Как - Али Смит

Только что. Десятки лет назад.

Сейчас-тогда, ну да.

Я сижу за столом среди пыли и пустоты, а рядом, в углу, свалены в кучу дневники Эми; на полу свернулся спальный мешок, у него такая форма, как будто внутри кто-то есть. Но нет, здесь только я, и этот блокнот, и ее блокноты, и луна.

Сегодня вечером я нашла лунную тетрадь эпохи пятого класса начальной школы, и мы сожгли ее; да, должно быть, в пятом классе, тогда еще была та монахиня. Темы для девочек: домашние питомцы, листья, приготовление хлеба. Темы для мальчиков: транспорт, полеты, луна. Я стала спорить, требуя и себе луну, а монахиня оказалась прогрессивной и разрешила мне. Под изображением ракеты я написала: ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ТЫСЯЧ ФУТОВ В СЕКУНДУ!!! я вырезала заметки из газет, наклеивала их в тетрадку, которую мой отец одел в обложку под древесину. В классе мы сделали что-то вроде стенного фриза. Изрытая ямами поверхность Луны — рядом с картинками Линды Макфейл, изображавшими новорожденных животных, и чьими-то еще, какого-то мальчика, рисунками с почтальоном, молочником, угольщиком.

Мы с Патриком и Джеймсом видели это по телевизору, звали друг друга вниз, чтобы посмотреть, — пока, наконец, все не пресытились этим зрелищем и не развелось такое множество «Аполлонов», что стало попросту скучно. Но я помню, отчетливо помню Кунту Кинте из «Корней»[80]: его первая ночь в рабстве, в чужой стране, он был растерянным, расстроенным и побитым, он глядел вверх, на луну, и сознавал, что это та же самая луна, которую видит его возлюбленная в далеком краю, за миллионы миль от него. Я читала о борцах за права человека, они дежурили у ворот НАСА и держали плакаты и лозунги с надписями: «Ракеты — или рахит?», «Накормите голодных Америки». Но готова поспорить, что даже они заслоняли глаза, чтобы увидеть это, даже они глаз не могли от этого оторвать, от пламени, вырывавшегося из ракеты, сотрясавшего землю, на которой все мы стояли в то солнечное утро, когда люди водрузили флаг и принялись играть в футбол, прыгать, будто шкодливые школьники, по поверхности Луны. Луна — как старинные часы, старый строгий друг, с глазами панды — от бессонной ночи, с рубцом от ожога на лице, самое древнее лицо, какое хранит человеческая память, отбрасывающее белый отсвет на здешние цвета. Она тащит за собой тьму, ворочает туда-сюда моря; ее физическое притяжение висит посреди небесного холода.

Запах духов Эми — он все еще витает в воздухе после ее ухода.

Немыслимо — так же немыслимо, как, скажем, переспать с родной сестрой (если бы она существовала). Это было неизбежно — и я сначала заставила себя отогнать эту мысль, а потом уже никак не могла от нее избавиться. Неизбежно было то, что однажды серым днем, среди монотонной рутины — раскладывания книг по полкам, — я сползу на пол, закрою глаза и позволю себе впервые обо всем этом подумать, словно я принесла запечатанную коробку из подвальных закромов, осторожно вскрыла упаковку и позволила этому великолепному зверю зажмуриться на свету. Я подержала его на расстоянии, потом подержала в ладонях, зажмурив глаза, ощутила его гладкие пульсирующие очертания, невинную торжественность, молочное дыхание под моими пальцами. Странная и знакомая форма. Я. Эми. Слитые воедино. Я уперлась ногами в стоявший напротив стеллаж, спиной прислонилась к полкам позади, почувствовала, как напрягаюсь от затылка до самых пальцев ног; я образовала мостик из живых мышц, перекинутый в воздухе от Итальянского искусства эпохи Возрождения до ортодоксальных религий. Два тела, одно. Она, я, да, к этому же все сводилось, об этом же все время и шла речь, разве нет?

Моя рука — в кошачьем ротике. Скоро он расширится настолько, что туда пролезет вся моя голова. Скоро я буду проделывать это каждую ночь, потом — дважды за ночь, а иногда еще и по утрам. С самого начала я сознавала, что это варварство, дикарство, что это выйдет из-под контроля, схватит меня своими мускусными челюстями. Мне стоило сразу понять, что одна только мысль об этом оставит меня окровавленной, раскушенной пополам. Моя. Подруга. Эми.

