Избранная - Вероника Рот

Я встаю на цыпочки, запрокидываю голову и целую его. Наши губы едва соприкасаются.

— Ты знаешь, что ты потрясающий? — Я качаю головой. — Всегда точно знаешь, что делать.

— Только потому, что долго думал об этом. — Он быстро целует меня. — О том, что бы делал, если бы мы с тобой…

Он отстраняется и улыбается.

— Мне послышалось или ты назвала меня своим бойфрендом, Трис?

— Не совсем. — Я пожимаю плечами. — А что? Хочешь, чтобы называла?

Он обхватывает меня ладонями за шею и нажимает большими пальцами под подбородок, запрокидывая мне голову, чтобы прижаться лбом к моему лбу. Мгновение он просто стоит с закрытыми глазами и дышит одним воздухом со мной. Я чувствую пульс в кончиках его пальцах. Чувствую его учащенное дыхание. Похоже, он нервничает.

— Да, — наконец отвечает он.

Затем его улыбка гаснет.

— Как ты думаешь, он поверил, что ты просто глупая девчонка?

— Надеюсь. Иногда полезно быть маленькой. Но я не уверена, что смогла убедить эрудитку.

Уголки его рта опускаются, и он мрачно смотрит на меня.

— Я должен кое-что тебе сказать.

— Что именно?

— Не сейчас. — Он оглядывается. — Встретимся здесь в половине двенадцатого. Никому не говори, куда идешь.

Я киваю, и он поворачивается и уходит так же быстро, как и пришел.

— Где ты была весь день? — спрашивает Кристина, когда я возвращаюсь в спальню. В комнате пусто, видимо, все на ужине. — Я искала тебя на улице, но не нашла. Все нормально? Тебя наказали за то, что ты ударила Четыре?

Я качаю головой. При мысли о том, чтобы рассказать ей, где я на самом деле была, на меня наваливается усталость. Как я смогу объяснить порыв вскочить на поезд и навестить своего брата? Или жуткое спокойствие в голосе Эрика, когда он меня допрашивал? Или, для начала, причину, по которой я взорвалась и ударила Тобиаса?

— Мне просто нужно было уйти. Я долго бродила вокруг лагеря. И нет, меня не наказали, — отвечаю я. — Он накричал на меня, я извинилась… вот и все.

Я старательно смотрю ей в глаза и держу руки по швам.

— Хорошо, — произносит она. — Потому что мне нужно кое-что тебе рассказать.

Она смотрит поверх моей головы на дверь и встает на цыпочки, чтобы оглядеть все кровати — возможно, проверяет, пусты ли они. Затем она кладет ладони мне на плечи.

— Можешь побыть девочкой пару секунд?

— Я и есть девочка, — хмурюсь я.

— Ты знаешь, что я имею в виду. Глупенькой, жеманной девочкой.

Я накручиваю локон на палец.

— Конечно.

Она улыбается так широко, что видны все зубы.

— Уилл поцеловал меня.

— Что? Когда? Как? Что случилось?

— Ты можешь быть девочкой! — Она выпрямляется, убирая руки с моих плеч. — В общем, сразу после твоей вспышки мы обедали, а потом гуляли у железнодорожных путей. Просто разговаривали о… Я даже не помню о чем. А потом он просто остановился, наклонился и… поцеловал меня.

— Ты знала, что нравишься ему? — спрашиваю я. — То есть сама понимаешь. В этом смысле.

— Нет! — Она смеется. — Самое замечательное, что ничего не изменилось. Мы просто пошли дальше, разговаривая, как будто ничего не случилось. Ну, пока я не поцеловала его.

— Как давно ты поняла, что он тебе нравится?

— Не знаю. Наверное, сначала он мне не нравился. Но потом всякие мелочи… то, как он обнял меня на похоронах, как открывает мне двери, словно я обычная девушка, а не соперник, только что избивший его до полусмерти…

Я смеюсь. Внезапно мне хочется рассказать ей о Тобиасе и всем, что между нами произошло. Но меня сдерживают те же причины, по которым Тобиас решил притвориться, будто мы не вместе. Я не хочу, чтобы она думала, что мой ранг как-то связан с нашими отношениями.

Так что я просто говорю:

— Я счастлива за тебя.

— Спасибо, — отвечает она. — Я тоже счастлива. Хотя думала, что мне нескоро доведется вновь почувствовать себя счастливой… ну, ты знаешь.

Она садится на край моей кровати и оглядывается. Некоторые неофиты уже собрали свои вещи. Скоро мы переберемся в помещения на другой стороне лагеря. Те, кто получит работу в правительстве, переедут в стеклянное здание над Ямой. Мне не придется больше беспокоиться, что Питер нападет на меня во сне. Не придется смотреть на пустую кровать Ала.

— Поверить не могу, что все почти закончилось, — говорит она. — Такое чувство, что мы только что попали сюда. И в то же время мне кажется… кажется, что я вечность не видела дома.

— Ты скучаешь по нему? — Я прислоняюсь к корпусу кровати.

