Страшный суд - Станислав Гагагрин

Бату-хан повернулся ко мне спиной, поднял обе руки, на мгновение замер, и я успел заметить у него на запястьях крупные родинки, как у моей Веры, ухмыльнулся шальной мысли: не течет ли у нее кровь чингизидов, а великий внук великого деда произнес некое слово, и в воздухе материлизовался пресловутый стакан-будка, на котором я уже имел честь недавно прокатиться к Волге.

Теперь предстоял куда более далекий путь, но происходило все так же, как в прошлый раз: стали непрозрачными иллюминаторы-окна, а когда они посветлели, мы вышли через овальную дверь и увидели Чингиз-хана, облаченного в пятнистую форму с тремя полевыми, едва заметными звездочками на вшитых в плечи погонах.

— Уже управились, — буднично сообщил мне великий завоеватель из прошлого, и будничность сия показалась мне вполне резонной, ибо подготовленная нами операция возмездия в горной долине была скромным пустячком по сравнению с теми кровопусканиями, которые устраивали народам и государствам и сам Чингиз-хан, и его не менее воинственные потомки. Один внучок, перебросивший меня в мгновение ока из Тамбовщины на Памир, чего стоил!

Бату-хан, у которого на погонах едва виднелись три звездочки калибром поменьше, нежели у деда, стоял поодаль и безмятежно улыбался.

— Ни один не ушел, — продолжал бесстрастно сообщать полковник. — Обошлись без адвокатов и международных амнистий, демократических правозащитников голубых и желтых оттенков. По закону наших предков — кровь за кровь! Впрочем, и ваши предки полагались на принцип — око за око, зуб за зуб, дорогой сочинитель…

— То так есть, — почему-то на польский манер ответил я и вдруг почувствовал, как в затылок мне смотрят настойчивым взглядом.

Станислав Гагарин повернулся и увидел Веру.

Молодая женщина приветливо улыбалась мне, но… To ли сердце в роли вещуна послало в сознание сигнал, то ли от Веры пришел некий импульс, не могу со всей очевидностью определиться, но взгляд ее показался мне несколько иным, другими глазами смотрела на Станислава Гагарина космическая Вера — теперь в ее принадлежности к Тому Миру я не сомневался — и не было в глазах доброго знака призывности, что ли…

— Кажется, вы знакомы, — едва заметно улыбнувшись, сказал полковник Темучинов. — Тогда и ладно, тогда и в путь-дорогу, товарищи.

Вера поманила меня рукой, когда я подошел, нежно обняла и как-то по-дочерински поцеловала в щеку, затем увлекла за строение, у которого высадил нас космический аппарат, и там Станислав Гагарин увидел небольшой вертолет системы Камова, его любовно называют в авиации камушком.

Вера опередила меня и быстрыми шагами приблизилась к летательному устройству, а я невольно — и не в первый раз! — залюбовался ее стройной фигурой. Голубой комбинезон особенно ловко и заманчиво обтягивал ее изящное тело, так жадно и исчерпывающе способное отдаваться на высшей ступени чувства, талию перехватывал офицерский ремень, гибкую спину перекрещивали ремни, на которых слева от бедра болталась кожаная планшетка, а по правому бедру — и какому бедру! — стукал стечкин в деревянной кобуре.

О назначении планшетки я сообразил, когда Вера, распахнув левую дверцу камушка, взяла с сиденья пилота и водрузила на голову большой шлем с наушниками и ларингофоном.

— Умеешь водить вертолет? — спросил Станислав Гагарин.

— Я умею делать все, что в состоянии освоить человек, — ответила, мило усмехнувшись странная женщина. — И даже более того…

Вот тут и пронзила меня впервые вполне осознанная мысль: уж не является ли галактическая Вера одним из Зодчих Мира? Смутное ощущение этого подбиралось ко мне исподволь не однажды, но вот так обнаженно подумал впервые… Тогда выходит, хмыкнул я мысленно, Одинокий Моряк близко общался с богиней?

Признаюсь: пара-тройка мурашек по спине моей проскользнула, это верно. Попробуйте на себя примерить мое положение — и дюжину мурашей за пазухой я вам обещаю… Конечно, усаживаясь справа от загадочного пилота, Станислав Гагарин бодрился и даже произнес по поводу сделанного им будто открытия сакраментальное и привычное для него присловье «а фули…», и услыхал внутри собственного существа телепатическое, с насмешкой произнесенное Верой: «Скромнее надо быть, Папа Стив, скромнее!»

