Последний солдат Третьего рейха - Ги Сайер

— Закройте дверь!

Дверь захлопнулась. Мы оказались в братской могиле. Некоторые женщины выли и рвали на себе волосы. Пять или шесть раз, будто движимый сверхмощной силой, сотрясся пол. Мы прижимались друг к другу. Час спустя, когда буря улеглась, все выбежали из этой адской дыры. Пред нами предстало зрелище, достойное пера Данте. Темные воды канала озаряло пламя пожара, охватившего парапет. То, что некогда было аккуратной улочкой, превратилось в груду обломков, окаймлявших две гигантские расщелины. В летнем небе отражались всполохи пожарищ, отовсюду шел едкий удушливый дым. В разных направлениях бежали люди. Как и в Магдебурге, меня тут же включили в бригаду, занятую разбором завалов.

После такой ночи и большей части утра я с ног валился от усталости. Наконец мне удалось найти Паулу, которая чувствовала себя не лучше, чем я. Радость, охватившая меня, когда она сказала, что волновалась за меня, сполна отплатила мне за все пережитое ночью.

— И я думал о тебе, Паула. Всю ночь искал тебя.

— Правда?

По ее тону я понял, что она испытывает те же чувства, что и я.

Я не мог оторвать глаз от юной девушки. Хотелось сжать ее в объятиях. Я почувствовал, что краснею. Она нарушила молчание.

— Еле на ногах стою, — сказала Паула. — Может, поедем за город, в Темпельгоф? Так будет лучше.

— Отличная мысль, Паула. Поедем.

Я уговорил проезжавшего мотоциклиста, и мы с Паулой поехали к аэродрому гражданской и военной авиации в Темпельгофе. Сойдя с шоссе, мы поднялись на холмик, покрытый каким-то губчатым лишайником, и с удовольствием на нем растянулись. Стоял чудесный день. В километре от нас местность пересекали дорожки аэропорта, с которых с удивительной скоростью поднимались в небо учебные самолеты «фокке-вульф». Паула лежала на спине, ее глаза были закрыты, казалось, она спала. Я, облокотившись на локоть, смотрел на нее так, как будто остальной мир перестал существовать.

В голове у меня проносились тысячи слов о любви, но я не мог выдавить ни звука. Я понимал, что именно сейчас могу и должен сказать ей все, что больше ждать нельзя, что лучше момента не найти, глупо так стесняться… Может, Паула молчит нарочно, чтобы дать мне высказаться. Ведь время идет, мой отпуск кончается. Но, как я ни уговаривал сам себя, моя любовь к Пауле не могла найти подходящих слов. Она прошептала:

— Как ярко светит солнце.

Я ответил какой-то глупой фразой. Наконец, отважившись, я протянул свою руку к ней. Кончики наших пальцев соприкоснулись. Какое-то время я застыл неподвижно и просто ощущал это удивительное прикосновение. Наконец, собрав всю смелость, я взял ее ладонь в свою. Она не сопротивлялась.

Робость стала для меня большим препятствием, чем минное поле. Еще немного я лежал на спине, собираясь с силами, смотрел в небо и не помнил себя от счастья. Окружающее перестало для меня существовать.

Паула повернулась ко мне лицом. Ее глаза были закрыты, как и прежде, а рука сжимала мою руку. Поддавшись охватившим меня чувствам, я, кажется, сказал, что люблю ее. Затем долго собирался с мыслями. Не знаю, сказал что-то или нет. Паула не шевелилась. Мне казалось, что я вижу сон.

В воздухе раздался рев сирен, оглашавших округу. Мы посмотрели друг на друга.

— Это налет? — спросила Паула.

Такая возможность казалась маловероятной. В то время налеты днем еще были редкостью. Однако ошибиться было невозможно. Да, самолеты заходили на город. В аэропорту набирали на дорожках скорость самолеты.

— Истребители идут в воздух, Паула! Это действительно налет!

— Ты прав! Посмотри: люди бегут в убежище.

— И нам нужно в убежище, Паула.

— Но мы здесь в полной безопасности — здесь же не город. Они будут снова бомбить Берлин.

— Наверное, ты права. Нам здесь не так опасно, как в этих душных дырах.

Над нашими головами взмыли в небо истребители.

— Десять… двенадцать… тринадцать… четырнадцать! — кричала Паула, указывая на «фокке-вульфы», пролетавшие над нашими головами. — Удачи нашим пилотам!

— Вперед, ребята! — завопил я.

— Вперед, — повторила Паула. — Сейчас светло, им все будет видно. Двадцать два, двадцать три, двадцать четыре — как их много! Ура!

Стартовали тридцать истребителей. Их тактика состояла в том, чтобы как можно выше подняться в небо и оттуда ударить в тыл вражеским бомбардировщикам. Издалека доносилась стрельба зенитных орудий.

— Если нам удастся перехватить их здесь, на подлете, до Берлина они не доберутся, — сказала Паула.

— Надеюсь, так и будет, Паула.

Я уже и позабыл про налет, будь он неладен. Из-за него я выпустил руку девушки. Решив, что истребители и сами знают, что делать, я снова приблизился к Пауле. Но тут рев вражеских бомбардировщиков заглушил звуки аэродрома.

— Смотри, Гиль, — сказала Паула, как всегда, неправильно произнеся мое имя. — Они летят оттуда — гляди!

Хрупкой рукой она указала на множество черных пятен в бледно-голубом небе, которые с каждой секундой становились все больше и больше.

— Сколько их! — вскрикнула она. — Гляди, вон летят еще.

Я смотрел, как на город и на нас с обеих сторон надвигаются полчища самолетов. Шум двигателей становился все громче.

— Их, наверное, сотни.

Я испугался — за нас, за нее, за свое счастье.

— Надо выбираться отсюда, Паула. Становится слишком опасно.

— Да что ты. — Паула нисколько не испугалась. — Что с нами может случиться?

— Вдруг они начнут бомбить и нас: надо найти укрытие.

Я попытался утянуть ее за собой.

— Смотри. — Ее словно заворожило зрелище приближающейся опасности. — Они летят прямо к нам!

Зенитки из города начали обстрел бомбардировщиков.

— Ну же, быстрее. — Я схватил Паулу за руку. — В укрытие.

До бомбоубежищ, расположенных на территории аэродрома, нам не добежать. Я потянул Паулу к оврагу близ большого дерева.

— Но где же наши истребители? Она задыхалась.

— Сбежали, наверное: у врага слишком большое превосходство.

— Как ты можешь такое говорить! Немецкие асы не трусы!

— Им ничего не остается, Паула. Против них не меньше тысячи бомбардировщиков.

— Ты не имеешь права так говорить о наших героях!

— Прости, Паула. И верно: даже помыслить себе не могу, что они сбежали.

Над городом снова раздался грохот бомбежки. Германские солдаты не убегают, так-то оно так. Но кому об этом лучше знать, чем мне: ведь я отступал от самого Дона до Харькова. Правда, надо признать, немцы мужественно сражались против превосходящих (иногда в тридцать раз) сил противника. Так было и в России. Из оврага мы наблюдали, как бомбят город: удару подверглась также третья часть аэродрома и почти весь Темпельгоф.