Мерзость - Дэн Симмонс

Однако вскоре выяснилось, что наша конечная цель — секрет Жан-Клода — вовсе не популярная в зимний сезон гора Сноудон и не скалы Пен-и-Пасс, куда нас привозил Дикон осенью прошлого года. Пунктом назначения, которого мы достигли в середине утра того январского воскресенья, было озеро Длин и окружающие его морены, roches moutonnées[40] (описание Жан-Клода знакомо мне по многочисленным восхождениям в прошлом году), блестящие страты в скалах, дикие морены и каменистые осыпи, erratics (валуны, принесенные сюда давно растаявшими ледниками и оставшиеся на скалистых плато, словно громадные мячи для херлинга,[41] забытые расой великанов), обнажения пластов твердой породы на вертикальных стенах, каменные плиты и склоны со всех сторон. Длин — само озеро, в то время замерзшее, — окружали скалы из твердых пород. Когда мы вышли из машины и вытянули ноги на снегу, Же-Ка указал на высокие пики И-Глайдер-Ваур и И-Гарн. Мы с Жан-Клодом надели гетры из вощеного хлопка, чтобы сохранить сухими высокие носки. Дикон, тоже в бриджах, предпочел старомодные обмотки — хотя из самого лучшего кашемира — и был похож на разряженных британских альпинистов из экспедиций на Эверест 21-го, 22-го и 24-го годов. Кроме того, в своих бриджах цвета хаки и такой же шерстяной рубашке, выглядывающей из-под расстегнутого пуховика, Дикон напоминал военнослужащего — капитана, — каким он был во время войны.

Вид Дикона в одежде коричневого и защитного цвета и в обмотках вызывал какое-то смутное беспокойство. Но если он сам и вспоминал о войне, то не подавал виду — вышел из большой машины, потянулся, покрутил головой, разглядывая окружающие пики и ледопады, затем достал трубку из кармана своей старой, потертой шерстяной куртки и принялся раскуривать. Я помню, что запах его табака в холодном воздухе действовал как сильнодействующий наркотик.

Я беспокоился, что до места, где мы будем карабкаться по скалам, придется идти пешком еще часа два — как с тем проклятым карнизом, где Мэллори оставил трубку, — но Жан-Клод остановил громадный «Воксхолл» всего в сотне ярдов от места назначения.

Он искал вертикальные водопады, которые зимой превратились в ледопады; ему были нужны 200-футовые стены намерзшего на скалах льда, которые заканчивались устрашающими ледяными навесами. И он их нашел. Замерзшие водопады и впечатляющие ледопады заполняли всю долину, в дальнем конце которой под утесами Кам-Идвал виднелось почти полностью замерзшее озеро Ллин-Ваур. Мы потащили тяжелые сумки к подножию одного из самых больших, самых крутых, отвесных ледопадов, с самыми большими навесами сверху, где Жан-Клод опустил свой вещмешок на снег и махнул нам рукой, предлагая последовать его примеру. А потом начал объяснять нечто, что навсегда изменит технику восхождения как в Альпах, так и в Гималаях.

— Во-первых, вы должны надеть новые ботинки, которые пошил для нас месье Фэгг, — сказал Жан-Клод и вытащил из тяжелой брезентовой сумки две пары жестких ботинок. У него на ногах уже были такие же.

Мы с Диконом с недовольным видом нашли себе по камню, сели и заменили наши новые альпинистские ботинки, удобные и уже разношенные, на непривычно жесткие. Мы пытались ходить в этой обуви по Лондону и обнаружили, что она жутко неудобная. (Лучше всего себя показали высокие ботинки «Лапландер» из войлока и кожи — такое ощущение, словно идешь в высоких, до колен, и очень теплых индейских мокасинах. К сожалению, скалы и камни, по которым мы будем продвигаться в Тибете — как правило, с тяжелыми рюкзаками, во время 350-мильного перехода к Эвересту, — разобьют нам ноги, если мы все время будем носить мягкие ботинки. Но для лагеря они подходят как нельзя лучше.)

Сделав несколько неуклюжих шагов в «жестких ботинках», мы с Диконом переглянулись, а затем хмуро посмотрели на Жан-Клода. Дурацкие ботинки почти не гнулись. И они никогда не разносятся, чтобы стать удобными для ходьбы или для лазания по горам.

Похоже, наши взгляды нисколько не смутили Жан-Клода. Кроме того, он был слишком занят — извлекал из трех тяжелых сумок со снаряжением груду металлических и деревянных приспособлений.

— Что это? — спросил Же-Ка, демонстрируя две пары старых «кошек», которые я видел у него не один раз.

