Из жизни взятое - Константин Коничев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зимний вид Сыктывкара был неприветлив: ни зелени деревьев, ни цветущих лугов в окрестностях; бойкая сплавная судоходная Сысола под глубоким снегом. Сумрачные потёмки коротких дней и длинные ночи. Зябко и неуютно. Одно хорошо: в таких местах не трудно найти себе пристанище, кусок хлеба, крышу под небом, работу, а это для Судакова было основным.
Здесь, в Сыктывкаре, и проводил Иван Корнеевич 1930 год, так много значивший в его судьбе. С приходом нового года для Судакова началась новая жизнь – жизнь строителя.
Из жизни взятое
(рассказы и очерки)
ТУРКА
Рассказ-быль
Ничего в этом странного нет, что я Алёху Турку вспомнил во время перелёта из Каира в Дамаск. Мы, группа советских туристов, летели тогда на устаревшем четырехмоторном самолете сирийской компании. Моторы гудели с неистовой силой. Разговаривать было невозможно, и все наши туристы и чужестранцы сидели молча. И хотя было темно, но мы могли разглядеть и Суэцкий канал с проходящими по нему кораблями, и освещенный огнями Порт-Саид.
В эти быстролётные минуты я подумал: «Вот был я когда-то деревенским парнишкой, батраком, подпаском, бурлаком и прочее, прочее, учился в школе „закону божьему“, читал об этих библейских египетских „палестинах“, и никогда мне в голову не приходило, что случится побывать где-то в тех неведомых местах, которые в детстве казались, действительно, сказочными…
Интересно бы знать, когда, в какие времена и кому из моих вологодских земляков удалось побывать здесь?..»
И я вспомнил, что во время войны с турками русский военный флот в 1772 году бомбардировал и захватил Бейрут. Среди матросов, конечно, были тогда и мои вологодские земляки.
А когда я увидел огни Порт-Саида, вдруг как-то неожиданно возник в моей памяти односельчанин мой Алексей Турка. Такова была его уличная кличка, а по паспорту и по оброчной книжке он назывался Алексей Александрович Паничев.
От этого Алексея, неграмотного деревенского мужика, участника русско-японской войны, мне много раз приходилось слышать рассказы о том, как после «замирения» русские солдаты возвращались с Дальнего Востока на кораблях чуть ли не вокруг света. Помню, Алексей в своих рассказах упоминал города Порт-Артур, Сингапур, Порт-Саид и еще Одессу. Одессу, где они вышли на свою землю, он называл по-особенному, ласково и нежно: «Адеста».
Порт-Саид он хорошо запомнил потому, что там к ним на корабль грузили для питания солдат живой скот, и одна животина – не то бык, не то корова – оборвалась с погрузочной площадки в море. Зацепили и вытащили её, по словам Алексея, «индейцы», умевшие хорошо нырять в прозрачной морской глубине. Надо полагать, это были не индейцы, а арабы, но Алексей Турка большой разницы между ними не видел.
Самолет гудел в вечерней темноте над побережьем, где виднелись огни селений Израйля и Ливана, а я отвлёкся и думал только, вспоминая об Алёхе Турке, давшем в своё время «толчок» моему юношескому сознанию, напутствие в жизнь…
Пусть приближается, пусть летит по своей воздушной трассе самолет к Дамаску, а я, пристегнутый ремнем к мягкому креслу, закрыв глаза, вспоминаю в этот час о простом, невыдуманном человеке. Его нет среди живых. Он умер от тифа в 1919 году, будучи председателем комитета бедноты. Сорок с лишним лет отделяют меня от живого Турки, но свежи и незабываемы штрихи воспоминаний о нём.
В комитете бедноты деревни Поповской Устьянской волости Кадниковского уезда, затерявшейся, а потом и совсем исчезнувшей с лица земли, я был у председателя комбеда Турки секретарем, поскольку сам комбед «ни аза в глаза» в грамоте не был искушён. Будучи селькором, я потом написал первый короткий рассказ «Комбед Турка» и поместил его в вологодской газете «Красный Север» и в «Журнале крестьянской молодежи». Дальше – больше. В книге «Деревенская повесть» комбед Турка стал прототипом одного из моих героев. И в книге «Повесть о Верещагине» Алексею Паничеву – он же Турка – отведено законное местечко, относящееся к периоду последних дней жизни знаменитого русского художника.
И бывает же так! Название египетского города Порт-Саида неожиданно заставило меня отвлечься от египетских впечатлений и вспомнить об Алексее Турке. С закрытыми глазами я припоминал далёкое прошлое. Картины детства и юности проносились и менялись в моей памяти. Сам удивляюсь, как крепко, навсегда сохранилось в моём представлении многое из жизни этого деревенского мужика, бывшего солдата, мастерового-сапожника, и, наконец, представителя бедноты и советской власти на местах.
