Муж и жена - Тони Парсонс

— Кукла Люси-певица и ее друзья не могут дождаться, когда они наконец присоединятся к компании подростков в кафе, где будут шикарно проводить время, — заявила Пегги. — Пристегните ремни, действие начинается, отсчет пошел!

Пэт смущенно улыбнулся своей давнишней подружке.

— Привет, Пэт, — сказала Пегги небрежно, как королевский отпрыск. — Ну, и как там Америка?

— Хорошо, — ответил он. — У меня есть собака. Его зовут Бритни. Ему не позволяют заходить в дом, потому что он прямо при всех лижет свой петушок.

— Не хочу разочаровывать тебя, Пэт, — фыркнула Пегги. — Но он не может быть собакой-мальчиком, если его зовут Бритни. Потому что Бритни — это имя девочки, глупый.

Пэт взглянул на меня за поддержкой.

— Бритни — это мальчик, правда?

Я представил себе Бритни, который вылизывает свой огромный пенис, сидя у стола.

— Думаю да, дорогой.

— Хочешь со мной посмотреть «Американские граффити куклы Люси»? — спросила Пегги. — Кукла Люси-певица волшебным образом возвращается к жизни в этой увлекательной версии популярной классической ленты.

Мы с Сид переглянулись, улыбнувшись друг другу. Она легонько сжала мою руку. Она понимала, как много это значит для меня.

Пэт задумчиво посмотрел на розовое изображение на телеэкране.

— Кукла Люси — ерунда, — буркнул он.

— Пэт, — укоризненно произнес я.

— Кукла Люси — жуткая ерунда!

— Пэт!

— Кукла Люси может поцеловать меня в мою королевскую задницу.

— Пэт, я предупреждаю тебя.

— Кукла Люси может идти ко всем чертям.

И с этого момента все покатилось в тартарары.

Я никогда в жизни не видел маму такой счастливой. Это было больше, чем счастье. Она снова увидела внука и впала в своего рода экстаз, в самую настоящую эйфорию. Моя мама словно растворилась душой в своем внуке.

Не успел я заглушить мотор машины, как она схватила его на руки и сильно сжала в объятиях, чуть не задушив при этом. Потом она отодвинула его от себя и с восторгом посмотрела на его чудесное личико. Затем покачала головой, не в силах поверить, что он опять здесь.

Даже если всего на одну неделю.

Мы вошли в дом. На журнальном столике валялись розовые и фиолетовые рекламные буклеты. Мама быстро собрала их, но я успел рассмотреть несколько заголовков.

«Как успешно жить со своим диагнозом». «Реконструктивная хирургия груди». «Кто сможет помочь вам при раке груди». «Отправляемся в больницу». «Золадекс». «Таксол». «Таксотер». «Аримидекс». «Химиотерапия». «Радиотерапия».

Я не понял даже половины этих названий, но знал, что все это означает.

— Мам, с тобой все в порядке? — задал я самый бесполезный вопрос на свете, но просто не мог удержаться. Потому что хотел услышать от нее, что все будет хорошо и что она будет в этом мире всегда.

— Ну, конечно, я в порядке. — Она не желала поднимать шумиху и стремилась любой ценой избежать проявления жалости и мелодрамы. — Мне прислали всю эту информацию, прямо и не знаю, как только мне удастся все это прочесть.

Она взяла все посвященные раку буклеты и засунула их в ящик стола. Потом задорно хлопнула в ладоши.

— А сейчас я заварю чудесный чай для моих мальчиков, — объявила она. — Как вам это?

— Мне нельзя употреблять кофеин, — сказал Пэт, берясь за пульт телевизора. — Так мама говорит.

— А я уже выпил несколько чашек капучино, — поддакнул я. — Мой доктор не рекомендует мне употреблять кофеин больше трех раз в день. Из-за высокого давления.

— А-а, — озадаченно протянула мама. — Ну, ладно. Тогда я сделаю чай только для себя. Хорошо?

Так что мы с Пэтом устроились на продавленном диване, который помнил каждый изгиб наших тел, а мама отправилась на кухню, напевая «Джолин», одну из песен Долли Партон, и размышляя о таком странном новом мире, в котором ее сыну и внуку запрещается выпить обычную чашечку чая.

Потом мы все пошли в парк. Мы с мамой стояли и наблюдали, как на спортивной площадке Пэт карабкается вверх по металлической решетке, кое-где покрытой ржавчиной. Он уже не был тем осторожным маленьким мальчиком, как два года назад. Теперь он был бесстрашен, как горный лев.

Два мальчугана постарше, подобно двум ловким обезьянкам уже сидели на самом верху решетки. То и дело Пэт останавливался и с восхищением смотрел на них. Ему все еще нравились мальчики старше него. Они же полностью его игнорировали.

— Как хорошо, что он приехал, — произнес я. — Снова мы как одна настоящая семья. Особенно это чувствуется, когда мы здесь, с тобой. Просто обыкновенная семья, в которой нет необходимости особо ни о чем задумываться. В которой все кажется нормальным. Как у вас с отцом.

Отец с удовольствием поспорил бы со мной насчет моих разглагольствований о нормальности. Он начал бы предсказывать вымирание семьи, рост показателя разводов, появление поколения детей, которые воспитываются только одним родителем. Он бы говорил все это, сворачивая себе папиросу.

Отец был целиком за нормальный образ жизни.

Но мама была сделана из другого теста.

— Что такое нормальность? — спросила она. — Мы с твоим отцом были женаты десять лет, прежде чем ты родился. Ты называешь нас нормальными? Тогда мы чувствовали себя кем угодно, но только не нормальными. Скорее, ошибкой природы.

Два старших мальчика спрыгнули с решетки и побежали к качелям. Пэт улыбнулся им с обожанием.

— У всех наших друзей были дети, — продолжала мама. — Они плодились, прямо как кролики. Всегда кто-нибудь находился в интересном положении. Раз-два — и готово. Только у нас никак не получалось. — Она улыбнулась. — И ты называешь нас нормальными, Гарри? Господь с тобой. Мы себя такими не чувствовали, могу тебя заверить.

Я наблюдал, как мой сын с серьезным, сосредоточенным лицом, которое зарумянилось от свежего воздуха, старательно забирался наверх.

— Ты знаешь, что я имею в виду. Мы — ты, отец, я — были нормальными.

Я вспомнил, как мы отмечали Рождество вместе с моими тетушками и дядюшками. Вспомнил наши поездки в Корнуолл, как мы жили там в кемпинге. Запах готовящегося обеда, пока отец мыл машину в маленьком переулке перед домом. Вспомнил, как мы отправились в Саутенд, но не на пирс или пляж, а на собачьи бега. И как я лежал на заднем сиденье автомобиля, а над головой проносились желтые огни фонарей шоссе Эссекса, когда мы возвращались от бабушки или после спектакля в лондонском Палладиуме, куда мы ездили раз в год. Я тогда говорил маме, что не могу уснуть, потому что совсем не устал. «Просто закрой глаза, — обычно отвечала она. — Просто закрой глаза, и пусть они отдохнут». Было что-то простое и хорошее в моем детстве, то, что моему сыну иметь было уже слишком поздно.