Вперед, на запад ! (Подпольный обком действует - 3) - Алексей Федоров

Заявил свои претензии и "дядя Петя". Он считал, что в том районе, где располагается его отряд, он хозяин всех сел, местечек, всех дорог, как железных, так и шоссейных, словом, всего недвижимого и движимого имущества, включая солдат и офицеров противника. Так что, если бы мы совершили на "его" территории налет на немецкую комендатуру, он тоже поднял бы шум.

Вскоре мы примирились и с Медведевым, и с "дядей Петей" - правда, не без вмешательства Центрального штаба, но, к сожалению, местничество в партизанских делах так и не прекратилось.

В августе, в дни, когда я находился в инспекторской поездке, разъезжал по своим батальонам, прибыли к нам в Лобное командир ровенского соединения Бегма, его комиссар Кизя и еще кто-то из их штаба. Ждали-ждали и уехали. Передали мне и Дружинину, что просят в гости.

Надо сказать, что командиры соединений и отрядов не так уж часто могут встречаться и, конечно, радуются такой возможности. Получив приглашение Бегмы, мы с Дружининым, как только нашли время, отправились к нему.

Встретили нас очень радушно, хорошо угостили, познакомили с лагерем, с командирами отрядов. Познакомили и с моим однофамильцем Иваном Филипповичем Федоровым (его называли Федоров-Ровенокий), командиром большого отряда. И вот мой однофамилец в довольно в общем добродушном разговоре начинает намекать, что, мол, нехорошо - ваши ребята нас обижают.

- Что такое, где, когда?

- Да знаете ли, Алексей Федорович, залезают ваши подрывники на наши линии.

Я ответил:

- Били врага, бьем и будем бить там, где его обнаруживаем, где считаем удобным!

Василий Андреевич Бегма улыбнулся (он вообще-то человек мягкий, очень вежливый, сердечный) и возразил:

- А все ж таки тебя послали в Волынскую, а меня в Ровенскую область, а не куда попало. Значит, есть разница. Может, ты завтра захочешь вообще к нам передислоцироваться?

- Если обстоятельства потребуют...

- Какие такие обстоятельства?

- Представляешь - нажмет враг вдесятеро большими силами.

- Тогда-то конечно. Тогда-то мы тебя примем с дорогой душой и будем вместе драться. А в этом случае с твоим тезкой - надо бы его права уважить.

- Не согласен я с тобой, Василий Андреевич, но думаю - не подеремся... А кстати, район, о котором вы с тезкой моим говорите, кажется, вовсе не Ровенской области. Давай-ка посмотрим карту.

- Давай! Позовите, - попросил он адъютанта, - полковника Григорьева! Где он пропадает?

Адъютант побежал. Вернувшись, доложил, что полковника Григорьева не нашел.

- Говорят, уехал в Чапаевский отряд.

- Странная штука, - сказал Василий Андреевич, - чего это его вдруг понесло туда? Да постой, постой... Не ты ли тот Федоров?.. Ну да, конечно же ты! Вспомнил. Григорьев мне как-то рассказывал, что в начале войны сколачивал с Федоровым партизанский отряд, что ты, то есть тот Федоров, погиб в бою... Он будто сам видел и пытался тебя спасти... Получалось даже вроде того, что ты на его руках дух испустил.

- Вот ведь бывают какие вещи. А я живой! И собираюсь еще пожить.

Никак не думал я, что начальник штаба Бегмы - тот самый начальник артиллерии корпуса полковник Григорьев, который сколачивал со мной отряд, а потом ушел с моим автоматом в неизвестном направлении. Немудрено, что он сейчас избегает встречи со мной.

Гостали мы у Бегмы три дня. И только на третий день увидел я этого Григорьева.

Человек военный - он умел скрыть волнение, но все же по выражению его лица было видно, как неприятна ему встреча со мной. Представились:

- Полковник Григорьев!

- Генерал Федоров!

В этот момент, надо признаться, мне было очень и очень приятно, что я ношу это звание.

- Что ж это вы?! - спросил я. - А! Да отвечайте же, я вас спрашиваю, как это вы тогда к немцам переметнулись?

Он ответил со спокойной дерзостью:

- Отчетом я вам не обязан...

- Нет, вы посмотрите на него!.. - рука моя невольно потянулась к пистолету.

- Подожди, Алексей Федорович, - ровным, обычным голосом оказал Василий Андреевич и взял мою руку своими теплыми, мягкими пальцами. Давай тихонько разберемся. Садитесь, товарищи... И вы садитесь, товарищ Григорьев.

Сели. В первые минуты смысл его слов до меня не доходил, так был я взбешен. Он говорил:

- ...И вот, понимаете, мотоциклисты. Назад, к вам, ходу нет. Я пробовал бежать в другую сторону. Заметили. Окружили. Автомат дал осечку. Все. Плен... А дальше - это очень длинно, вы не захотите слушать...

- Нет, нет, продолжайте, - сказал Василий Андреевич.

- Что ж дальше, я командиру соединения - вам, товарищ Бегма, все рассказал. Факты проверены. Люди отряда Брынского знают. Я из плена бежал. Удалось найти добрых людей. Спрятали. Потом устроился в пекарню. Заведовал. Как только появились партизаны вблизи Любомля... Да, работал в Любомле... Только появились в лесах партизаны - пошел к ним. Спросите Брынского, я у него был несколько месяцев. Потом передали вот - генералу Бегме. Служу.

- Нет, Алексей Федорвич! Ты зря кипятишься, - сказал Василий Андреевич. - Полковник в плену и потом в пекарне намучился. Я им пока доволен...

- Но зачем, слушайте, - перебил я Василия Андреевича, - зачем это вам, полковник, понадобилось делать из меня убитого, хоронить на Полтавщине? К чему это все?

- Виноват. Были слухи. Я предположить не мог, что тот Федоров и вы одно лицо. Такой ужасный тогда был у вас вид - я был уверен: все для вас, как и для меня, кончено. Вы бы видели себя в тот день! - Он помолчал и повторил: - В тот день!

Я все понял. Передо мной был человек, "в тот день" признавший себя побежденным. Подобные люди погибали, если не физически, то морально. Хорошо еще, что у Григорьева хватило честности, чтобы вовремя перейти к партизанам.

- В общем - партизан 1943 года! - сказал я и махнул рукой.

В слова "партизан 1943 года" я волей-неволей вложил то чувство, с которым партизаны-старики относились к примкнувшим к ним в 1943 году - в пору сокрушительного наступления Красной Армии, чувство своего превосходства над ними. Чувство это понятно. "Где ты был, когда Красная Армия отступала? Прятался, пережидал, а то еще и перед гитлеровцами выслуживался! Ну хорошо - приняли мы тебя, признали, дали оружие, чтобы ты искупил свою вину и все-таки полного доверия и уважения ты у нас не вызываешь". Так примерно рассуждали мы и, конечно, далеко не всегда правильно.

Ведь сюда, на Волынь, мы пришли не только для того, чтобы взрывать железные дороги, но и для того, чтобы поднять народ, вовлечь его в наши ряды, внушить ему веру в победу, дать ему оружие против врага. В своих листовках мы обращались и к полицаям, и к бульбовцам, и к тем, кто добровольно сдался в плен, а теперь бежал из немецких лагерей: "Хотите искупить свою вину, хотите снова обрести Родину, получить великое право стать гражданином Советского Союза - идите к нам, бейте вместе с нами оккупантов и предателей всех мастей!"