Реквием для свидетеля - Олег Приходько

— Но почему вы в таком случае не сообщили в милицию?

— Э, бросьте! Они установили за мной слежку. Быть убитым за то, что рассказал о неизвестно кем и неизвестно как переданных деньгах, о том, что был похищен неизвестными людьми и содержался под стражей в неизвестном месте?.. Там, где фигурируют члены Комитета по разоружению в альянсе с генералами Минобороны, милиция и прокуратура бессильны. Не вы ли только что сами сказали, что не слышали ни об одном раскрытом убийстве? Думаете, они не знают, кто и за что убил мою жену? Она ведь работала не на вязальной фабрике, а была коммерческим директором акционерного общества, которое входит в одну из структур, подчиненных Минобороны. Но в прокуратуре с усердием принялись стряпать обвинение против меня — якобы я посягнул на ее квартиру и деньги. Бред?.. А я меж тем уже сутки отсидел в тюрьме и выпущен на свободу под подписку о невыезде!

Ковалева побледнела, как лист бумаги, откинулась на спинку дивана и закрыла глаза. Моцарт переложил из кармана в карман сигареты, не решившись закурить.

— Что вы намерены теперь делать? — спросила она едва слышно.

— Найти их, пока они не убили кого-то еще. Никто не будет доказывать мою невиновность, если я сам ее не докажу. Не сумеют упрятать за решетку за отсутствием фактов и улик — выбросят с балкона шестого этажа на асфальт. Потом выдадут за суицид, вызванный угрызениями совести. Они уже интересовались на допросе, не алкоголик ли я.

Ковалева на ватных ногах подошла к серванту. По комнате быстро распространился запах корвалола.

— Надеюсь, вы не собираетесь оставлять мне деньги, которые предназначались для оплаты убийства моего мужа? — Она подошла к открытой форточке, стала ритмично втягивать носом воздух.

— Инесса Владимировна, — спросил Моцарт, — вы мне верите?

Похоже, она в самом деле не понимала, зачем он пришел к ней и чего от нее хочет.

— Допустим, — ответила, не поворачиваясь. — Но из этого вовсе не следует, что я собираюсь становиться вашей соратницей в борьбе с коррупцией.

— Во-первых, я не собираюсь ни с кем бороться — я врач, а не супермен. Во-вторых, от вас мне ничего не нужно.

— Вы что, действительно считаете, что Епифанов причастен к убийству Юры?

— Уверен.

Она прошлась по комнате, поеживаясь и нервно заламывая пальцы.

— Они были добрыми приятелями. Вместе работали в Консультативном совете, вместе ездили на охоту.

— Куда? — не удержался Моцарт. — Куда они ездили на охоту, Инесса Владимировна?

— Понимаю ваш интерес, — опустилась в кресло Ковалева. — Но ничем не могу помочь — не знаю.

На какое-то время Моцарта посетила мысль, что она не хочет говорить и что, возможно, даже они не одни в этой квартире, а кто-то находится в соседней комнате и подслушивает, подобно тому, как пытался подслушивать он на даче Епифанова. Но домыслы эти были ничем не обоснованы, бросали на вдову тень подозрения, и Моцарт, ощутив себя на месте следователя Первенцева, поспешил от них избавиться.

Раздался звонок в дверь. Он посмотрел на часы.

— Это мой адвокат, — объяснил хозяйке. — Извините, что пригласил его, не поставив вас в известность.

— Но зачем?

Звонок повторился, и она вышла в прихожую. На пороге стоял Донников.

— Прошу знакомиться. — Пожав адвокату руку, Моцарт представил их друг другу.

— Очень приятно, — недоуменно произнесла хозяйка, жестом приглашая их в гостиную.

— Сергей Валентинович, — заговорил Моцарт, когда все расселись, — у меня к вам просьба. Вот валютный чек на предъявителя, который никому не принадлежит…

Донников надел очки, пробежал по чеку глазами.

— Простите?.. Десять тысяч долларов никому не принадлежат? — улыбнулся недоверчиво.

— Мне прислал его Федор Градиевский за убийство, которого я не совершал. Да и не мог бы совершить.

— Градиевский? — вскинула брови Ковалева. — Но… Градиевский мертв! Он погиб два года тому назад.

— Ошибаетесь. Он и есть тот самый человек, которому я делал операцию в захваченной «скорой». А Луиза Градиевская — моя жена, в убийстве которой меня обвиняют.

Донников переводил растерянный взгляд с Моцарта на хозяйку, понимая, что речь идет о чем-то важном, но против своего желания воздерживался от вопросов.

— Как же так… Ведь мы с Юрой были у него на похоронах?

