Городские легенды - Чарльз де Линт

– По-моему, ты – единственная из всех людей, кто сможет это что-то если не понять, то по крайней мере оценить.

– Все это, конечно, ужасно интересно, хотя я и не знаю, о чем идет речь, только…

– Ну так пошли, – заявил он.

Он отдал ей тетрадь и встал, бесцеремонно стряхнув с колен Пряника, который, приземлившись на все четыре лапы, возмущенно вякнул. Чародей сгреб песика в охапку, сунул в плетеную корзинку, которая болталась на руле, вывел велосипед из-за скамейки и остановился, поджидая Венди.

Девушка открыла было рот, чтобы возразить, но только пожала плечами. Почему бы и нет, в конце концов? Вид у него и в самом деле нисколько не опасный, надо только все время оставаться на людях.

Она запихнула тетрадку в рюкзак и зашагала за чародеем на юг по дорожке, которая вывела их из парка на лужайку перед зданием городского комитета, откуда плавно нырнула в другой парк, вокруг университета Батлера. Венди хотела было поинтересоваться, как его нога, ведь раньше он прихрамывал, однако теперь он шагал легко и упруго, как молодой, и она решила не спрашивать – видимо, падение с велосипеда ему нисколько не повредило.

Они ступили на территорию университета, где свернули с тропы и пошли к библиотеке имени Г. Смизерса прямиком через газон, лавируя между кучками студентов, которые сидели на траве и занимались чем угодно, только не учебой. Поравнявшись с библиотекой, они обогнули ее поросшую плющом стену и оказались за зданием. Там чародей остановился.

– Смотри, – сказал он и сделал рукой жест, охватывающий все пространство позади библиотеки. – Что ты тут видишь?

Перед ними лежала широкая полоса земли, за которой вставали университетские корпуса. Венди, которая и сама здесь училась, сразу их узнала: студенческий центр, факультет естественных наук и общежитие, правда какое именно, она забыла. Их громоздкие, не похожие друг на друга силуэты замыкали пейзаж, над которым, судя по всему, кто-то основательно потрудился. От сирени и боярышника не осталось и воспоминаний, вместо кустов и травы отовсюду торчала жесткая щетина газонного покрытия, комья сырой земли валялись там, где еще совсем недавно росли деревья, а посреди всего этого красовался огромный пень.

С тех пор как Венди в последний раз приходила сюда, прошло лет пятнадцать, не меньше. И как же все изменилось. Картина, которая сохранилась в ее памяти, так разительно отличалась от всего вокруг, что она невольно подумала словами из детского журнала: «Найди десять различий». Раньше, когда она училась в Батлере, здесь был уголок дикого леса, непонятно как уцелевший в зеленом лабиринте тщательно подстриженных газонов и кустарников, которые придавали университету столь живописный вид. Она еще не забыла, как пробиралась сюда украдкой и усаживалась со своей тетрадью на траву, под шатром развесистого…

– Здесь все переменилось, – сказала она медленно. – Кусты выкорчевали и дуб срубили…

Кто-то говорил ей однажды, что этот дуб – большая редкость, точнее, был большой редкостью. Деревья такой породы – Quercus robur, или дуб европейский обыкновенный, – не растут в Северной Америке; его привезли и посадили здесь четыреста лет тому назад, когда самого Ньюфорда еще в помине не было.

– Как же они могли… просто взять и срубить его?.. – спросила она недоуменно.

Чародей ткнул большим пальцем себе за плечо, в сторону библиотеки.

– Тот человек, который книгами заведует, приказал это сделать: ему не нравилось, что у него в кабинете всегда темно. А еще ему не нравилось, что каждый раз, выглядывая в окно, он упирался взглядом в клочок дикой природы – это противоречило его чувству порядка.

– Главный библиотекарь? – переспросила Венди.

Чародей только плечами пожал.

– Но почему… почему же все молчали? Разве студенты не могли…

В ее время студенты наверняка протестовали бы. Они окружили бы дерево живой цепью, не подпуская никого близко. Они поставили бы палатки и дежурили бы вокруг него день и ночь. Они…

Она снова посмотрела на пень и почувствовала, как ей сдавило грудь, точно ее завернули в мокрые кожи, которые начали засыхать и стягиваться вокруг нее.

– Этот дуб был другом Джона, – сказал чародей. – Последним, который остался в живых. Ему было десять тысяч лет, а люди просто пришли и спилили его.

Венди недоверчиво покосилась на своего спутника. «Десять тысяч лет? А ты, дружок, часом, не обсчитался?»

