Зачистка территории - Владимир Митрофанов

И только потом, наверно через час, когда я уже приехал домой, у меня вдруг по затылку и по спине пошли холодные мурашки и навалилась страшная слабость. Пришлось хорошо выпить водки и тогда все прошло.

То же самое было однажды в горах, когда наш "Урал" съехал на обочину и медленно пополз по склону прямо к обрыву. И не выпрыгнешь – в кузове сидят бойцы. Солдат-водитель оцепенел, только дергает ручку двери на себя. Я его хлопаю по морде и приказываю: спусти давление в шинах (там это из кабины управляется), он спустил, и так на полусдутых колесах кое-как потихоньку мы и выползли обратно на дорогу. А потом, уже на базе, у меня был такой же точно отходняк – как будто волосы стали не то, что на затылке дыбом, а и на всей спине и даже и на руках и на ногах. Я тогда выпил залпом, наверно, целую бутылку водки и даже ее не почувствовал – остался трезвый.

Зато на утро была такая невыносимая жажда! Вов, ты веники-то привез?

А, вот они!

Вошли в парилку. Натоплено там было просто страшно. Еле-еле потихоньку вскарабкались на полки. Там, в этой безумной жаре, сидел, обмахиваясь веником, старый-престарый человек. Кожа на нем висела складками, как будто он внезапно и сильно похудел. Повсюду на теле у старика были татуировки, кое-где из-за глубоких морщин почти что неразличимые. Шахов наклонился ближе – посмотреть. Прямо в лицо ему оскалилась классическая тюремная наколка: пират с ножом в зубах и с надписью ИРА, что, говорят, будто бы означало "Иду резать актив".

Шахов тут же засомневался, что старику есть эти предполагаемые им лет восемьдесят, если не больше, как показалось сначала, поскольку уголовники обычно так долго не живут.

Дед нахлестался до малинового цвета, лег спиной прямо на засыпанные мокрыми березовыми листьями доски пола и даже застонал.

– Ты, дед, шел бы отсюда, а то вдруг помрешь! – сказали ему.

– Ну, если и помру! Хер с ним!

– Да помирай, где хочешь, а только не здесь. А то людям неприятно…

Напарившись, Аркадий с Павлом вышли в раздевалку отдышаться.

Место напротив Аркадия освободилось, и его занял знакомый Шахову молодой парень, которого звали Сережа Егоров. Они поздоровались за руку. Егоров спросил Шахова, хороший ли сегодня пар. Аркадий ответил, что пар хороший, и Егоров с веником ушел в парную.

Периодически открывалась дверь, и из мыльной в предбанник врывался шум льющейся воды и гремящих тазов. Из открытой форточки тело приятно обдувало прохладой. Было видно, как на березе трепещут листья.

Пришел из парной застрявший там Хомяк – толстый, потный, красный, сел, отдуваясь. На плече – синяя татуировка: кораблик, советский военно-морской флаг и буквы ДКБФ. У Павла никаких татуировок Шахов не заметил.

– Говорят, скоро эту баню будут сносить. Может быть, в последний раз вместе здесь и моемся, – сказал Хомяков. – Жаль, но тогда уже будем у меня париться. Паша, а ты знаешь, что у тебя на шее засос? – вдруг без всякого перехода сказал он. Павел и глазом не моргнул.

Именно в это самое время Пичугин уже подходил к БМВ N666. Он тут же обнаружил и лежащих рядом с машиной парней. Это зрелище его нисколько не ужаснуло – он, как наркоман со стажем, был безжалостен, на то и имел характерное прозвище "Гнус". Напротив, он тут же подумал, что имеется реальная возможность хорошо поживиться. По сути, он ничем не рисковал, а кроме того, хорошо знал нравы этого городка, и представлял, что машина тут до утра не простоит – от нее просто ничего не останется. Разве если только милиция не отгонит ее к себе на стоянку, но и там сами менты что-нибудь обязательно с нее да и снимут. Тут же Пичугин взял из багажника буксировочный трос с крюком, чтобы вытащить им из-под плотины сумку с товаром. Из своей торбы ненужную уже взрывчатку он переложил в багажник и захлопнул его – сам не знал, зачем так сделал, но испытал облегчение, что избавился от опасного груза. Потом он, приглядывая за лежащими, один из которых, беловолосый, явно был жив, всунулся в салон. Пошарил в перчаточнике – ничего хорошего там не было, кроме пяти патронов к охотничьему ружью и кучи музыкальных дисков. Все диски и патроны