: просто обожала, она просто обожала множество вещей. Говорила множество изысканных вещей

: носила одежду из тонкой черной шерсти в самые холодные зимние и в самые жаркие летние дни, как будто в знак презрения к такому будничному явлению, как вульгарная смена времен года

: устраивала философскую дилемму из вопроса — выбрасывать пустой стаканчик из-под йогурта в мусорное ведро или нет. Не могу, говорила она. Это все равно что выбросить часть себя. Мне причиняют буквально физическую боль. Да это же просто мусор, возражала я. У нее под раковиной скопилась целая коллекция пластиковых стаканчиков из-под йогурта, вымытых и аккуратно вставленных один в другой

: говорила, что ее любимый цвет — белый: говорила, что мне идет черное: говорила, что ее любимая книга — La porte etroite[81] Андре Жида. Я призналась, что так и не смогла ее дочитать; Обожаю с тобой общаться, Эш, рассмеялась она, ты всему возвращаешь такую освежающую простоту

: сказала секунду назад в моей голове, надеюсь, ты понимаешь, что я не такое уж ходячее клише, как ты думаешь, Эш

: однажды в супермаркете я ее заметила, она меня — нет. Я пошла за ней следом; видела, как она берет какую-то банку, читает текст на этикетке, раздумывает, потом ставит ее обратно. Видела, как она пробежалась пальцами по подносу с черешней, положила в корзинку два яблока, потрогала и выбрала два персика. Видела, как ее взгляд быстро и одобрительно задержался на девушке-кассирше, наблюдала за тем, как она роется в кошельке, любовалась прямой черной линией ее спины, пока она дожидалась сдачи, прямой быстрой линией ее фигуры, когда она направилась к выходу. Я остановилась у двери магазина, обнаружив, что сжимаю в руке коробку со стоваттными лампочками; мне пришлось вернуться, извиниться и заплатить за них девушке у прилавка с сигаретами. В моей голове — рука, слепой плод

: в возрасте двенадцати лет перестала есть мясо, а позже на некоторое время перестала есть вообще, поскольку еда — нечистый процесс, и нанесла такой вред своему здоровью, что у нее потом годами не было месячных, совсем как у средневековых святых (о чем она мне однажды сама поведала)

: любила говорить о еде, причем — чем слаще и липучее, тем лучше. Но за все годы нашего знакомства я почти никогда не видела, чтобы она что-нибудь ела, разве что виноград, йогурт; и по мере ее превращения на моих глазах во взрослую копию самой себя, она была шикарна, стройна, элегантна — или похожа на ребенка-дистрофика с ученой головой, чрезмерно большой на этом худеньком теле (да, верно, конечно, все зависело от точки зрения)

: делала так, что наша дружба уменьшалась пропорционально целому ряду обстоятельств. Чем важнее становилась она сама, тем меньше мы виделись, и тем невзрачнее, невидимее, севернее и андрогиннее я казалась самой себе. Теперь она была стипендиаткой колледжа, и после нашего спора, когда я заявила, что боль, утрата и желание — не просто романтические бредни, а явления, за которые отдельные люди и даже правительства должны нести ответственность, и после того, как я наорала на нее, сказав, что ей нужно больше есть, и особенно — что мы с ней почти уже и не видимся, ну да, после этого-то мы с ней действительно почти совсем перестали видеться

: которую я не видела довольно долго, позвонила вдруг посреди ночи и позвала к себе, спросила меня по телефону, не могу ли я зайти к ней на минутку, мол, очень нужно. Я так и села. Мне понадобилось всего несколько минут, чтобы добраться до нее; я так быстро крутила под дождем педали велосипеда, что, когда доехала, сердце бешено колотилось внутри. Она открыла дверь, и аромат ее духов ударил меня, будто стена: вся комната пропиталась им. Она была в ночной сорочке и с распущенными волосами. Вид у нее был изможденный.

Боюсь, теперь… наверное, не имело смысла вызывать тебя сюда, вздохнула она.

Оказалось, она хотела, чтобы я выгнала из ее комнаты двух ос. Но теперь осы почти сдохли: одна была на столе, другая — на полу за дверью, обе валялись, корчась и извиваясь на спине, подергивая лапками. Я брызгала в них духами, объяснила Эми, и все время промахивалась, мудрено попасть в этих чертовок, я израсходовала почти половину флакона, придется покупать новый.

Она посмотрела на потолок, на бумажный абажур, где от духов остались большие жирные пятна. Потом села. Я заметила, что у нее бледный вид. Она ответила, что перезанималась, что у нее проблемы со сном.

Я собралась уходить, но она удержала меня — нет, Эш, я покажу тебе кое-что, наверняка понравится. Раз уж ты пришла. У меня по шее стекала с волос дождевая вода; она положила полотенце мне на плечи, ее рука коснулась моей мокрой спины, да ты же насквозь промокла, сказала она. Давай-ка уйдем отсюда подальше; она махнула рукой в воздух, в тяжелое облако духов.