Час «Ч», или Ультиматум верноподданного динозавра - Евгений Соломенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А ты – красавчик! Я тебе, касатик горбоносенький, презент приготовила на долгую память. Лукошко морошки да окрошку с горошкой и дырявой ложкой!
Прищурилась, прицелилась, расстреляла глазёнками водянистыми, злыми.
– Только ты бы, красавчик, поберёгся! А то неровён час – сам гребнем вниз болтаться станешь в руке у горбатого, которого я ещё слеплю!
Сделала студенистой ручкой:
– Адьё, подполковник!
И растаяла, оставив по себе волглый дух да осклизлые потёки на кресельных подлокотниках.
Ледогоров очнулся в своем номере. За окном сквозь хмарь небесную пытался пробиться рассвет. Подполковник потянулся к бра над головой, щелкнул кнопкой. Пространство одноместного гостиничного рая залил сиротский свет. Окружающий мир сразу притворился простым и безобидным. Только на полу, подле двери алел раздавленный мухомор со следом шестипалой лапы.
Свежая пресса
Вчера на Площади Пролетарской Диктатуры, перед Смольным, петербургские кикиморы провели митинг протеста. Митинг проходил под лозунгами «Прекратить осушение окрестных болот!» и «Уравнять в правах кикимор, леших и другие социальные меньшинства!».
Мероприятие было в установленном порядке согласовано с Администрацией Санкт-Петербурга, и милиция не разгоняла митингующих. Бойцы ОМОНа вели себя корректно.
«Огни Петербурга»Глава 42
ИНЫЕ ПРОСТРАНСТВА
(Санкт-Петербург, 20.. год)
Нет: что-то сегодня не то! Что-то ненужное, неправильное что-то… День выдался не по-питерски жарким, северное солнце – этот Скупой рыцарь – неизвестно по какому случаю расщедрилось, одарило феерией света и тепла. Но крыльями ястребиного носа, корнями волос Ледогоров ощущал: что-то не то. Сон дурацкий навеял? Нет: вряд ли тут повинны доценты-оборотни.
Неосознанная тревога поселилась внутри, студёным ветерком холодила грудь. А к этим симптомам Роджер относился куда как серьезно: «мурашки по душе», озноб «от кишок» – это предупреждение, которое его спасало не раз и не два. Конечно, назло всем мурашкам и всем пакостям жизни он насвистит про «Жанетту» в Кейптаунском порту и пройдется по стольному граду Питеру пижонской походочкой фланирующего хищника. Но ушки будет держать на самой что ни есть макушке, и – внимание, внимание, внимание! Внимание, дамы и господа, мадам и месье, леди и джентльмены!
Кстати о джентльменах. Забравшись в карман, он извлек Билли Бонса. Отряхнул от каких-то сомнительных крошек, заглянул в единственный глаз:
– Что-то не то, приятель? Как полагаешь?
Билли свирепо скорчил и без того разбойную рожу: «Точняк! Что-то не то!».
* * *Приморское шоссе струилось вдоль побережья – в полном соответствии со своим наименованием. По сторонам пробегали идиллические сосновые перелески, густые заросли шиповника, мелькали придорожные ресторанчики, маняще дымились мангалы. Казалось, в мире отменена всяческая работа, служебная деятельность запрещена Уголовным кодеком, и человечеству директивно предписано тотальное отдохновение души.
– Ещё метров двести – и слева будет автостоянка, – инструктировал Викинг подполковника, управляющегося за рулем «Лады». – Не промахнётесь: там за забором прорва яхт, слепой увидит!
Яхт и впрямь оказалась «прорва», их мачты грозно целились в каверзное балтийское небо, от которого вечно жди неприятностей.
– А вот и царство боцмана Мордальона! – улыбнулся Платонов, вылезая из салона. И устремился к зелёным воротам.
На обширных пространствах яхт-клуба теснились бухты канатов, просушивались паруса. Голый по пояс парнишка окунал палку в чёрный кипящий вар и смолил перевёрнутое днище шлюпки. По-хозяйски проследовав мимо всего этого хозяйства, Викинг подошёл к крыльцу одноэтажного домика и ввалился внутрь.
Внутри за конторкой восседал квадратный мужичище с обильными запорожскими усами – гуталинно-чёрными, словно их тоже надёжно просмолили. Усы на его голове представляли единственный вид растительности, а далее шла сплошь голая сфера – биллиардный шар с острыми глазками, прожигавшими тебя насквозь. Упакован квадрат был в гавайскую рубаху навыпуск, испещрённую пальмами, мартышками и длинноногими красотками в бикини. Поверх гавайки зачем-то болтался галстук: синий штурвал на красном поле.
– Здоров, Парфёныч! Держи клешню! – протянул руку Викинг.
И Роджер изумлённо увидел, как Платоновская «лопата» утонула в лапище красногалстучного Парфёныча.
