Страшный суд - Станислав Гагагрин

Видимо, у Зодчих Мира существовали собственные оценки значимости людей, им лучше знать, что делать и где находиться, допустим, Станиславу Гагарину — в долине Барчо-су или в подмосковном Одинцове, адмиралу Нахимову сидеть на Черноморском флоте или командовать в Гремихе подводным флотом, а товарищу Гитлеру идти с моим двойником на первомайской демонстрации по Ленинскому проспекту.

Так вот, старлейт Батуев, ведавший у Чингиз-хана разведкой сообщил, что первые отряды закордонных бандитов подходят к долине, идут без опаски, накуренные анашой или еще какой гадостью, не выставив даже боевого охранения.

— Пропускайте беспрепятственно, — приказал полковник.

Он поворотился ко мне.

— Не посмотреть ли нам западный фланг? Там стоят союзники из Ташкента, контингент разношерстный, слабоватый народ… Как бы не подвели, если эти паразиты бросятся на них.

— Поедем верхом? — предложил я.

— Можно и так, — удивленно глянул на меня полковник.

Мальчишество, конечно… И какой из меня к хренáм наездник, хотя я и внук сотника Войска Терского и хорошо помню те сотни километров по колымской тайге, которые одолел «ради нескольких строчек в газете»!

Тут желание выпендриться, показать, что от деда-казака и деда-гусара унаследовал нечто, и потому хоть ты и Чингиз-хан, но мы тоже могём…

Одним словом, голое пижонство, которое ни к лицу серьезному сочинителю, и Вера Васильевна меня безусловно бы осудила.

Но слово не воробей и даже не попугай Кузя… Полковник распорядился, и коновод с погранзаставы, где лошади с вооружения не снимали, подвел нам двух смиренных на вид и уже оседланных коняшек. Собрав силы, я по возможности лихо перекинулся в седло. Но кожаное седло подо мною вдруг затряслось, я ухватился за поводья, ощутил их металлическую поверхность и увидел, что держусь за окантованный аллюминием вагонный столик четырехместного купе скорого поезда, поспешавшего из Саратова в Москву.

Двадцать пассажирских вагонов с оглушающим лязгом и треском, скрипом и бряцаньем, едва не разваливаясь на части, неудержимо неслись, судя по времени, а по моим светящимся командирским было три часа новых суток, по Тамбовской губернии, в купе была кромешная темнота, и я вспомнил, как вечером, едва сгустились сумерки, самостоятельно укутал вагонное окно плотной сплошной занавеской.

В купе было черно, как у кого-то там в одном месте — мелькнули ассоциации из детской поговорки — но я видел!

«Лучше бы этим качеством меня на таджикском фронте наделили», — мысленно проговорил Станислав Гагарин, вспомнив, какими непрозрачными бывают ночи в памирских горах.

Я мгновенно проиграл ситуацию, осознав, что помню будто выехал вчера из Саратова, где неделю жил у Юсовых на даче, и мгновенное возвращение из седла на вагонную полку — норма, ежели раскладывать нынешнюю жизнь сочинителя по меркам Зодчих Мира.

«Но что предстоит мне сейчас совершить? — воззвал я к ним и к их полномочным представителям в России; которыми могли оказаться и Адольф Алоисович с товарищем Сталиным, и Чингиз-хан с адмиралом Нахимовым, а может быть, и невстреченный мною еще Александр Македонский, который был бы кстати, коль вовсю развернулись боевые явления, а лучше Александр Васильевич, который Суворов, или на худой конец — генерал Скобелев.

Ответа не последовало.

То ли не слышали меня боги, то ли предлагалось принимать решение самому.

И тут пришел чужой голос.

Возможности мои усилились, и Станислав Гагарин рассмотрел трех мордоворотов, стоящих в дальнем от моего купе тамбуре и ближнем от гнезда, в котором покоилась и дрыхла без задних ног среднего возраста проводница.

— Буди эту курву, пусть вызовет козла сюда, — проговорил невысокого роста крепыш. — Тут его и кончим…

Я понял, что речь идет обо мне, но стал вдруг удивительно спокойным и, что называется, деловым.

— Буду ждать вас здесь, — продолжал плотный мужик со скошенным подбородком и серпообразным шрамом на левой щеке. — Проводницу закрыть в купе! Лишний мертвяк нам не нужен…

«Единственным мертвяком буду я», — без особой радости сообразил Станислав Гагарин.

— Ты, Бандера, пройдешь вперед и перекроешь ему дальний конец, — предложил явный шеф группы. — А когда Рафик погонит козла ко мне, будешь прикрывать обоих… Задача понятна?

