Мартлет и Змей - Олег Яковлев

Дарил Грам лишь укоризненно покачал головой, глядя на сонных зевающих стражников, покидая замок, – эти бездельники проспят даже новое пришествие Бансрота, не говоря уже об агентах Бремеров.

«Нет, полагаться на графа и его олухов решительно нельзя», – подумал Дарил.

А значит, опять все необходимые меры придется принимать тайной страже Ронстрада, а в частности – ему. Недаром же он состоит в Первой Дюжине.

Тут Грам поймал себя на мысли, что по-прежнему считает себя тайным агентом, несмотря на все, что с ним случилось. А что, собственно, и случилось-то? Ну да, он превратился в существо с насущной потребностью в свежей крови. Но, по мнению Дарила, это был еще не повод отказываться от себя самого. Шпион понимал, что если он предаст свою память (которую удалось вернуть с таким превеликим трудом, да и то не полностью) и оставит королевскую службу, то ему будет только одна дорога: стать чудовищем, мерзким ненасытным упырем, достойным только осинового кола в грудь. Нет, он собирался остаться человеком, пусть даже и в теле вампира. Он не сдастся. Как говорили в тайной страже, бывших агентов не бывает, разве что на кладбище, да и те шпионят у Карнуса. А значит, ему нужно в Теал, в это логово врагов королевства, нужно расстроить зловещие планы предателей Ронстрада и защитить верных слуг его величества. В Теале еще должен пребывать его связной, господин Сплетня, через него Дарил войдет в контакт с Прево, а уж Черный Пес (так шпионы называли между собой сеньора Каземата) обязательно придумает, как лучше применить его новые способности. Пока же придется действовать на свой страх и риск, потому как время не ждет.

Обдумывая свое положение, Дарил уходил все дальше от Реггера на юг, ноги несли его в сторону Теала, следуя по заросшей лесной дороге через Утгарт. Шпион справедливо решил, что на тракте, который петлял вдоль северного берега Илдера, ему сейчас делать нечего – там слишком легко оказаться замеченным. По иронии судьбы, теперь он припоминал даже это: именно так он добрался до Реггера два дня тому назад, будучи в полном бреду и не понимая, что же с ним происходит. Теперь ничего не ускользало от его взора, сознание стало ясным, как день. Если бы еще не этот мучительный голод, который беспокоил Дарила все сильнее. И свет. Тайный королевский агент начал замечать, что слишком часто щурится, а голова начинает тяжелеть и болеть, когда он выходит из-под тени древесных крон и попадает на солнечный свет. Как там говорилось в книге? «Они сражались при лунном свете». Да уж, следуя логике и учитывая записи из библиотеки, дневное светило вот-вот превратится в его злейшего врага. Как будто мало ему других неприятностей…