— Угу. — Она пожимает плечами. — Но кое-что совсем не изменилось. В смысле, дома все такие же шумные, как и здесь, так что это хорошо. Но там проще. Всегда знаешь, в каких ты отношениях с другими, потому что они тебе об этом говорят. Там нет… манипуляций.

Я киваю. Альтруизм подготовил меня к этой стороне жизни Лихости. Альтруисты не манипулируют людьми, но и откровенными их не назовешь.

— Впрочем, я вряд ли смогла бы выдержать инициацию Правдолюбия. — Она качает головой. — Там вместо симуляций проходишь проверку на детекторе лжи. Весь день, каждый день. А последний тест…

Она морщит нос.

— Тебе дают какую-то дрянь под названием «сыворотка правды», сажают перед всеми и задают кучу по-настоящему личных вопросов. Теоретически, если ты выдашь все свои секреты, у тебя навсегда пропадет желание лгать. Вроде как худшее о тебе уже известно, так почему не быть просто честным?

Не знаю, когда я успела собрать столько секретов. Я — дивергент. Страхи. Подлинные чувства к друзьям, родным, Алу, Тобиасу. Инициация Правдолюбия докопалась бы до того, что неподвластно даже симуляциям; она уничтожила бы меня.

— Звучит ужасно, — замечаю я.

— Я всегда знала, что не могу быть правдолюбкой. В смысле, я стараюсь быть честной, но некоторые вещи лучше держать при себе. К тому же мне не нравится, когда мои мысли контролируют.

А кому из нас нравится?

— Ладно.

Она распахивает шкафчик слева от нашей двухъярусной кровати. Из открытой дверцы вылетает моль, белые крылья несут ее к лицу Кристины. Подруга визжит так громко, что я едва не выпрыгиваю из штанов и шлепаю ее по щекам.

— Убери ее! Убери, убери, убери, убери! — верещит она.

Моль улетает.

— Она улетела. — Я смеюсь. — Ты боишься… моли?

— Гадость какая. Тонкие крылышки, дурацкая жирная тушка…

Она содрогается.

Я продолжаю смеяться. Я смеюсь так сильно, что сажусь и хватаюсь за живот.

— Это не смешно! — рявкает она. — Ну… ладно, может быть, и смешно. Чуть-чуть.

Когда я встречаю Тобиаса позже вечером, он ничего не говорит, просто хватает меня за руку и тащит к железнодорожным путям.

Он с изумительной легкостью запрыгивает в вагон и поднимает меня за собой. Я падаю на него, прижимаюсь щекой к его груди. Его пальцы скользят по моим плечам, и он держит меня за локти, пока вагон подпрыгивает на стальных рельсах. Я смотрю, как стеклянное здание над лагерем Лихости съеживается позади.

— Что ты собирался мне сказать? — Я перекрикиваю рев ветра.

— Еще не время.

Он плюхается на пол и увлекает меня за собой, так что он сидит спиной к стене, а я лицом к нему, свесив ноги на пыльный пол. Ветер выбивает пряди из моих волос и швыряет мне в лицо. Тобиас прижимает ладони к моему лицу, скользит указательными пальцами за уши и приникает к губам.

Я слышу скрежет рельсов — поезд замедляет ход, а значит, мы приближаемся к центру города. Воздух холодный, но губы Тобиаса теплые, как и его руки. Он наклоняет голову и целует меня в подбородок. Хорошо, что рев ветра заглушает мой вздох.

Вагон шатает, я теряю равновесие и опускаю руку, чтобы не упасть. Через долю секунды я понимаю, что моя рука упирается в его бедро. Под ладонью чувствуется кость. Я должна убрать руку, но не хочу. Как-то раз он сказал, что я должна быть храброй, и хотя я не шевелилась, когда ножи летели мне в лицо, когда прыгала с крыши, мне и в голову не приходило, что храбрость может потребоваться в такие простые мгновения. Но вот потребовалась.

Я ерзаю, перекидываю ногу, усевшись верхом, и с замирающим сердцем целую его. Он выпрямляется, и я чувствую его ладони на плечах. Его пальцы скользят по моей спине, и дрожь спускается за ними к пояснице. Он расстегивает мою куртку на пару дюймов, и я прижимаю ладони к ногам, чтобы они перестали дрожать. Мне не о чем беспокоиться. Это Тобиас.

Холодный воздух касается голой кожи. Тобиас отстраняется и внимательно смотрит на татуировки над моей ключицей. Он гладит их пальцами и улыбается.

— Птицы, — произносит он. — Это воро́ны? Все время забываю спросить.

Я пытаюсь улыбнуться в ответ.

— Во́роны. По одному для каждого члена моей семьи. Тебе нравится?

Он не отвечает. Он притягивает меня ближе, прижимается губами к каждой птице по очереди. Я закрываю глаза. Его прикосновения легкие, нежные. Томное, теплое чувство, тягучее, как мед, наполняет мое тело, замедляет мысли. Он касается моей щеки.