Юркий камушек раскрутил лопасти, сорвался с места и понесся туда, где неумолимый и жестокий Чингиз-хан бескомпромиссно расправился с пришельцами, беспросветный фанатизм которых бросил их через реку Пяндж, ведомых маниакальным стремлением резать и резать ненавистных шурави.

Многие невинные и мирные русские люди пали от рук необузданных убийц, но теперь и злодеи нашли кончину здесь, в горной долине, превратившейся в братскую могилу неразумных и озверелых детей Аллаха.

«Ни одному не дали уйти», — вспомнил я слова Чингиз-хана.

— Могилы пока нет, — прозвучал в ларингофоне голос Веры, — прочитавшей мои мысли. — Ее только готовит похоронная команда… Брошены на рытье ям десантники и миротворческие силы из соседних республик, закапывают трупы, а их великое множество… Да еще и жара! Опасность эпидемии реальна… Впрочем, сейчас сам увидишь, Папа Стив!

Вертолет мчался на небольшой высоте, вот он выкинулся камушком над горной Долиной Смерти, завис в воздухе и принялся снижаться над разрывающими грунт людьми, которые собирали и тщательно упрятывали в землю таких же, как и они, созданных по образу и подобию Божьему человеческих созданий.

Тошнотворный и тлетворный, ядовитый трупный смрад пришел снизу, проник в кабину вертолета и отвратно ударил через обоняние по сознанию Станислава Гагарина.

«Зачем мне все это? — в смятении подумал Одинокий Моряк. — Разве я ревизор Смерти? Она собрала сегодня обильный урожай в этой райской долине, но мне незачем быть свидетелем торжества скелетообразной старухи с косою… И нет в моей душе злорадства, нет чувства довольства от того, что кровавая месть свершилась».

И еще я подумал о том, что это неправда, будто труп врага хорошо пахнет.

Любые трупы смердят одинаково.

— Давай отсюда, Вера! — крикнул я, и через ларингофон мои слова достигли загадочного пилота. — Куда угодно, только уходи…

Послушный камушек резко взмыл над долиной — вокруг потемнело, и я вот уже стоял в кабине лифта, везущего меня на пятый этаж здания, которое находится в Москве на Цветном бульваре, напротив цирка, кинотеатра «Мир», Центрального рынка и станции метро.

…Сочинитель Станислав Гагарин направлялся на свидание с Надеждой Гарифуллиной. Я давно намеревался познакомиться с незаурядной журналисткой, с интересом читал ее репортажи и интервью в «Советской России», раз пять или шесть заглядывал в двери ее кабинета, когда бывал у главреда Валентина Чикина, но тщетно — не заставал Надежду на месте.

Недавно мне повезло. Я увидел миловидную женщину, на мой взгляд ей не более тридцати пяти лет, Надежда, как выяснилось, знала обо мне и, так же как и я с ней, давно мечтала о знакомстве со мною.

Я подарил ей роман «Вторжение», потом позвонил, выслушал ее похвалу книге, что мне, каюсь, польстило и даже очень, известное дело, что от людей, которые тебе особливо приятны, и комплименты приходят по более высокой цене.

И в четверг, 12 августа 1993 года, я спешил к одиннадцати ноль-ноль на пятый этаж «Литературной России», где приютилась и редакция новой газеты «Кто есть кто», ее принялись издавать старые мои знакомцы — Святослав Рыбас, Коля Соловьев и Григорий Пятов.

Были у меня дела и в других редакциях тоже. Эрнсту Сафонову я нес для «Литературной России» статью «Вот придет Сталин, или Философия порядка», Саше Проханову в «День» интервью со мной, которое озаглавилось «Грубый коммунизм Иосифа. Сталина, или Что построил в Германии Адольф Гитлер», безоговорочно завизированное русским вождем и генсеком немецкой рабочей партии, о чем Проханову я, конечно, сообщать не собирался. А для «Who’s who» волок потрясную, изготовленную в их духе текстовку с заголовком: «Одинокий Моряк в океане, или Кто такой Станислав Гагарин».

А главное, в редакции хуизхуинов меня ждала — условились по телефону — Надежда Гарифуллина, которую эти самые хузники устами некоторых главных редакторов назвали лучшей журналисткой года.

Побегав по редакциям, лично передав материалы главредам, я пил кофе в «Кто есть кто», толковал с Аршаком Маркаряном и Владимиром Виноградовым, заглянув в «Литературную Россию», и все ждал и ждал Надю Гарифуллину, не подозревая о том, что со вчерашнего вечера она пожарным порядком переселяется из гостиницы куда придется, ибо родная газета, так и не удосужившаяся за четыре с половиной года решить Надеждины жилищные проблемы, объявила, что не в состоянии оплачивать ее гостиничное жилье.