Умытые кровью. Книга II. Колыбельная по товарищам - Феликс Разумовский

– Эй, человек! – Быстро поев, Брук подозвал официанта, сунул ему кредитку, встал и сдержанно, не подавая руки, кивком попрощался с Граевским. – Да, да, юноша, кресты и плахи. Попомните, все это скоро кончится.

И ушел, чудак, не стал даже дожидаться выступления Верушки Шерстобитовой, канканирующей без панталон и сбривающей, подобно татаркам, волосы на самом интересном месте. Много потерял.

Только ведь и Граевский после того вечера утратил главное по нынешним-то временам жизненное качество – беззаботность, начал по утрам читать газеты, снова делать упражнения по системе Мюллера и задумываться – чего ж, собственно, он выжидает, сидя здесь, в пьяном отупении? Пока товарищи заявятся? А все идет к тому – Германия на ладан дышит, и Брестский мир, похоже, прикажет скоро долго жить. Украинский же гетман – ноль без палочки, фикция.

Граевский как в воду смотрел. В августовских боях на Западном фронте Германия была окончательно разгромлена. Последние ее надежды на взятие Парижа и выгодный мир оказались иллюзорны. Войска стран Согласия наступали, и исход войны уже ни у кого не вызывал сомнения. К тому же большевикам было абсолютно чуждо чувство порядочности, и за спиной своих немецких благодетелей они активно разжигали революционный пожар.

Полпред в Германии Иоффе развел невиданную подрывную деятельность, подстрекая левые социалистические фракции к восстанию, разлагая армию и народ лживыми обещаниями и невыполнимыми посулами. Распоясавшегося посла выдворили на родину, в Россию, однако из искры уже разгорелось пламя – грянула революция. Кайзер Вильгельм отрекся от престола и был вынужден спешно уехать в Нидерланды. Власть перешла к социал-демократической директории во главе с Эбертом, однако тот оказался позубастее Керенского, не дал Германии скатиться в пропасть большевизма. Берлинское восстание левых «спартакидов» было решительно подавлено, а вожди немецкого пролетариата Карл Либкнехт и Роза Люксембург были найдены в канаве, убитые неизвестно кем.

Тем не менее бацилла коммунизма оказалась необыкновенно стойкой и без труда перекинулась на германские оккупационные войска в Украине. В частях стали образовываться «зольдатенраты» – солдатские советы, и они тут же теряли свою боеспособность, дезертировали и разлагались, продавали все оружие, вплоть до артиллерии. Дошло до того, что группа немецких офицеров обратилась к Деникину с просьбой о зачислении в Доброармию, – испытав на себе все прелести большевизма, они поняли, что с ним необходимо бороться независимо от национальной принадлежности.

Лишенная единственной организующей силы, Украина взорвалась. Начали образовываться стихийные народные отряды различных батек, самым значимым из которых был Нестор Иванович Махно, идейный разбойник, анархист, встречавшийся с Лениным и не сошедшийся с ним во взглядах на аграрный вопрос. Во всех крупных городах активизировалось коммунистическое подполье, организацию в Киеве возглавлял известный большевик товарищ Раковский, еще в семнадцатом году разоблаченный как платный австрийский шпион.

Плела свои интриги свергнутая еще год назад Центральная Рада во главе с Винниченко. В середине ноября ее лидеры организовали в Белой Церкви съезд, на котором призывали громодян к восстанию и свержению предателя украинской самостийности изменника гетмана Скоропадского. Провозгласили также республику во главе с директорией в составе Винниченко, Петлюры и других.

Заклеймили проклятьем немцев, москалей, жидовню и опять-таки гетмана Скоропадского, хай ему бисов. Хлебнули горилки, прокричали: «Хай живе!» и под звон бокалов разъехались по делам. А гетман вскоре и сам бежал, ночью, прикинувшись раненым, в германской санитарной машине.

И пошла по Украине смута великая, начались хулиганства, грабежи и убийства. Волны анархии захлестнули города, всюду без разбора стреляли, проводили эксы и реквизиции, выказывали национальный гонор и всем обществом громили жидов. На необозримых степных просторах гуляли, хулиганили разбойнички-атаманы, летали с гиканьем на подрессоренных тачанках, на каждой сзади пулеметный ствол поверх корявой надписи дегтем: «Хрен догонишь».

Нагоняли шороху, грабили кого ни попадя, занимали города, добывали золотишко, хлеб, сало, спирт, мануфактуру. Нередко ночевали в степи, дедовским обычаем – ставили тачанки в круг, распрягали коней, высылали дозоры. Зажигали костры, вешали на огонь котлы с курятиной и бараниной, варили кулеш. Цедили спирт из бочонков, заводили песню, старинную, с подголосками. Какая директория, какие немцы, какой такой гетман? Степь да степь кругом…

Тем временем и товарищи не дремали – екатеринославский губком почти в открытую приступил к созданию партизанских полков. Скоро в его распоряжении уже находилось четырнадцать отрядов численностью в семь тысяч человек и три броневика. А войска красного командира Щорса уже заняли Белгород и быстро понеслись бурлящим потоком по взбаламученной Малороссии. Украинская каша заваривалась все круче…

Жизнь в Харькове переменилась как-то сразу, за один день. Кажется, еще вчера весело играла музыка и Верушка Шерстобитова канканировала без панталон, а сегодня запертые двери рестораций, мрачные германцы, пробирающиеся к вокзалу, паника, неразбериха в отходящих поездах. Граждане лихорадочно скупали продовольствие, соль, спички, керосин, ваксу, по городу ползли ужасающие слухи о большевистском пришествии, экспроприации экспроприаторов, погромах, бесчинствах и социализации женщин.

На улицах появились какие-то темные личности, они сбивались в кучи, размахивали руками, глаза их сияли жадностью и торжеством, как у изголодавшихся шакалов, дожидающихся своего часа. У них были вожаки, у многих в карманах угадывалось оружие, похоже, дело близилось к восстановлению социальной справедливости.

Граевский не стал ожидать начала эксов, убрал все ценное подальше, оделся поскромнее и кинулся на юг, поближе к морю. Все, больше никаких иллюзий, прочь, прочь из этой Богом проклятой, раздавленной, изнасилованной страны! Ехать пришлось с затруднениями, бывало, что и на крышах вагонов. У теплушек загорались оси – масла не было, в буксы сыпали песок. Случалось, на подъемах отрывалась часть состава, и с жутким грохотом и лязгом вагоны сваливались под откос.

Омерзительного вида личности, размахивая наганами, оцепляли паровозы и с дикой руганью, черной матерщиной, нечеловеческой божбой угоняли их в неизвестном направлении. На станциях шла непрестанная пальба, в ход пускали ружья, пулеметы, револьверы, маузеры.

На перегонах тоже стреляли, из кустов по окошкам. Лихие казачины в синих свитках разбирали железнодорожные пути, застопорив состав, ходили по вагонам, производили с тщанием досмотр: «Которые жиды, лучше выходите сами». Сняв пархатых с поезда, стреляли без пощады, разваливали надвое отточенными саблями, евреек помоложе насиловали зверски, хвалились: «Як порубав! Як засадив!» Потом кончали и их, мучительно, по-турецки, протыкая клинками от паха до горла. Хай живе вильно казацтво и самостийна ненька Украина!