— «Кошки»? — Мне самому не понравилась вопросительная интонация, как у школьника на уроке. — «Кошки», — повторил я уже уверенным тоном.

— А для чего их используют? — продолжал он учительским тоном, с едва заметным французским акцентом.

— Проходить ледники, — еще тверже ответил я. — Иногда подниматься по снежным склонам, если они не слишком крутые.

— Сколько у каждой зубьев?

— Зубьев? — не понял я.

— Шипов в нижней части, — пояснил Дикон. Он снова возился со своей чертовой трубкой. Мне хотелось ударить его одной из четырехфутовых сосулек, свисающих с нижней части ледопада прямо перед нами.

— Десять шипов. — Мне пришлось представить оставленные дома «кошки» и мысленно посчитать шипы. Тупица. Я пользовался ими с подросткового возраста. — Десять.

— Почему мы так мало пользуемся ими при восхождении? Почему не пользуемся в условиях высокогорья, на Эвересте? — В спокойном, невинном тоне француза мне почему-то мерещился подвох. Я посмотрел на Дикона, однако он вдруг принялся снова раскуривать трубку.

— Потому что эти чертовы штуковины бесполезны на камне, — наконец ответил я. Роль тупого школьника мне уже начинала надоедать.

— Разве на Эвересте у нас под ногами будет только камень?

Я вздохнул.

— Нет, Жан-Клод, на Эвересте у нас под ногами будет не только камень — но по большей части. Мы можем использовать эти «кошки» на встречающихся там снежных полях, только не очень крутых. Однако шипованные ботинки лучше. Сильнее сцепление. Больше усилие. По сведениям Альпийского клуба и по словам участников экспедиции тысяча девятьсот двадцать четвертого года, Северная стена Эвереста, а также большая часть Северо-Восточного и Восточного гребня состоит преимущественно из наклонных каменных плит, похожих на сланцевую черепицу крутой крыши. Очень крутой крыши.

— Значит, «кошки» там нецелесообразны?

У меня в школе был преподаватель геометрии, который объяснял материал и вел дискуссию в подобном тоне. Я его ненавидел.

— В высшей степени нецелесообразны, — подтвердил я. — Все равно что идти на стальных ходулях. — Мягко выражаясь, это будет нелегко.

Жан-Клод медленно кивнул, как будто наконец усвоил основы восхождения в Гималаях и на вершинах Альп.

— А как насчет ущелья Нортона?

«Ущельем Нортона» альпинисты теперь называли гигантскую, заполненную снегом и льдом расщелину, которая поднималась в центре Северной стены Эвереста до самой пирамидальной вершины. Годом раньше Эдвард Нортон и Говард Сомервелл — не в связке, Нортон лидировал — проложили наклонный маршрут от Восточного гребня на Северный склон над так называемым Желтым поясом скал выше 28 000 футов. Сомервелл неважно себя чувствовал и шел далеко позади, а Нортон добрался до гигантского заснеженного ущелья и попытался подняться по нему, почти вертикально. Но снег был глубоким, почти по пояс. А там, где его не было, громоздились наклонные каменные плиты, покрытые льдом. Наконец Нортон стал понимать опасность своего положения — взгляд под соскальзывающую ногу открывал пропасть глубиной 8000 футов к леднику Ронгбук — и был вынужден отказаться от подъема к вершине, а потом очень медленно спустился к Сомервеллу и срывающимся голосом спросил, стоит ли им идти в связке. (Такая внезапная потеря самообладания после дерзких попыток очень опасного восхождения случается не так уж редко, даже в Альпах. Как будто мозг внезапно вспоминает об инстинкте самосохранения, и тот в конечном итоге пересиливает адреналин и амбиции даже самых отважных альпинистов. Те, кто игнорировал эту «потерю самообладания» в действительно опасных ситуациях — например, Джордж Мэллори, — зачастую не возвращались.)

Попытка Нортона подняться по ущелью поражает воображение. Новый рекорд высоты в 28 126 футов мог быть превзойден только Мэллори и Ирвином во время последней, фатальной попытки пройти продуваемый ветрами Северо-Восточный гребень.

Но большинство альпинистов, побывавших на Эвересте, писали, что ущелье Нортона неприступно. Слишком крутой подъем. Слишком много ненадежного снега. Слишком много вертикального подъема. Слишком серьезная расплата за единственный неверный шаг после многочасового перехода в условиях сильнейшего холода, высокогорья и неимоверной усталости.

— А почему бы не использовать «кошки» для подъема по ущелью Нортона? — спросил Жан-Клод. — Или даже на крутых снежных склонах выше двадцати семи тысяч метров на Восточном гребне или на Северо-Восточном гребне, куда добрались только Мэллори и Ирвин?