Избранная - Вероника Рот

При виде них я напрягаюсь. Оранжево-коричневая жидкость в шприце напоминает ту, которую нам впрыскивали перед симуляциями. А с ними должно быть покончено.

— По крайней мере, ты не боишься уколов, — замечает он. — Я впрысну тебе маячок, который активируется, только если тебя сочтут пропавшей. Обычная предосторожность.

— И часто люди пропадают? — хмурюсь я.

— Нечасто, — ухмыляется Эрик. — Это новая разработка, любезность Эрудиции. В течение дня мы обработали всех лихачей, и, полагаю, остальные фракции очень скоро последуют нашему примеру.

У меня сводит живот. Я не могу позволить ему что-либо впрыскивать, особенно нечто, разработанное эрудитами… возможно, даже Жанин. Но и отказаться я не могу. Если я откажусь, он вновь подвергнет сомнению мою лояльность.

— Хорошо, — с трудом говорю я.

Эрик направляется ко мне с иглой и шприцем в руке. Я убираю волосы с шеи и наклоняю голову набок. Я смотрю в сторону, пока Эрик протирает мою шею антисептической салфеткой и вводит иглу под кожу. По шее разливается боль, резкая, но мимолетная. Он убирает иглу в ящик и налепляет на место укола пластырь.

— Банкет через два часа, — сообщает он. — На нем будет объявлен твой ранг среди других неофитов, в том числе прирожденных лихачей. Желаю удачи.

Небольшая толпа высыпает из комнаты, но Тобиас задерживается. Он останавливается у двери и манит меня за собой, и я повинуюсь. Стеклянный зал над Ямой кишит лихачами, некоторые ходят по канатам у нас над головами, другие болтают и смеются, сбившись в кучки. Он улыбается мне. Похоже, он ничего не видел.

— Говорят, тебе встретилось всего семь препятствий, — замечает он. — Практически неслыханно.

— Ты… ты не наблюдал за симуляцией?

— Только на экранах. Лидеры Лихости — единственные, кто видит все, — отвечает он. — Похоже, они поражены.

— Ну, семь страхов не так поразительны, как четыре, — возражаю я, — хотя тоже неплохо.

— Я удивлюсь, если ты не получишь первый ранг, — заверяет он.

Мы входим в стеклянный зал. Толпа еще здесь, но поредела после того, как последний неофит — я — закончил испытание.

Люди замечают меня через несколько секунд. Я держусь рядом с Тобиасом, пока на меня показывают пальцами, но не могу идти достаточно быстро, чтобы избежать одобрительных возгласов, хлопков по плечу, поздравлений. Глядя на людей вокруг, я понимаю, какими странными они показались бы моему отцу и брату и какими нормальными кажутся мне, несмотря на множество металлических колечек в лицах и татуировок на плечах, шеях и торсах. Я улыбаюсь им в ответ.

Мы спускаемся по лестнице в Яму.

— У меня есть вопрос. — Я прикусываю губу. — Что тебе рассказали о моем пейзаже страха?

— Вообще-то ничего. А в чем дело?

— Да так, ерунда. — Я ногой отбрасываю камешек с тропинки.

— Ты собираешься вернуться в спальню? — спрашивает он. — Потому что если тебе нужен мир и покой, ты можешь остаться со мной до банкета.

У меня сводит живот.

— Что случилось? — спрашивает он.

Я не хочу возвращаться в спальню и не хочу бояться его.

— Идем, — соглашаюсь я.

Он закрывает за нами дверь и сбрасывает ботинки.

— Хочешь воды?

— Нет, спасибо. — Я держу руки перед собой.

— С тобой все в порядке? — Он касается моей щеки, кладет на нее ладонь, перебирает мои волосы длинными пальцами.

Он улыбается и целует меня, придерживая за голову. Жар медленно разливается по мне. И страх, зудящий в груди, как сигнал тревоги.

Не отпуская мои губы, он снимает с меня куртку. Я вздрагиваю, когда она падает, и отталкиваю его, мои глаза горят. Не знаю, почему я так себя чувствую. Я не чувствовала ничего подобного, когда он целовал меня в поезде. Я прижимаю ладони к лицу, закрывая глаза.

— Что? Что не так?

Я качаю головой.

— Не говори мне, будто ничего не случилось.

Его голос холоден. Он хватает меня за руку.

— Слушай. Посмотри на меня.

Я отнимаю ладони от лица и поднимаю взгляд. Его обиженные глаза и яростно стиснутые зубы поражают меня.

— Иногда я задумываюсь, — как можно спокойнее произношу я, — какой тебе в этом прок. В этом… что бы это ни было.

— Какой мне в этом прок, — повторяет он и отступает, качая головой. — Ты идиотка, Трис.

