Бич Нергала - Гидеон Эйлат

Когда брод остался позади, они выбрали подходящее для ночлега место, развели костры, приготовили пищу и высушили одежду. Потом когирцы, кроме часовых, легли спать под открытым небом, а Конан и Юйсары вернулись к реке. Они с упоением ласкали друг друга в теплой воде, и дочь пастуха сдерживала крики, которые рвались из груди, распаленной поцелуями и прикосновениями сильных мужских пальцев, а киммериец изобретал все новые ласки, и каждая его фантазия встречала сладострастный отклик. Юйсары отдавалась ему охотно, но без нежности, которую способна дарить только влюбленная; юная пастушка лишь повиновалась велениям своего тела, жадного до наслаждений, успевшего привыкнуть к изощренным ласкам и неутомимости киммерийца, как привыкают к кхитайскому опию или пыльце вендийской конопли.

Со стороны лагеря доносилось конское ржание и человеческие голоса, а ночь осыпала безбрежную степь, точно осажденную крепость, огненными стрелами падающих звезд. Тугое женское тело забилось в объятьях Конана и расслабилось, голова безвольно откинулась на мокрую глину берега, длинные ноги соскользнули под водой с его бедер. А для Конана последний миг блаженства так и не настал, на него вдруг нахлынула тоска, вспомнились безоружные апийцы, послужившие живыми мишенями для необученных копейщиков, вспомнились трупы селян, которые плавали у мельничной запруды, и другие мертвецы в других, далеких, странах, другие женщины в его руках… Иных он ласкал прямо на полях сражений, среди крови и смерти. Законная добыча победителя…

Вся его жизнь прошла в скитаниях и боях, и он не мыслил для себя иной судьбы, нежели судьба воина. Он был еще молод, но по свету о нем бродили легенды; он побывал в десятках стран, и теперь его именем где-то пугали непослушных детей, а где-то оно звучало в сагах и героических песнях.

Он оторвался от Юйсары и на четвереньках выбрался на скользкий берег, на окаменевшую глину, которая крошилась под руками. Он знал, что нехремская девушка провожает удивленным взглядом его темный силуэт, но не обернулся и ничего не сказал. Добрался до груды одежды, сброшенной второпях на траву, ощупью выбрал свою, натянул короткие кожаные штаны и тунику, поднял меч, с которым почти никогда не расставался, и только после этого глянул в сторону реки.

Там стояла богиня водной стихии, под луной и звездами ее влажное тело поблескивало, мокрые черные волосы облепили грудь — два упругих полушария, острыми вершинками смотрящих в разные стороны. Гибкие сильные руки шарили по телу — Юйсары ласкала себя, вспоминая восхитительные ощущения, которые ей подарил Конан. Она снова хотела его, она манила его. И ему вдруг тоже захотелось ее до умопомрачения, еще миг этой пытки вожделением, и он кинется в воду прямо в одежде, овладеет ею стоя, безо всяких любовных хитростей, по-звериному, как покрывает молодую кобылу полудикий степной жеребец. Он перекинул за спину ножны с мечом, повернулся и на ватных ногах двинулся к лагерю, где уже сменились караульные.

Великолепный когирский скакун гарцевал на дороге, нервно вскидывал голову, то и дело взвивался на дыбы. Его ничуть не успокаивали поглаживания по холке и дружелюбный голос над ушами. Он долго мчался во весь опор, и если б не выбился из сил, то непременно избавился бы от непрошенного наездника, который ни обликом, ни запахом совершенно не походил на хозяина и гибкому кавалерийскому стеку предпочитал варварскую нагайку.

Молодой седок тоже охотно предпочел бы стек, привычный с детских лет, и ни за что бы не стал истязать красивое и умное животное, не гонись за ним почти три десятка разъяренных бандитов. Одна из апийских стрел едва не отправила его на серые равнины — она вонзилась в заднюю луку седла. Но украденный арапник с оловянной пуговицей сделал свое дело — разбойничьи кони выдохлись гораздо раньше породистого скакуна злосчастного графа Саромо. Однако барон Ангдольфо все нахлестывал вороного, и лишь увидав с высокого кургана, что преследователи повернули назад, пустил коня шагом.

Дорога вела к броду через пограничную реку, он это знал со слов Нулана, который прилюдно обсуждал с Лжеконаном свои планы. Шайка всерьез вознамерилась пробраться в Даис, предложить свои услуги Зивилле, которой еще совсем недавно служил барон Ангдольфо и которую предал, пойдя на сговор с агадейскими шпионами в Самраке. Теперь Зивилла в Даисе развязывает гражданскую войну, а он спешит в Нехрем, чтобы предупредить Токтыгая о заговоре. Спешит, быть может, навстречу собственной гибели — изменников нигде не гладят по головке, а стареющий царь Нехрема знаменит отчасти тем, что скор и изобретателен на расправу. Но он, когирский дворянин, отнюдь не равнодушный к судьбе своей родины, обязан сделать то, что не удалось злодейски умерщвленному посланнику мятежной знати.

Всадники появились внезапно — в трех бросках копья головной дозор большого отряда выехал по дороге из-за низкого клиновидного холма. Трое в бронзовых латах увидели Ангдольфо в тот же миг, что и он их, и сразу проявили враждебность: двое остановили коней и опустили длинные копья, третий поспешил обратно — предупредить своих товарищей, ехавших позади. По характерной форме щитов, по ярким плюмажам на островерхих шлемах молодой аристократ тотчас узнал когирскую тяжелую конницу. В другое время барона обрадовала бы такая встреча, но сейчас в его руке взметнулась нагайка и застыла в воздухе. Эти всадники запросто могут принять его за бандита с большой дороги. Если они пойдут в атаку, он пустится наутек на измученном коне.

Из-за холма выехал на крепконогом бусарце широкоплечий воин с непокрытой головой; над его левым плечом поднималась рукоять меча. Темные длинные волосы, суровое загорелое лицо, сверкающие голубые глаза. Облик северянина. Далековато занесло тебя от родных заснеженных гор, киммерийский бродяга.

Нагайка полетела в дорожную пыль. Красавец скакун, нервно прядая ушами, бочком двинулся навстречу Конану.

Не ответив на приветствие, Конан мотнул головой вбок, дескать, поезжай за мной, — и поворотил коня. За холмом на дороге стоял внушительный отряд тяжелой конницы — огромные копья, сверкание стали и бронзы, хмурые лица. Среди них был Сонго, его глаза лишь на миг встретились с глазами барона, а затем заскользили вдоль горизонта. «Ищет дерево», — догадался Ангдольфо.

— Вот это да! Кого я вижу! — раздался знакомый голос, и барон, обернувшись на него, узнал Паако. Его бывший товарищ по оружию выглядел более чем плачевно; чтобы не свалиться с седла, он обнимал коня за шею.

— Ранен в зад, — жизнерадостно пояснил Паако, угадав невысказанный вопрос. — Отнюдь не из-за трусости, а лишь по недомыслию одной очаровательной простолюдинки. Но ты, дружище, — добавил он с безмятежной улыбкой, — конечно, излечишь мою рану. Я не знаю лучшего лекарства, чем смертные муки предателя.