Растерянный континент. В защиту демократии и независимости Европы - Ги Меттан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Судебной властью наделен Европейский суд по правам человека – блюститель Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод. ЕСПЧ действует в качестве Европейского верховного суда и играет важную роль в этой области, поскольку его юрисдикция, как и юрисдикция Совета Европы, распространяется на всю европейскую территорию, включая страны Кавказа (за исключением Белоруссии, которая является кандидатом в члены).
Рыхлый пудинг институтов и ведомств
Достоинство этого общего обзора европейских учреждений, как бы он ни был растянут, в том, что он показывает сложность и почти онтологическую проблематичность создания эффективного и сильного европейского правительства. Действительно, не существует определения или какого-либо консенсуса относительно европейских границ. Даже у Соединенных Штатов нет в этом ясности: «полезная» территория Европы ограничивается зоной евро, Шенгенской зоной или территорией 27 государств-членов? Никто не знает…
А что с расширением за счет включения других стран? Границы Европы должны совпадать с границами НАТО, чтобы соответствовать желанию атлантистов и американцев? А может, так и оставить границы неустановленными, если уж существует намерение расширить их? Но тогда Европа не останется в Европе! Так уже случилось с зоной ОЭСР, в которую входят неевропейские страны. И потом, расширение куда – на территории бывших колоний Ближнего Востока, откуда хлынул поток беженцев, так горячо обсуждаемый сегодня, и в чем, возможно, состоит план США в отношении НАТО, предложенный Дональдом Трампом[108]? Тогда они тоже смогут свободно передвигаться по Европе?
Наиболее приемлемой для Европы является та территория, что представлена в Совете Европы. Но в этом случае пришлось бы объединиться с Турцией и Россией, что возмутило бы и туркофобов, и русофобов… Каким бы желательным этот вариант ни был в пространственном, историческом и геополитическом отношении, он невозможен в политическом и практическом плане из-за ментальной революции, которую может повлечь за собой. Интегрировав Россию, Европа немедленно вернула бы себе статус ведущей мировой державы и тем самым оказала бы стабилизирующее влияние на глобальном уровне. Но глубоко укоренившаяся враждебность, которую эта перспектива вызывает в некоторых странах, делает этот шаг крайне маловероятным.
С определенной долей цинизма (или проницательности) представляется обоснованным утверждение, что эти перекрывающиеся международные накладки были намеренно задуманы, чтобы не допустить появления эффективного европейского правительства. Нейтрализуя составляющие его государства с помощью многочисленных международных инстанций, выходящих за географические рамки континента, Европа была намеренно обложена мириадами многослойных разрозненных организаций, чтобы не дать ей выступать с единой позиции, возродиться как единой мировой державе, которая могла бы противостоять американской гегемонии. Вместо этого Европа оказывается связанной своими собственными институтами, что мешает ей сделать решительный рывок к федеративному государству.
Без границ и определенной территории не может быть суверенитета или независимости. Без иерархии власти или конституции невозможно никакое правительство. Без определенного европейского народа не может быть эффективной демократии. Объединение граждан – всего лишь клише для обозначения анемичного на протяжении десятилетий политического общества.
Неважно, опасаются его (популисты, сосредоточенные на защите национальной идентичности своих государств) или только якобы желают (европеисты, которые хотят иметь сильное государство, но сомневаются по поводу демократии), преобразование Европы в свободное, демократическое и независимое федеративное государство – чистая утопия.
Европеисты и популисты против федеративной Европы
Помимо немыслимой структуры, существуют политические и психологические проблемы, которые препятствуют созданию федеративной системы в Европе. Большинство европеистов являются убежденными либералами или даже неолибералами и потому поддерживают экономическую доктрину, которая разлагает общество и разрушает традиционные социальные связи, способствуя свободному передвижению товаров, капиталов и особенно рабочих, независимо от того, из Европы они или из-за рубежа. Это способствует появлению чрезмерного индивидуализма и укреплению защиты новых самопровозглашенных гендерных, расовых или религиозных меньшинств – даже сексуальных и перекрестных микроменьшинств, – требования которых оттесняют или разрушают существующую традиционную культуру, а последующую агитацию используют для дестабилизации и подрыва существующей исторической культуры.
На макросоциальном уровне поощряется создание наднациональных технократических органов – непрозрачных, абстрактных, оторванных от действительности, вызывающих серьезную тревогу и сомнения, потому что у них нет ограничений или очевидных механизмов контроля. Все это порождает кризисы идентичности, которыми пользуются «неонациональные» популисты-консерваторы, и что фактически блокирует создание федеративного европейского государства.
Для либералов государство – враг, поэтому они стремятся, насколько это возможно, максимально ограничить его разрушительный потенциал. Действительно, ничто так не противоречит либерализму, как федеративное европейское государство. Одним своим существованием оно могло бы намного свободнее вмешиваться в экономику, чем мириады известных сегодня институтов. Они европеисты на словах, но не на деле: либеральным партиям европеистов, по сути, не нужны сильные европейские институты.
Что касается популистов, то они – пленники собственных противоречий. Они хотят сохранить национальную самобытность, отвергая принцип открытого мультикультурного общества, и не доверяют – не без оснований – наднациональному управлению, которое служит прикрытием для неолиберального плана. Но все, что они могут предложить неуверенным, ослабленным либерализмом социальным классам, это – холить и лелеять свой национальный заповедник вплоть до возведения баррикад. Они считают – и не безошибочно, – что нация является последней защитной дамбой от глобального цунами. Но на экономическом уровне все они – от швейцарской «Народной партии» и итальянской «Лиги», до французского «Национального объединения» и бельгийского «Фламандского интереса» – защищают либеральную экономику и свободное капиталистическое предпринимательство. Некоторые, как Дональд Трамп в США и Кристоф Блохер в Швейцарии, являются миллиардерами, разбогатевшими благодаря глобализации экономики. И хотя они умеют искусно прикрываться прекрасными речами в защиту патриотизма и миграции, тип экономики, который они защищают, полностью противоречит их дискурсу.
Это объясняет, почему партии, так громко звучащие на национальных площадках, немеют на европейской сцене. Они стараются не уточнять, к какому типу Европы стремятся. В конце концов, Европа объединенных наций может стать желанным проектом, пусть и не федеративным, а скорее конфедеративным. Но до сих пор ни одной популистской партии не удалось разработать заслуживающий доверия европейский проект, поскольку они не способны формулировать национальные и европейские концепции.
Верно и то, что партии национального культа часто сталкиваются с такими же у своих соседей. В национальных государствах, которые часто создавались для защиты одного народа от другого, трения неизбежны,