— Значит, либо муж скрывал от вас правду, либо он поплатился жизнью за то, что сам узнал ее. Сергей Валентинович, в ночь с тринадцатого на четырнадцатое июня погибла медсестра сто двадцать шестой травматологической бригады Антонина Олейник. У нее осталось двое детей пяти и восьми лет…

— Открыть на них счета? — догадался Донников.

— За вычетом суммы, причитающейся за адвокатские услуги.

— Я готов сделать это без вознаграждения, только вам не кажется, что пора меня посвятить в то, без чего моя защита не может быть эффективной?

— Защита?.. А я не знаю, от кого вы собираетесь меня защищать! Может быть, Инесса Владимировна расскажет об этом?

— О чем я должна рассказывать? — заволновалась Ковалева.

— О том, что связывало вашего мужа с его убийцами. И с убийцами моей жены. Позвольте откланяться! — Моцарт направился к двери.

— Стойте!..

Моцарт остановился. На раздумье Ковалевой потребовалась минута.

— Они ездили куда-то на Чертово озеро… или на Черное… Где оно — я и в самом деле не знаю.

— Когда?

— В последний раз, по-моему, прошлым летом.

23

Колеса выстукивали нечто несуразное — по крайней мере, не из Амадея.

«Я пережил тебя на четыре года, — думал Моцарт, — теперь у меня свой путь. Может быть, вот эта железнодорожная ветка — аппендикс магистрали Москва — Рязань — и есть мой via delorosa?»

Он сидел на полу в пустом деревянном вагоне старого образца без дверей и без крыши, провонявшем навозом и хранившем флюиды страха: когда-то в нем возили на убой коров.

Черное озеро оказалось на карте Рязанской области. Но даже если бы его не посчитали нужным обозначить, Моцарт догадался бы сам: прошлым летом Епифанов заправлял окружным тылом, а значит, имел в подчинении строительные батальоны, и построить дачу на отшибе было для него парой пустяков.

По «аппендиксу» болтались дрезины и сборные составы, цеплявшие по пути все, чему надлежало быть доставленным в отстойники и тупики, похороненным на паровозных кладбищах и отремонтированным в вагонных хозяйствах. Иногда поезда фрахтовали фермеры-мигранты, платившие «наличкой» диспетчерам и машинистам. К нелегальным составчикам цеплялись краденые грузы. Их сопровождали наемные охранники.

Поезд, в котором ехал Моцарт, не сопровождал никто.

Машинист прокопченного, такого же, как он сам, дизеля Черное озеро знал, и знал множество путей, по которым к нему можно было добраться проще — без лишних расходов и неудобств. Но странный ночной пассажир пожелал ехать с ним, сославшись на срочность и сунув в карман его промасленного кителя пятидесятитысячную купюру. Даже от места в кабине отказался.

Водяная пыль из едва посеревшего беззвездного неба была как нельзя кстати: не хватало уснуть и проспать горку, где предстояло спрыгнуть на насыпь. Остановиться на подъеме машинист не мог, но обещал просигналить.

Сквозь плотную завесу предутреннего ненастья с трудом проглядывали желтые глаза светофоров…

Теперь он был один, совсем один. Если не считать могильщика, шагавшего за такой же старой, как он сам, клячей. И любимый ученик Зюйсмайер, и отец-покровитель ван Свитен, и братья-актеры дальше городских ворот не пошли. В продуваемом восточным ветром щелистом гробу было тесно. Ногу царапало о криво вбитый в крышку гвоздь. Шел пятый час дня, над декабрьской Веной смеркалось. Уже растаял в прожорливой вечности голос священника, и запах кадила сменился запахом смолистой сосны. Из всех пронзавших Вселенную звуков теперь оставался только скрип немазаных тележных колес, да сердитый Харон покрикивал на уставшую от жизни лошадь. В «Реквиеме» этих звуков не было: еще в два часа дня он ничего не знал об их существовании.

Вчера в театре Шиканедера опять давали «Волшебную флейту».

Примерно через час ритм колес стал напряженнее. Справа параллельно «железке» тянулась шоссейная дорога, слева просвечивал редкий подлесок, свернули за холм кусты орешника, обнажив луг в клубах приозерного тумана. Поезд отвернулся в сторону от мокрого шоссе, и когда вслед за камышовым болотом заблестела черная вода, сбросил и без того тихий ход.

Вздрогнул вспоротый тепловозным гудком рассвет.

Моцарт уперся в обшитый ржавым уголком торец и, с силой оттолкнувшись, полетел на мокрую щебенку откоса…

Поезд стремительно таял в молочном рассвете. Прощально мелькнул флажок машиниста, Моцарт помахал ему в ответ.