Южная звезда - Жюль Верн

— Друзья наших друзей — это наши друзья,— заявил он, как какой-нибудь простой буржуа из старинного парижского квартала.

Узнав, что его новый гость нездоров, Тонайа тотчас велел отвести ему одну из лучших комнат дворца и угостить отличным ужином. По совету Фарамона Бартеса вопрос о Матаките решили отложить и заняться им завтра.

И действительно, на следующий день Сиприен, окончательно выздоровевший, уже мог предстать перед королем. В большом зале дворца собрался весь королевский двор. Тонайа и оба его гостя держались в центре круга. Фарамон Бартес тотчас начал переговоры на языке страны и говорил довольно бегло.

— Мои басуто недавно привели тебе одного молодого кафра, которого они взяли в плен,— обратился он к королю.— Между тем этот молодой кафр, как оказалось,— слуга моего спутника, великого мудреца Сиприена Мэрэ, который обращается к твоему великодушию с просьбой вернуть его. Вот почему я, друг его и твой, осмеливаюсь поддержать его справедливое требование.

С самых первых слов Тонайа счел нужным принять дипломатическую позу.

— Великий белый мудрец — наш гость! — ответствовал он.— Однако что он предлагает в качестве выкупа за моего пленника?

— Отличное ружье, десять раз по десять патронов и мешочек бисера,— ответил Фарамон Бартес.

Одобрительный гул пробежал среди собравшихся, на которых щедрый выкуп произвел сильное впечатление. И только сам Тонайа, продолжая дипломатический ритуал, сделал вид, что ничего особенного не заметил.

— Тонайа — великий государь,— продолжал он, гордо выпрямившись на своем королевском табурете,— и ему покровительствуют боги! Месяц назад они послали ему Фарамона Бартеса с храбрыми воинами и ружьями, чтобы помочь победить врагов! И потому, если Фарамон Бартес на этом настаивает, означенный слуга будет возвращен его господину живой и невредимый!

— А где он в настоящий момент?— спросил охотник.

— В священном гроте, где его сторожат день и ночь! — отвечал Тонайа с торжественностью, подобающей одному из могущественнейших государей Кафрии.

Фарамон Бартес немедля перевел речь Тонайи Сиприену и попросил у короля милостиво разрешить ему с его спутником сходить за пленником в названный грот.

При этих словах по всему собранию прошел ропот. Желание европейцев выглядело непомерным. Никогда еще ни под каким предлогом ни один иностранец не был допущен в их таинственный грот. Согласно одной высокочтимой традиции, считалось, что в тот день, когда в тайну грота проникнут белые, империя Тонайи рассыплется в прах. Однако король не любил, когда приближенные пытались своим мнением повлиять на его решения. Поэтому ясно выраженное неодобрение, которым свита монарха встретила просьбу белого охотника, привело к обратному результату, побудив короля согласиться на то, в чем он — не будь этого всеобщего негодования — скорее всего отказал бы.

— Тонайа обменялся кровью со своим союзником Фарамоном Бартесом,— произнес он решительным тоном,— и ему теперь нечего от него скрывать! Ответь мне, брат,— обратился Тонайа к охотнику,— вы с другом умеете хранить тайну?

Фарамон Бартес утвердительно кивнул головой.

— Так вот! — продолжал чернокожий король.— Поклянитесь не прикасаться ни к чему из того, что вы увидите в том гроте! Поклянитесь, покинув грот, забыть о нем, словно никогда не слышали о его существовании! Клянитесь никогда не пытаться вновь проникнуть в него и никогда никому не рассказывать о том, что видели там!

Фарамон Бартес и Сиприен, вытянув руку, слово в слово повторили клятву. Тонайа отдал вполголоса несколько приказаний. Весь двор поднялся, воины выстроились в два ряда. Слуги принесли куски тонкой ткани и завязали обоим иностранцам глаза. Затем король собственной персоной уселся меж ними в глубине большого соломенного паланкина[96], который несколько дюжих кафров подняли на плечи, и кортеж двинулся в путь.

Путешествие продолжалось достаточно долго — по меньшей мере два часа. По характеру толчков, которые сотрясали носилки, Фарамон Бартес и Сиприен вскоре пришли к выводу, что их перенесли в гористую местность. Затем, судя по заметно посвежевшему воздуху и гулкому звуку шагов, они спустились в подземелье. Наконец запах смолистого дыма позволил друзьям заключить, что для освещения дороги потребовалось зажечь факелы. Переход продолжался еще четверть часа, после чего паланкин опустили наземь. Тонайа велел снять с гостей повязки.

Из-за резкого перехода от тьмы к свету Фарамон Бартес и Сиприен решили было, что стали жертвой своего рода галлюцинации восторга, настолько великолепное и неожиданное зрелище предстало их глазам. Оба они находились в центре огромной пещеры, пол которой покрывал мелкий песок, в котором проблескивали золотые крупинки. Своды ее, похожие на своды в готическом храме, терялись в недоступных взгляду высотах. Стены этого дворца, созданного природой, были покрыты сталактитами необычайно разнообразных тонов и невиданного великолепия, на которых свет факелов отражался блеском радужных огней, напоминавших то зарево раскаленного пекла, то мерцание полярного сияния. Бесчисленные кристаллы поражали переливами самых разных цветов, узорами самых причудливых форм и фигурами, которые невозможно предугадать.

Это не походило на простые сочетания натечного кварца, повторяющие друг друга с монотонным единообразием, что типично для большинства гротов. Здесь, дав волю своей фантазии, природа нашла, казалось, особое удовольствие в том, чтобы перебрать все возможные комбинации оттенков, фигур и сочетаний.

Аметистовые скалы, стены из сардоникса, рубиновые припаи, изумрудные иглы, сапфирные колоннады, уходящие вглубь и ввысь подобно еловым лесам, аквамариновые айсберги, канделябры из бирюзы, опаловые зеркала, обнажения розового гипса и лазурита с золотыми прожилками — все самое ценное, самое редкое, прозрачное и ослепительное, что может предложить миру царство кристаллов, послужило материалом для этой поразительной архитектуры. Казалось, в убранстве этого необычного дворца воплотились все возможные формы, которыми богат растительный мир. Ковры из минеральных мхов, бархатистостью не уступающие самому нежному газону, древовидные образования из кристаллов, усыпанные цветами и плодами из драгоценных камней, напоминали местами те сказочные сады, которые с такой трогательной наивностью воспроизводятся на японских миниатюрах. Еще дальше искусственное озеро, образованное алмазом двадцати метров длиной с оправой из песка, казалось ареной для конькобежных состязаний. Воздушные замки из халцедона, беседки и колоколенки из берилла или топаза громоздились от этажа к этажу до таких высот, где глаз, устав от бесконечного великолепия, отказывался за ними следовать. Наконец, расщепление световых лучей в тысячах призм, фейерверки искр, вспыхивавшие повсюду и опадавшие целыми снопами,— все это создавало из света и цвета самую удивительную симфонию, которая только могла поразить человеческий глаз.