Дедушка, Grand-pere, Grandfather… Воспоминания внуков и внучек о дедушках, знаменитых и не очень, с винтажными фотографиями XIX – XX веков - Елена Лаврентьева

В. А. Смирнов

«Чтобы правнуки и внуки… этой песне бы внимали»

Мой дедушка сделал для меня так много, даже не зная о моем существовании. Он родился в 1909 году, умер в 1969-м, за пять лет до моего рождения. Его имя — Смирнов Сергей Руфович. Он — сын Смирнова Руфа Яковлевича (о нем см. «Дневник гимназиста», опубликованный в этой книге). Многие внуки не застали своих дедов. В моем же детском сознании дедушка был жив, поскольку говорили о нем в семье как о незримо присутствующем среди нас человеке. Дома стояли шкафы с его книгами, на полках за стеклом хранились статуэтки и разные сувениры, привезенные им из Африки. Моя бабушка, Смирнова Лидия Михайловна, прожившая долгую и интересную жизнь, выделяла меня из всех внуков. Я, по ее словам, внешне был очень похож на деда.

Руф Яковлевич Смирнов с детьми Лидией и Сергеем, 1910

Дед родился в слободе Бутурлиновка Бобровского уезда Воронежской губернии 28 октября 1909 года, куда был сослан его отец, врач Смирнов Руф Яковлевич. Мать деда, Смирнова (Грунке) Анна Федоровна, умерла вскоре после его рождения, и воспитывала его и его старшую на три года сестру вторая жена его отца, Смирнова (Орлова) Надежда Ивановна, которую дети звали матерью. Семья много лет жила в Москве, так как родители деда были москвичами, а после начала Первой мировой войны мой прадед был отправлен на фронт, потом Первая империалистическая плавно перешла в Гражданскую войну.

Надежда Ивановна Смирнова (Орлова) с Сергеем и Лидой Смирновыми, 1914

После 1919 года, когда прадед, врач военного госпиталя города Курска, умер от тифа, деда и старшую сестру взяла родная сестра отца Смирнова Мария Яковлевна, заменившая двум детям родителей. Торжок остался в жизни нашей семьи близким и родным городом. Там же дед учился в Ново-Торжском педагогическом техникуме, откуда был исключен за недостойное комсомольца поведение. Разговор шел о карикатурах, нарисованных на учителей, и стихах, сочиненных о них же. А поводом для серьезного разбирательства стал спор с комсомольским вожаком техникума. Они прыгнули со второго этажа на спор. Техникум располагался в бывшем путевом екатерининском дворце, потолки были высокие. Комсомолец сломал ногу, а деда обвинили во вредительстве, исключили из комсомола и техникума. С 1928 года он стал учительствовать (учителей даже с начальным образованием не хватало) в отдаленных районах Казахстана, Сибири, на Дальнем Востоке, а потом в Архангельской области. Как рассказывала бабушка, он просто бежал, чтобы не быть арестованным. В 1934 году дед поступил в Ленинградский университет, а с 1939 года учился там же в аспирантуре. Потом — Вторая мировая. Вот что дед написал в своей автобиографии:

«…В 1934 году поступил в Ленинградский государственный университет, который с отличием закончил в 1939 году. В этом же году был зачислен в аспирантуру Института этнографии АН СССР. С первых дней Великой Отечественной войны ушел добровольцем в армию. Принимал участие в боях за Гатчину, Тайцы, Пулково. Командовал санитарным взводом отдельного арт. пулеметного батальона № 276. После ряда боев в сентябре 1941 года наш батальон был направлен в Ленинград на переформирование, и я в составе мед. части батальона был передан военному госпиталю № 1012. 18 ноября по распоряжению зам. нач. по кадрам Ленинградского фронта был направлен в распоряжение Горвоенкомата, так как использовался не по специальности. (Будучи аттестован как начсостав, использовался рядовым.) По распоряжению Горвоенкомата был переведен в запас и вновь направлен в институт».

Мне теперь кажется, что специальность деда, этнограф-африканист, была для него своего рода экологической нишей, в которой можно было существовать достойно. Он стал известным африканистом, одним из основателей научной, а не конъюнктурной, африканистики и арабистики, защитил две диссертации и стал доктором наук. Коллеги его вспоминают до сих пор с благодарностью и теплотой. В шестидесятые годы африканистика расцветала на фоне интереса к национально-освободительной борьбе на африканском континенте в целом. А идея опасности мусульманского фундаментализма, как и сам термин, была развита им в последние годы работы.

Мария Яковлевна Смирнова с племянниками Сергеем и Лидой, 1921. Сережа в лаптях, потому что не было обуви

Сергей Руфович Смирнов, 1932

Сергей Руфович Смирнов и Ирина Кутепова с профессором Ольферроге. Они — аспиранты в Ленинградском университете, 1947

Помню, было мне лет десять, и шли мы с бабушкой по институту этнографии в Петербурге, и все сотрудники сбежались здороваться с бабушкой и посмотреть на внука профессора Смирнова, так как дедушка до переезда в Москву работал там. Было очень приятно, а еще приятней было в 2009 году, когда в Институте Африки отметили столетие дедушки практической конференцией. Пришли его бывшие аспиранты и коллеги, которым уже за шестьдесят. Много было людей. Вспоминали то славное время, когда они были молоды. Замечательно, что спустя сорок лет после кончины деда люди не только нашли добрые слова о нем, но и вспомнили время расцвета африканистики как науки. Повеяло той самой атмосферой, в которой я рос в окружении научных работников, ученых, преподавателей, переводчиков, этнографов. В нынешней Москве это редко где встретишь. Уходят люди той уникальной советской послевоенной эпохи… А на втором этаже Института Африки висит доска почета участников войны, на ней есть фотография и моего деда.

Лидия Руфовна Смирнова, 1948

В 2002 году моя мама, Смирнова Наталья Сергеевна, подобрала и издала письма деда под названием «Письма отца. С воли на волю», которые он посылал своей сестре Лидии Руфовне с 1921 по 1944 год. Увлекательное чтение. Я узнал историю мальчика, оставшегося без родителей, доброго, умного, не озлобившегося на весь мир, умевшего принимать его таким, какой он есть. Он нашел в себе силы изменить ситуацию, казавшуюся неизбежной, сумел отвоевать себе право на учебу в Ленинградском университете, прошел впоследствии и фронт, и Ленинградскую блокаду, состоялся в редкой для своего времени профессии африканиста. Это история времени и страны, в которой мы живем. Мне думается, ценность этих писем и в том, что в них отчетливо проявляется чувство собственного достоинства автора. Свидетельство не в пользу тех, кто говорит о потере человеческого облика целым обществом в страшную эпоху сталинизма.

Сергей Руфович Смирнов

Письма сохранились далеко не все, но из года в год они подробно рассказывают о жизни, проблемах, удачах и неудачах, впечатлениях, переживаниях, они полны размышлений, описаний природы, точных характеристик коллег и знакомых. «Почтовая проза» — ушедшее явление. Теперь письма заменили телефон и электронная почта. Позволю себе выбрать некоторые, наиболее интересные мне письма деда, используя комментарии моей мамы (выделенные курсивом). Обращаю внимание читателей на даты, это очень важно для понимания не только содержания писем, но и ситуации в стране. В письмах много имен людей из окружения деда. Учитывая жанр данного издания, не стану сопровождать их специальными комментариями.