Бандера и Рафик молча кивнули в полуосвещенном ночным вариантом электронапряжения тамбуре.

Но их я видел, будто стояли убийцы напротив. Несмотря на столь различные имена или клички, парни походили друг на друга, и на голову ростом были повыше инструктировавшего их вожака.

— Тогда двинули, — выдохнул шеф. Имя его так и осталось для меня неизвестным.

Проводницу они разбудили и, стараясь быть смирными с нею, сунули под нос удостоверения уголовного розыска. И тут я получил первый сигнал извне, мне дали неким образом понять: бумаги у них фальшивые. Ногой я выдвинул дорожную сумку, сунул руку в боковое отделение и достал револьвер «Чемпион», хранящий в барабане полдюжины изящных патронов с тупыми пулями толщиною почти в сантиметр.

Потом извлек из стоявшего в изголовье кейса глушитель и обстоятельно, не торопясь, время у меня оставалось, навинтил металлический цилиндрик на ствол револьвера.

Не хотелось, знаете ли, беспокоить мирно спящих пассажиров.

Того убийцу, который ждал Станислава Гагарина в тамбуре, звали Марленом Скорпинским, и в той спецслужбе, в которой Марлен начинал удивительную карьеру, он сумел дотянуть до звания капитан.

В новой спецслужбе, задание которой он выполнял, армейских званий не существовало, там были иные шкалы ценностей, говорить о которых за недостатком времени — Рафик и Бандера идут кончать сочинителя — не имеет смысла.

Марлен, известный среди новых сослуживцев под кличкой Марксист — начальник, который нарек бывшего капитана, обладал пусть и дюжинным, но чувством юмора — нащупал за пазухой привычный ему макаров, вынул его из под мышечной кобуры и большим пальцем спустил предохранитель.

Патрон был уже дослан в патронник, хотя подобное не полагалось по инструкции, носить пистолет с патроном в стволе не положено по технике безопасности.

— Открывай ключом, — сказал проводнице Рафик. — Потом буди… Ревизоры, мол, нагрянули, а ваш билет не в порядке.

Видимо, такое не впервой случалось в практике мигом отрешившейся ото сна женщины, во всяком случае, проводница споро поднялась с диванчика и зашлепала к седьмому купе, где укрылся, как следовало понимать, опасный, севший в Саратове преступник.

Трехгранным ключом она приподняла нижнюю защелку, но дверь держалась на верхней, которую я не торопился пока трогать, ибо считалось, будто лежу на полке.

Проводница осторожно постучала, потом еще, а затем вполголоса произнесла:

— Пассажир с двадцать седьмого места! Ревизоры у меня… Просят в служебное купе! С билетом надо разобраться…

Конечно, ей и в голову не пришло, что надо как минимум извиниться перед пассажиром, к хамству в Империи, к сожалению, привыкли, и только Станислав Гагарин обращает порой внимание на подобные этические издержки.

Перед тем как открыть дверь, я набросил на револьвер полотенце и сонно пробормотал, выходя в коридор:

— Ну что там еще? Выспаться не дали… Ладно, умоюсь заодно.

Придав полотенцу на руке бытовую, так сказать, легитимность, я исподтишка огляделся.

Проводница стояла справа от входа, в двух шагах от двери слева караулил мое появление Рафик. Бандера маячил в конце вагона. Таким образом, оба они оказывались у меня в тылу, когда я двинусь к служебному купе, за которым в тамбуре ждет меня Марлен Скорпинский, профессиональный убийца по кличке Марксист.

Два ствола за спиной, а третий, в близкой перспективе, встретит за дверью. Многовато, конечно, но учитель по самбо говаривал нам, что три противника есть норма для подготовленного борца, и хотя я себя таковым не считаю — и возраст, и отсутствие постоянных тренировок, в расклад ближайших минут всматривался со здоровым оптимизмом.

Проводница двинулась вперед, а я с револьвером «Чемпион» в правой руке, закрытым небрежно перекинутым полотенцем, следом, за мною на расстоянии трех шагов двигался Рафик, а Бандера, выждав немного, тоже принялся перемещаться по вагону.

Едва достигнув собственного купе, проводница юркнула туда, я миновал проход и остановился, развернувшись лицом к Рафику, который оказался прямо против двери. Не знаю, на что надеялся он, только руки у него были от оружия свободны.

— Вы, что ли, ревизор? — спросил я у Рафика, и вопрос этот был вполне естественным, ибо в служебном купе никого, кроме проводницы, не было.