Было уже около одиннадцати часов дня, когда идти по дороге стало совсем невыносимо. Солнечный свет немилосердно резал глаза, жег раскаленным огнем бледную кожу. Его мутило, к горлу подкатывала тошнота, а в виски будто бы вонзились два кинжала, с каждым мгновением вкручивающиеся в череп все глубже. Лихорадка возвращалась к нему, будто позабывшая что-то дома перед долгой дорогой старая ведьма. А ведь он наивно полагал, что худшее уже позади, что недуг оставил его, что тело, словно бы час за часом поджариваемое на медленном огне, теперь может обрести покой. Но нет, все вернулось… Конечности одеревенели, суставы заплыли, и Дарил продолжал двигаться лишь неимоверным усилием воли. Со стороны это, должно быть, выглядело столь же потешно, как и отвратительно: он дергался всем телом, совершая каждый шаг, будто позабыв, как нужно идти, что для этого требуется сгибать и как становиться. Он походил на плохо выполненную марионетку в руках неумелого фигляра с подагрическими пальцами. Скорее повинуясь звериным инстинктам, которые всегда помогали ему выживать, чем логике и трезвому разуму, превозмогая боль, Дарил сошел с дороги, углубляясь в лес, чтобы укрыться среди деревьев. На многих из них еще сохранилась желто-красная осенняя листва, и это стало для него спасением. В погруженной в тени лощине у основания большого дуба, меж его корней, шпион недолго думая соорудил себе нехитрый шалаш из поваленных стволов и обломанных сучьев. Здесь, на влажной земле и сохранившей прохладу ночи траве, положив на поросший мхом корень голову, которая сейчас казалась ему кожаным бурдюком, полным кипящей крови, бедняга решил переждать полдень. Хранн Великий, когда же ему в последний раз было так жарко и душно?! Создавалось ощущение, будто он попал в пустыню, где нет ни оазисов, ни воды, а лицо грызет едкая песчаная пыль. И ведь это осень! На самом деле Дарил и не догадывался, насколько ему повезло: солнце даже не показывалось из-за туч, и было довольно прохладно; любой другой сейчас поспешил бы укрыться где-нибудь от промозглого влажного ветра и мороси. Но для него полдень превратился в подлинную каторгу. Ему казалось, что лучи – это когти, которые протянулись к нему и пытаются ухватить за горло. Он тяжело, хрипло дышал, выпуская из легких воздух с таким звуком, будто в них пробоина. Бред начал вытеснять цельные, завершенные мысли, и вскоре в сознании ничего не осталось, кроме каких-то беспорядочных отрывков.

Но время шло… Часы отзывались в душе, и поджидавший его в засаде огненный небесный хищник, устав от своего караула, начал медленно отползать. Тени стали расти и густеть, а воздух постепенно охладел еще сильнее…

Боль отступала, лихорадка вновь заперла за собой двери его сознания и куда-то вышла. В голове в очередной раз начался обдуманный и цельный процесс мышления. Но голод все сильнее терзал его, поэтому, как только стемнело, Дарил выбрался из своего укрытия и вышел на охоту. Он с удовлетворением отметил, что глаза стали прекрасно видеть в темноте, как будто вокруг был день. Ноги, прежде бывшие словно ватными, теперь непривычно мягко ступали по жухлой опавшей листве, в походке неожиданно появились невиданные ранее легкость и грация. Сумерки накрывали его, будто мягким шелковистым плащом. Эх, если бы еще он так не хотел есть… Отныне голод и жажда слились воедино, заглушая все. Ему уже стало казаться, что приступ начинается снова, но здесь уже были совершенно другие ощущения: судорогой свело горло, во рту все пересохло, а в ушах начало звенеть. Дарил с тревогой предчувствовал, что это только начало. А потом его посетило жуткое, но в той же степени и успокаивающее чувство. Как будто что-то завершилось, некий план подошел к логической развязке, и он сам вдруг стал тем, чья жизнь до этого момента напоминает некую книгу в заплечном мешке, которую ты читал совсем недавно, но которую при этом совершенно точно нельзя спутать с собственной историей. Изменение… Трансформа… Третьи сутки пошли после того, как тварь в коридоре Бренхолла попотчевала его своей гнилой кровью… Что-то подсказывало ему, что все: книга былого закрыта, уступая место книге грядущего, которая походит на старый молитвенник, в котором каждый из псалмов – реквием по твоей собственной душе. Дарил заставил себя перестать об этом думать, ведь так недолго и рассудка лишиться – последнего, чем он еще мог похвастаться. Ему казалось, что если он начнет сейчас заниматься самокопанием и заглянет внутрь себя, то не увидит ничего, кроме огромного погоста, где на каждом из надгробий стоит одно и то же имя. Трансформа завершалась. Теперь ему нужна была настоящая свежая кровь, и ему придется ее добыть любым способом. Обманывать себя Дарил не привык: он и раньше не сильно-то отличался высокими моральными ценностями, перерезая глотки во имя короны… ничего не изменится, лишь теперь он будет подставлять под эти самые перерезанные глотки свои губы.