Помню, как прощаясь со мной, умирающий от тифа Турка высохшими губами шептал:
– Японцы не убили, волки не загрызли, медведь не задавил… А вот от проклятой тифозной вши конец наступил… Не ждал и не думал, что этакая дрянь опаснее и вреднее медведя! Сколько человек умерло в нашей деревне? А в Беленицыне, Боровикове, Беркаеве… Ну-ка, Костюха, подсчитай. Не я первый умираю. Но мне от этого не легче… А ты себя, Костюха, смазывай жирнее дёгтем. Вша дёгтя боится. Ешь чеснок… Береги себя. Не нам, а вам, молодым, жить…
– Алексей, может, ты и не умрешь, осилишь… – утешал я его, высохшего, исхудалого.
– Нет, не осилить… Сверни-ка мне цигарку самосаду, да потолще. На том свете ни табачку, ни самогонки. Да и никакого того свету нету, одна тьма…
Я свернул ему цигарку. Он, не приподнимаясь, лежа на широкой лавке, выкурил, ни разу не кашлянув.
– Есть облегченье на душе, – заговорил Турка, убежденный в близости смерти. – Нет, не ожить. Ухожу… Попа не надо. Бога нет… А вот медальку достань, Костюха, с божницы да золой либо о голенище катаника почисти. Умру, брось её в гроб…
На начищенной медали заблестели слова: «Да вознесёт вас господь в своё время». Я прочел их вслух.
Турка глухо проговорил:
– Не господь, а революция, Ленин вознесёт нас… Как жаль… Не дожил до самого хорошего… А оно будет. Об этом и в Маньчжурии, и в Адесте задолго до революции слыхали мы предсказания умных людей…
На минуту он замолк, посмотрел на меня жалостно.
– Не подходи ко мне близко. Как бы и тебя зараза не ужалила… Поберегись, – сказал он, через силу выдавливая слова. – Мало, мало Турка пожил, – продолжал он о себе, как о постороннем. – Мало пожито, да много видено… И в Ново-Петергофе служил, и в Рамбове, и в Слюшине, и в Выборге. (Рамбовым и Слюшиным он называл Ориенбаум и Шлиссельбург)… И с япошкой воевал… Весь свет объехал. А тут живут люди и всю жизнь паровоза не видали…
И вдруг, приподняв голову, Алексей слабым, охрипшим голосом нараспев произнёс:
…Не успел нам Стессель речь проговорить.Как защитник Порт-Артура КондратенкоЯпонским снарядом был убит…
Теперь я сожалею, что не запомнил и не переписал целиком любимую Туркину песню. Став взрослым, я нигде – ни в фольклорных сборниках, ни в песенниках, обильно выходивших в изданиях И.Д. Сытина, этой горестной солдатской баллады не встречал.
Последние слова песни Турка дотянул кое-как, полушёпотом и, тяжело переводя дыхание, вымолвил:
– Вот как… Скажи соседям: Турка с песней умирает…
Я отвернулся и смахнул рукавом слёзы. Жалко мне его было.
Крепко и долго, всю жизнь, держатся в памяти события, происшедшие в далеко ушедшие в прошлое юные годы. Запоминаются и люди. Не все: одни промелькнули и исчезли, запомнились наиболее яркие, отличающиеся самобытностью. Не ханжествующие богопоклонники, не хандрящие сеятели уныния и скуки, не скопидомы и стяжатели, запомнились живые, энергичные борцы за жизнь, несколько даже дерзкие, своевольные, с причудами, как Турка. Мои детские и юношеские симпатии были на стороне этих людей. Да и теперь остались.
Как-то я пытался вскоре после смерти Алексея Паничева выяснить: почему его звали Туркой. В деревне Поповской многих кликали прозвищами: Петух, Додон, Обабок, Бухало, Сухарь, Гоголёк, Свистулька… Меня эти прозвища не интересовали, как и сами их носители – обычные, ничем не примечательные соседи. Другое дело – Турка! Он был человек весёлый, «разбитной», озорной, неунывающий, а главное – бывалый.
Мой опекун и хозяин Михайло объяснял:
– Турка, так Турка и есть. Хрен знает, почему его так окрестили? Пожалуй, вот почему: родился он в тот год, когда война с турками кончилась. Поп спросил Алехина отца, какое имя дать ребенку, а отец и бухнул: «Хоть Туркой назови, не все ли равно. У нас в деревне мало кого поимённо зовут, всех по прозвищам…» Хорошо ещё поп был добросовестный: не назвал Турку при крещении Иродом или Мардарием, а дал имя Алексей… Но Туркой он так и остался до самой смерти…
Повторяю, что всё это я вспомнил как-то совершенно случайно, неожиданно для себя, благодаря Порт-Саиду, промелькнувшему в вечерней мгле под крылом самолета.
Турка бывал в Египте!.. Отсюда начались и продолжились воспоминания тех штрихов из жизни Турки, которые не вошли в мои повести…