— Я не идиотка. И потому прекрасно вижу, насколько странно, что из всех девчонок на свете ты выбрал меня. Как будто тебе нужно только… гм, ну ты знаешь… это…

— Что именно? Секс? — Он сердито смотрит на меня. — Знаешь, если бы мне было нужно только это, ты не была бы первой в моем списке.

У меня такое чувство, будто он ударил меня под дых. Конечно, я не первая в его списке… не первая, не самая красивая, не желанная. Я прижимаю ладони к животу и отворачиваюсь, борясь со слезами. Я не из тех, кто плачет. И не из тех, кто кричит. Я несколько раз моргаю, опускаю руки и смотрю на него.

— Я ухожу, — тихо говорю я. И поворачиваюсь к двери.

— Нет, Трис.

Он хватает меня за запястье и заставляет вернуться. Я со всей силы отпихиваю его, но он хватает мое второе запястье, удерживая скрещенные руки между нами.

— Извини, что сказал это. Я имел в виду, что ты не такая. И я понял это, когда встретил тебя.

— Ты был препятствием в моем пейзаже страха. — Моя нижняя губа дрожит. — Ты в курсе?

— Что? — Он отпускает мои запястья и снова кажется уязвленным. — Ты боишься меня?

— Не тебя. — Я прикусываю губу, чтобы она перестала дрожать. — Быть с тобой… с кем угодно. У меня никогда раньше не было отношений, и… ты старше, и я не знаю, на что ты рассчитываешь, и…

— Трис, — сухо говорит он, — не знаю, во власти какого заблуждения ты находишься, но все это ново и для меня.

— Заблуждения? — повторяю я. — Хочешь сказать, что никогда…

Я поднимаю брови.

— О! О! Я просто думала… — что все в таком же восторге от него, как и я. — Гм. Ну, сам знаешь.

— Что ж, ты ошибалась.

Он отводит глаза. Его щеки пылают, как будто он смущен.

— Знаешь, мне можно рассказывать все. — Он берет мое лицо в руки. Кончики его пальцев холодные, ладони теплые. — Я добрее, чем казалось во время обучения. Честное слово.

Я верю ему. Но его доброта здесь ни при чем.

Он целует меня между бровей, в кончик носа, прижимается губами ко рту. Я балансирую на грани. В моих венах вместо крови бурлит электричество. Я хочу, чтобы он целовал меня, хочу. Я боюсь, куда это может завести.

Он кладет руки мне на плечи, и его пальцы касаются края бинта. Он отстраняется, наморщив лоб.

— Ты ранена? — спрашивает он.

— Нет. Это новая татуировка. Она зажила, просто… я хотела ее прикрыть.

— Можно посмотреть?

Я киваю с комком в горле. Спускаю рукав и высвобождаю плечо. Он мгновение смотрит на него и затем проводит по коже пальцами. Они вторят очертаниям моих костей, которые торчат сильнее, чем мне хотелось бы. Там, где его пальцы касаются моей кожи, все меняется. Внутри меня все трепещет. Не только от страха. От чего-то еще. От желания.

Он отводит край бинта в сторону. Проводит взглядом по символу Альтруизма и улыбается.

— У меня такой же, — смеется он. — На спине.

— Правда? Можно посмотреть?

Он закрывает татуировку бинтом и натягивает мою футболку обратно на плечо.

— Ты просишь меня раздеться, Трис?

Нервный смешок вырывается из моего горла.

— Только… частично.

Он кивает, его улыбка внезапно исчезает. Он поднимает глаза на меня и расстегивает толстовку. Она скользит с его плеч, и он швыряет ее на стул. Мне больше не хочется смеяться. Я могу только смотреть на него.

Он сводит брови, хватается за низ футболки и одним быстрым движением стаскивает ее через голову.

На его правом боку пляшет пламя Лихости, но больше на груди знаков нет. Он отводит глаза.

— В чем дело? — хмурюсь я. Такое впечатление, что ему… не по себе.

— Я редко предлагаю на себя посмотреть, — отвечает он. — Собственно, никогда.

— Не представляю почему, — тихо говорю я. — В смысле, ты бы себя видел!

Я медленно обхожу его. На его спине краски больше, чем кожи. Здесь нарисованы символы всех фракций: Лихость наверху позвоночника, Альтруизм сразу под ней, другие три, поменьше, еще ниже. Несколько секунд я смотрю на весы, которые представляют Правдолюбие, глаз, который означает Эрудицию, и дерево, которое символизирует Товарищество. Вполне логично, что он нанес на себя символ Лихости, своего прибежища, и даже символ Альтруизма, своей родной фракции, как и я. Но остальные три?

— Я считаю, что мы все совершили ошибку, — тихо говорит он. — Мы стали принижать добродетели других фракций, развивая свои собственные. Я не хочу этого делать. Я хочу быть смелым, и самоотверженным, и умным, и добрым, и честным.

Он прочищает горло.

— Я постоянно борюсь с добротой.