрачен и чист, как в эти поздние, осенние дни. Каждый глоток вливает бодрость, здоровье, румянец загорается на щеках, сердце бьется ритмично и ровно. За два дня можно отдохнуть так, как летом не отдохнешь за целый месяц. И на душе легко, и в голове ясность.

Сохраб Гюнашли принадлежал к числу самых ярых сторонников загородной жизни. По настоянию Мархамат летом он уезжал с семьей на курорт, зато осенью забирался на дачу в Бузовны. Ни одной недели не проходило, чтобы в субботу вечером он не усаживал бы в машину все свое семейство и не отправлялся на дачу. Спать две ночи на свежем воздухе, провести день вдали от городской суеты, на лоне природы — какое наслаждение! Здесь забывал он обо всем, нервы успокаивались, ноющие боли в сердце, мучившие его в последние годы, утихали.

Нынешним воскресеньем Сохраб проснулся раньше обычного. Вчера он поздно задержался на совещании, против обыкновения не смог с вечера уехать на дачу, и сейчас торопился наверстать упущенное. Быстро умывшись, он облачился в дачную одежду, в которой можно было возиться в саду, гулять. Обычно накануне Мархамат приготовляла все для поездки, укладывала в корзины еду, чтобы на даче хозяйственные заботы не мешали отдыху. Сегодня Сохраб не обнаружил никаких приготовлений, словно и не предстояла поездка. Он вернулся в спальню и с удивлением увидел, что Мархамат продолжает спокойно лежать в постели.

— Почему не встаешь, Мархи? — удивился он. — Пора ехать!

Натянув на голову одеяло, Мархамат простонала:

— Я не поеду, Соху, не хочется что-то…

— Почему? Отдохнем денек — и то хлеб, как говорится…

Но Мархамат продолжала упрямиться:

— Сказала, не поеду… Не трогай меня, все тело ноет!

Решив, что Мархамат чем-то обижена (она и вечером была не в духе), Сохраб не отставал:

— Ну, вставай же. — Он потянул одеяло. — Тело ноет, значит, надо ехать! На свежем воздухе все пройдет!

— Не тронь меня! — крикнула Мархамат-ханум, словно Сохраб дотронулся до открытой раны. — Говорю, оставь меня в покое!

Сохраб с удивлением взглянул на нее и выпустил одеяло. Прочитав в глазах мужа укор, Мархамат жалобно продолжала:

— Прошу, Соху, поезжай сегодня без меня. Всю ночь меня трясло, только к утру согрелась и пропотела. Встану — простужусь. Возьми с собой Мургуза-ами. Алагёз тоже себя неважно чувствует…

— Что же мы там, два мужика, делать будем? Голодать, что ли?

— Почему голодать? Я все приготовила. В кухне на подоконнике. Забирай.

Ничего не ответив, Сохраб молча прошел в кухню.

Едва захлопнулась дверь за мужем и свекром, Мархамат-ханум вскочила с постели и набросила халат. Подойдя к окну, дождалась, пока машина отъехала от подъезда. Все шло как нельзя лучше. Теперь она свободна, никто не сможет помешать ей! Успокоенная и обрадованная, Мархамат снова легла в постель. Рано, солнце едва взошло, редкие машины пробегали под окнами. Можно бы еще час-другой поспать. Но сон не шел, мысли копошились в голове, набегая одна на другую. Вспомнилась весть, сообщенная Зумруд, и улыбка, как утреннее солнце, осветила лицо Мархамат. «Все будет по-моему! — радостно подумала она. — Вугар парень толковый, он не станет отказываться от дочки профессора Гюнашли. А сейчас упрямится, чтобы доказать свое достоинство, продемонстрировать твердый характер. Фокусы молодости… Смирится, станет послушнее ягненка. Сохраб в юности такой же был, а как поженились, переменился…»

Она успокаивала себя, но тревога нет-нет да и закрадывалась в сердце. «А может, он потому упрямится, что дал обещание девушке и не хочет изменять своему слову? Или просто боится ее? Но теперь упрямству настал конец! Да будет земля пухом отцу Зумруд! Она оказала мне неоценимую услугу! Безродная, детдомовская, какой срам! Наши прадеды говорили: если мать на дерево лазила, дочь будет на ветвях сидеть. Какой сумасшедший женится на девушке без роду и племени?» И все-таки на душе неспокойно…

Вскочив с постели, Мархамат пошла в комнату дочери. Надо разбудить, покормить. У девочки плохой аппетит, не позаботься Мархамат — до полудня крошки в рот не возьмет.

Крепок утренний сон в юности… Алагёз раскинулась, обычно бледное лицо ее разгорелось легким румянцем, длинные пушистые ресницы лежали на нежных щеках. Вот уж поистине прелестна, как ангел!

Мархамат остановилась в дверях, невольно залюбовавшись дочерью.

— До чего красива… — прошептала она. Но тут же гордость сменилась острой жалостью. «Видно, иссякло божье сострадание, если послал ей болезнь, от которой вот уж сколько лет бедняжка не может оправиться… Да если бы не проклятый недуг, стала бы я искать жениха для такой красавицы?» Мархамат расчувствовалась, сердце защемило, на глаза навернулись слезы.

Склонившись над спящей Алагёз, она нежно провела рукой по шелковистым, черным как смоль кудрям, откинула со лба пушистую прядь.

— Доченька, — позвала грустно и ласково. — Алагёз! Пора просыпаться…

Алагёз заворочалась. Сердце Мархамат готово было разорваться от любви и горя.

— Вставай, родная моя! Ну проснись же, моя ненаглядная, свет очей моих, счастье нашего дома…

Алагёз опять пошевелилась, но глаз не открывала и спросила тихо и сонно:

— Который час, мама?

— Не все ли равно, доченька. Долго спать вредно. Открой глазки, вдохни утренний воздух…

Ресницы ее дрогнули, губы еле слышно прошептали:

— Так хочется спать, мама…

— Вставай, стать мне твоей жертвой. — Мархамат легко тряхнула ее за плечи. — На свежую голову выучишь уроки, музыкой позанимаешься. Лучше потом доспишь.

Алагёз не отозвалась, ресницы замерли, дыхание стало ровным. «Утренний сон сладок, пусть поспит до моего возвращения», — сжалилась мать.

На пороге она еще раз обернулась, чтобы полюбоваться спящей Алагёз. Красота дочери лишь утвердила Мархамат в ее намерениях. Вернувшись в спальню, она решительно распахнула шифоньер, достала самое лучшее платье и, принарядившись и оглядев себя в зеркало, вышла из дома.

Возвратившись вечером с вещами, Вугар с трудом узнал свою комнату. Старый дощатый пол вымыт добела, на двери и окнах новые занавески. Вышитые коврики и салфетки украшали стены; кровать, на которой спал Вугар, передвинута к окну и застлана шелковым покрывалом: мама Джаннат расщедрилась и достала из большого сундука постельные принадлежности, много-много лет назад приготовленные к свадьбе старшего сына.