Пичугин засунул себе в сумку. Пошарил под сиденьями – тоже ничего интересного, типа барсетки с деньгами, не нашел, зато обнаружил валявшееся на полу помповое ружье. Достав ружье, он зарядил его найденными патронами, подошел к лежащим, пнул черноволосого ногой в бок: "Эй!" – Никакого ответа. Достал у лежащего из внутреннего кармана пиджака бумажник, заглянул туда, вынул деньги и сунул бумажник обратно. Забрал деньги и у второго, который был живой, но ничего не соображал, сняв у него сруки еще и явно дорогие часы. Не забыл сунуть в сумку и бейсбольную биту, хотя рукоятка ее и торчала наружу. Очень довольный, Пичугин направился к мосту, переждал, когда пройдут мужики из бани, вытащил крюком сумку, проверил товар, и тут вдруг в голове выскочило: "Отпечатки пальцев!" На машине внутри и снаружи, на кожаных бумажниках, в багажнике на гильзе снаряда…

Проблема состояла в том, что у него однажды в райотделе в Н. уже снимали отпечатки, и они вполне могли храниться в центральной картотеке. Хорошо зная милицию, он тут же представил себе, что отпечатки находят, Пичугина тащат в милицию, бьют, и он, естественно, во всем признается, причем, даже в том, чего никогда и не делал. "Вот идиот! Идиот! Идио-о-от!" – завопил сам себе Витя, стуча себя по лбу костяшками пальцев. Деваться было некуда. Он бегом вернулся к машине, огляделся. Забрал у лежащего беловолосого бумажник. Другой, брюнет, оказалось, очухался и сидел на земле, держась за голову. Пичугин вытащил из сумки бейсбольную биту и с размаху треснул его по затылку, а потом забрал бумажник и у него.

Машина, проезжавшая в этот момент по дороге метрах в пятидесяти, остановилась, постояла, потом снова поехала. Пичугин присел и подождал, пока проехали еще две машины, открыл багажник, достал бутылку с бензином: полил оттуда в багажнике и в салоне, поджег газету, зажег от нее салон, а потом кинул ее в багажник и побежал со всех ног прочь. Он не успел отбежать далеко: пришедший в себя блондин, лежа достал откуда-то пистолет и метров с десяти два раза выстрелил Пичугину в спину. Тот по инерции пробежал еще несколько шагов и зарылся лицом в траву. Через пару минут раздался мощный взрыв (время взрыва 20.13 потом четко было отмечено в милицейских протоколах, поскольку многие посмотрели в этот момент на часы), от которого машину разорвало в клочья, а находившихся рядом с ней людей разбросало далеко в стороны. Ботинок одного из них через пару дней далеко в кустах найдет местный бомж Вася, и будет долго сокрушаться, что такой хороший ботинок и только один.

От недалекого взрыва содрогнулась вся баня, зазвенели стекла. "Ни хера себе!" – вздрогнул Хомяков. Вернувшийся из парной Сережа Егоров тоже напрягся и прислушался: не будет ли продолжения. В свою очередь

Павел по привычке по часам на стене отметил время. Продолжения не было. Пошли еще париться. Потом Хомяков пошел за пивом, а Шахов с

Сережей Егоровым, надев плавки, побежали окунуться в речку. У Павла плавок с собой не было, он остался и слушал разговор стариков в раздевалке. У них в углу раздевалки было что-то вроде клуба со столиком – видно, люди ходили сюда постоянно. Они были знакомы еще с мальчишества и, несмотря на возраст, звали друг друга

"лешка-васька", и у них всегда было с собой немного спиртного и закуска. Полуглухие, они говорили слишком громко, почти кричали.

Много было безобидного мата. Традиционно ругали теперешнюю жизнь.

Один, правда, сказал: "Вы все просто позабыли, какая после войны жизнь была – говно! У меня тетка жила в Ленинграде на Лиговке, имела шкаф и считалась среди наших зажиточной. А здесь в колхозах еще несколько лет после войны люди мерли от голода. Просто мы сами тогда были молодые, и все нам казалось нипочем!". С ним спорили, вспоминали, как Сталин снижал цены. И снова деды орали про старую войну.

– Каждый раз одно и то же долдонят! – сказал подошедший уже с пивом Хомяков. – Не верю, что они вообще что-то помнят: я вот лично не помню, что даже пять лет назад было, а они вспоминают сороковые годы. Тесть мой считает, что мы все войны, в которых только участвовали, просрали – во всяком случае, по потерям и общим результатам. За что воевали? За свободу? Один знакомый дед сидел в немецком лагере, а потом в нашем – так в нашем, говорит, было сидеть гораздо хуже. Он в начале войны попал в плен, бежал, воевал в

Югославии, а после войны сидел уже у нас. За какую такую свободу он лично воевал: от кого и от чего? Тесть считает, не надо было воевать с немцами. Даже без войны Гитлер продержался бы у власти от силы еще года три-четыре. Его свои бы и прибили. И все на этом бы кончилось.

Шведы вот отсиделись и молодцы. Это нашей России, как и моей теще, обязательно во все надо влезть! Опять же: вот в четырнадцатом году – убили какого-то там эрц-герцога в Сараево? Да и хер с ним!..