– Его смерть символична, – продолжал он. – В мире ни у кого нет больше времени рассказывать истории.

– Простите, но я, кажется, не совсем понимаю, – ответила Венди.

Чародей повернулся к ней лицом, его глаза под черной шляпой горели странным огнем.

– Этот дуб был Деревом Сказок, – пояснил он. – Таких деревьев с каждым годом становится все меньше и меньше, так же как и меня. В ветвях этого дуба задерживались истории, которые приносил ветер, и с каждой новой историей он подрастал немного.

– Но ведь истории никуда не делись, – возразила Венди, сама не заметив, как позволила втянуть себя в разговор, суть которого ускользала от нее пока что. – Сегодня за один год печатают больше книг, чем за все предыдущие века, вместе взятые.

Чародей с кислой миной снова ткнул пальцем себе через плечо:

– Ты прямо как он говоришь.

– Но…

– История истории рознь, – перебил он. – Те, которые стоит слушать, меняют твою жизнь навсегда, пусть даже совсем немного, и навсегда остаются с тобой. Они питают не только тебя, но и других, потому что чем чаще ты их рассказываешь, тем лучше тебе самому. А другие истории – просто слова, написанные на листе бумаги.

– Знаю, – ответила Венди.

Она и в самом деле знала, хотя никогда раньше не задумывалась об этом. Просто внутри нее всегда присутствовало какое-то инстинктивное знание, которое слова чародея пробудили и сделали осознанным.

– Кругом теперь одни машины, – говорил тем временем он. – Мир стал – как это называется? – высокотехнологичным. Замечательно, конечно, только вот Джон думает, что высокие технологии отучили людей разговаривать друг с другом, а человеческий опыт обесценился. Для историй, которые хоть что-то значат, в мире не осталось места, но так не должно быть, ведь истории – это часть языка мечты, и складывает их не один автор, а весь народ. Они – голос страны, голос народа. Без них люди совсем потеряют себя.

– Так ты имеешь в виду мифы, – догадалась Венди.

Чародей тряхнул головой:

– Необязательно, во всяком случае, не в том смысле, в каком это слово понимают обычно. Любой миф – всего лишь часть той коллективной истории, которую собирает Дерево Сказок. В нашем грустном мире только общая история и помогает преодолеть надвигающийся мрак. Ее предназначение – показать людям, что выбор всегда есть и что даже в вечно меняющемся бытии остается что-то надежное и незыблемое.

Венди совсем перестала понимать, о чем он говорит.

– Так что же ты все-таки имеешь в виду, я что-то никак не пойму? – спросила она.

– Дерево Сказок – это работа магии, веры. Самим своим существованием оно утверждает, что человеческий дух сильнее уготованной ему судьбы. Истории – это всего лишь истории, они предназначены для того, чтобы развлекать и поучать, заставлять смеяться и плакать, но только те из них, которые хоть чего-нибудь стоят, пробуждают в нашей душе отклик, не стихающий и после того, как перевернута последняя страница или отзвучало последнее слово. А для того чтобы это произошло, история должна быть и умной, и интересной. – Помолчав, он добавил: – Иначе история будет продолжаться, но уже без тебя.

Венди посмотрела на него вопросительно.

– Ты знаешь, когда говорят «и жили они долго и счастливо»? – спросил он.

– Ну да.

– Так обычно кончаются сказки, те, которые начинаются словами «жили-были». Это значит, что история вся и люди пошли по домам. Так же закончилась история, в которой жил Джон, но он не слушал, вот и остался один.

– И все-таки я не совсем понимаю, о чем ты, – настаивала Венди.

Не совсем понимаю? Точнее уж, совсем ничего не понимаю. Такая… ну не то чтобы ерунда, скорее несуразица, поди тут разберись. И какое отношение имеет все это к тому миру, который ей известен? Но самое странное было то, что его слова по-прежнему западали в самую глубину ее сознания, и хотя она ничего не понимала, какой-то уголок ее мозга все-таки откликался на его речь. Возможно, в нем и жила та часть ее самой, которая не занималась повседневными делами, а складывала в строчки слова и заполняла ими пустые до этого листы бумаги. Та часть ее самой, которая делала ее чародейкой.

– Джон заботился о Дереве Сказок, – говорил чародей. – Его собственная история про него забыла, но ему хотелось знать наверняка, что сами истории не кончатся. Но однажды он слишком далеко забрел в своих странствиях – совсем как когда кончилась его собственная сказка, – а когда вернулся, дерева уже не было. Он пришел и увидел вот это.