Обе Парфёнычевы «клешни» – вплоть до могутных плеч – были изукрашены наколками вполне раскрепощённого свойства. По мере того, как бугристые боцманские мышцы напрягались и расслаблялись, полногрудые лиловые девицы на них выделывали очень даже не слабые телодвижения.
– Это тебе, старый морской краб! – профессор шлёпнул на конторку бутыль с чёрной этикеткой. – Джин «Капитанский».
– Так мне, стал быть дело, не по рангу! – проскрипел, хитровато сощурясь, морской краб. – Я ж тебе не кэп, не чиф какой, а простой боцманюга!
– Ну, извини, Ардальон Парфёныч! – сокрушенно вздохнул Платонов. – «Боцманский» джин, видно, весь разобрали. Ладно, принимай смиренно дары волхвов да гони ключик! Пойду в закрома – как там красавица моя поживает?
– Поживает! – скрипнул успокоительно квадрат. – Что с ней станется – под моим-то приглядом? Вот тебе, профессор, ключик твой золотой.
– Профессор! – окликнул Парфёныч удаляющуюся Платоновскую спину. – А этот (кивок на Роджера), стал быть дело, – с тобой, что ль?
– Со мной, со мной! – удостоверил профессор. – Этот теперь – всегда со мной…
И ухмыльнулся «этому»:
– Бдителен наш Ардальон-Мордальон – почище, чем у вас «в органах»!
Через пять минут Платонов любовно оглаживал рукой голубой свежевыкрашенный борт:
– Вот она, моя «шхуна», красавица-раскрасавица!
Далее шло по обещанной Платоновым программе:
море, солнце, соленые брызги от порхающих вёсел. И белые чайки над волной, и зеленые сосны вдоль песчаного берега.
Там, на далёком уже берегу, счастливые мореплаватели, оставили все свои проблемы и болячки, ультиматумы президенту и приказы президента. И теперь говорили о морях и книгах, дурачились, ходили на головах: ни дать, ни взять – пацаны, сбежавшие с контрольной. Викинг совсем уже разошёлся и выдал варварскую песенку из времен туманной юности:
Солнце поднималось над поляной,Ты сидела под сосной (вон той!)И мою разорванную шкуруЗашивала каменной иглой…
Но, исполнив означенный шедевр, неожиданно смутился, посерьёзнел и «вернулся к своим баранам». Сопел сердито:
– Человечество-огуречество! Да оно на 99 процентов мыслит пищеварительным трактом. Ходячие желудки!
– Вы максималист и брюзга, – констатировал Роджер. – И к человечеству цепляетесь, как теща из анекдота – к своему зятю. Уж не знаю, чего вы хотите: птичьего молока, что ли?
Всё так же ворчливо Платонов поправил:
– Ну, если из анекдота, то скорей – как зять к теще. А хочу я… – Он вдруг просветлел ликом, улыбнулся по-мальчишески. – Хочу по радуге пройтись. Вот хотя бы на пару с вами!
– Это как же? – не понял подполковник.
– Да мечта у меня была лет с пяти: вырасту взрослым – и научусь гулять по радуге. Чтобы – через всё небо! Мне казалось, за радугой прячется какой-то особенный мир: добрый, праздничный. И жутко хотелось – хотя бы глазком заглянуть: что там, по другую сторону радуги?
– Интересная мечта! – хмыкнул Роджер («А Викинг-то у нас – романтик!»).
– Не знаю, интересная или нет, а только крепко во мне сидела. Потом уж подрос и понял: не может Человек – Два Уха по радуге гулять. Тяжёл больно. И не оттого, что жрёт много, а оттого, что душа у него тяжкая.
– Как рюкзак у туриста?
– Во-во – как рюкзак. И набит тот рюкзак грехами нашими, злобностью да завистью. С такой душой не воспаришь, с ней только ползать можно – пресмыкаться.
– А, ну понятно! – кивнул Ледогоров. – Опять у вас человечество ни к черту не годится. Один профессор Платонов – белый и пушистый!
– Профессор Платонов – такой же, как все. А человечество-огуречество рано или поздно всё равно к этому придёт. И очистится душой. Правнуки наших правнуков ещё нагуляются по радуге, как мы – по Невскому!
В глубине души Платонов верил: где-то существуют иные пространства, подчинённые совсем другим законам, и время там течёт тоже по-другому. И там, в этих пространствах, он встретит Глеба и восьмилетнего Саньку Мигалкина, и все они будут жить бесконечно и сообща отыщут град Китеж. А потом к ним прикатит хищноносый пират Роджер Ледогоров, и им с Роджером не придётся убивать друг друга. Потому что там не будет ни президентов, ни ультиматумов, ни бомб. И ни одна неразумная рука не прихлопнет сдуру даже мотылька: в тех пространствах нет убийства, а жизнь – священна и вечна.
