Бриллиант Кон-и-Гута - Эразм Батенин

Открыть лицо? Никогда! Она так безобразна, что мальчишки будут на нее показывать на улицах пальцами…

В один из особенно тоскливых вечеров в дом Голоо явился внезапно синьор Винценти.

Как всегда элегантный, душистый, смеющийся — он очень умело обошелся с миловидной горничной и сразу заслужил ее доверие.

— Мисс? О, мисс очень грустит последние дни. М-р Винценти — вы говорите? Очень хорошо. Мисс, наверно, будет вам рада. Вы ее старый знакомый, вероятно?

Синьор Винценти с недоумением оглядывал приемную, которая своим видом напоминала ему скорее холл какого-нибудь большого отеля, чем то, что она должна была изображать.

— Что это такое, собственно? У кого она живет? — задавал он себе вопрос, окидывая взором стены с развешенными на них фотографиями боксеров.

Тем временем Эрна с ужасом, ничего не понимая, глядела на девушку, докладывавшую ей со смехом о — господине, который…

Слова застряли у нее в горле, и она в страшном волнении протянула руку, отталкивая отвратительное видение прошлого.

Но горничная поняла этот жест по-своему, и синьор Винценти был почти тотчас же введен.

Подходя, он протянул к Эрне обе руки и воскликнул голосом человека, который встречается с возлюбленной после долгой разлуки:

— Наконец-то! Наконец-то я снова вижу вас! Но что это значит? Вы закрыты? О, Эрна! Мне-то уж вы покажете ваше лицо. Я слышал об этом несчастий! Вы упали? Разбились? Я так горевал… Ах, не надо вам было уезжать!

Силы, казалось, совсем оставили женщину, которой наносилось как бы двойное оскорбление.

Собрав остатки их, она сдавленным голосом, глотая слезы, едва проговорила, почти выдавила из себя слова:

— Как вы смели?! Как смели?!

Синьор Винценти не слышал этих слов.

Развязный, почти наглый в своей самоуверенности, он подсел к ней и дотронулся рукой до ее колен.

Эрна вскочила, как ужаленная, от прикосновения человека, который ничем не отличался в ее глазах от убийцы. Но в ту же минуту страшная боль во всем теле заставила ее медленно опуститься.

— Не волнуйтесь, мисс Энесли! Я остался таким же вашим другом, каким был, — произнес он с чувством, которое было неподдельно настолько, насколько старое воспоминание вновь ожгло его. — И даже…

Эрна молчала. Синьор Винценти говорил.

И вдруг раздался ее голос, в котором зазвенели нотки, дотоле ему незнакомые:

— Вы говорите, что вы меня любите, несмотря ни на что, что вы не переставали меня любить с того самого дня, как узнали меня?.. Синьор Винценти, можете ли вы дать честное слово, что вы говорите правду?

— Эрна, я могу поклясться всем святым для меня… Я потерял голову без вас! Все это знают, да я и не скрывал этого. Ах, если бы вы знали, как страдал я, когда вы бежали из Лондона, бросив сцену, меня, все, с чем были связаны. О, вы безжалостны! Я больше не работаю. Почти все время я провел в Шотландии. Я только на днях вернулся оттуда… Совсем случайно я узнал, что вы здесь. Я едва разыскал вас… Да смотрите же, я молю на коленях: дайте мне ваши руки, дайте мне взглянуть в ваше лицо, в эти глаза, которые я так помню…

И снова тем же чуть странным голосом Эрна произнесла тихо, но отчетливо:

— Ваше честное слово, синьор Винценти?

— Эрна! Даю его, конечно!.. Откройте ваше лицо, дайте мне ваши губы. — И он потянулся к ней, стремясь откинуть вуаль.

Медленным движением своих прекрасных рук она подняла снизу вверх прозрачную ткань, окутывавшую ее голову.

Винценти, казалось, не сразу понял, что произошло перед ним и что происходит с ним.

Он глядел на открывшееся перед его глазами, — до сих пор замечавшими в жизни только одну красоту, — безобразие, и внезапный страх оледенил его. С минуту сидел он с вытаращенными глазами, позабыв опустить протянутые руки. Когда он несколько овладел собой, Эрна уже опустила вуаль.

Она тоже овладела собой.

Но в ее сердце не было гнева, когда она сказала ему почти примиренным голосом:

— Я возвращаю вам ваше честное слово, синьор Винценти. Не правда ли, все это — недурная иллюстрация к словам Бальзака, которые вы подчеркнули когда-то в моей книге. Вы помните?

Она позвонила.

— Проводите м-ра Винценти…

Глава XIII. В ПЕЩЕРЕ

Разговор шел вполголоса. Сидевшие на коврах люди с опаской поглядывали на узорчатые войлочные стенки большой юрты. Двойные полотнища входного отверстия надувались, как парус. Ветер, по-видимому, крепчал.

— К утру опять надо ждать бури. Ветер, пожалуй, больше десяти метров в секунду.

— Этого-то нам и нужно, если мы, наконец, решимся!

— Мэк-Кормик что-то долго не возвращается…

— По-видимому, мирза Низам не сдается на его уговоры.

— Джонни, у вас все готово? — еще тише спросил голос.

— Все. Я собрал там все кувшины, которые только мог найти.

— Где они поставлены?

— За большим камнем среднего ущелья. Того, которое ведет туда… — добавил он многозначительно.

— Если и на этот раз вы окажетесь счастливцем… Ах, Джонни, кажется, вам опять пришла в голову блестящая мысль!

Из темноты блеснули белки глаз. Боб перебил говоривших:

— Один кувшинчик, должно быть, несколько пустоват, господин профессор! Сообщаю вам об этом на всякий случай.

И маленький черный человечек сделал гримасу удовольствия.

Только теперь обитатели юрты заметили, что Боб сильно навеселе.

— Боб! Да никак вы… Посмотрите на него: он ведь вдребезги пьян! — воскликнул Голоо.

— М-р Голоо, вы всегда преувеличиваете во всем, что касается меня! Когда мы перетаскивали кувшины от пальм к пещере, я попробовал на язык несколько капель из одного из них, — вот и все! Должен заметить, что это пальмовое вино отлично пригодилось бы нам вместо того, чтобы…

— Тс-с!! Боб, молчите! — строго прошептал фон Вегерт.

— Но что же теперь нам делать с Бобом, если мы пойдем туда? — проворчал Голоо.

— Знаете что? — предложил Гарриман, — оставим его в юрте! Чем шумливее он будет себя вести, тем, в конце концов, лучше. Мирза Низам подумает, что мы здесь веселимся с тоски!

— Ха… Веселимся! — с горестной усмешкой проговорил фон Вегерт. — Впрочем, это верно. Ну, Боб! Валяйте, в таком случае, вовсю.

— Да я и не пойду с вами в пещеру, я боюсь! — замотал тот своей кудрявой головой.

Боб не заставил себя просить. Перед глазами наших путешественников, ожидавших возвращения Мэк-Кормика от мирзы Низама в юрте, которую тот им отвел для житья в Кон-и-Гуте, замелькало в каком-то диком танце черное тело в развевающихся лохмотьях, в которые превратилась одежда всех путешественников за это время.