Черниговцы (повесть о восстании Черниговского полка 1826) - Александр Слонимский

— Да что говорить, — сумрачно отозвался один из солдат, скуластый малый, глядя куда-то в сторону, — Сергей Иванович барин хороший.

— Поддержать можно, — раздалось несколько голосов. — Не выдадим!

— Ну, братцы, так я вам все расскажу! — заговорил с увлечением Кузьмин. — За нас и семнадцатый егерский, и пятая бригада, и гусары. Это не что-нибудь, а целое войско. Мы заберем Киев, потом Могилев и Москву. А как власть будет наша — заведем порядки по-новому: солдат облегчим, а помещиков прочь. Ах, братцы, как славно!

В это время дверь отворилась, и на пороге показался поручик Ланг. Увидев офицеров и странные лица солдат, он отступил назад на один шаг.

— Ага! Ты подслушивал? — взревел вдруг Щепилла, в хватив ружье у солдата, и со штыком наперевес бросился к поручику Лангу.

Длинная фигура поручика Ланга мгновенно сложил полам, будто сломалась. Скрючившись и держась за живот он метнулся в сени и прижался к стене. Каска с гребнем покатилась с грохотом по полу. Щепилла наткнулся на нее и со злобой отшвырнул в угол.

Соловьев вцепился в Щепиллу и почти что повис на его руке.

— Оставь! — крикнул Соловьев решительно и властно. — Тотчас оставь! Мы его арестуем.

Лицо поручика Ланга было серо. Он воспользовался замешательством, выскочил на крыльцо и бегом пустился по улице, широко, по-журавлиному забирая ногами. Каска с гребнем осталась лежать в углу.

Между тем Гебель был в нетерпении. Он с наслаждением мечтал о минуте, когда он посадит арестованных в сани и повезет их в Васильков. Услышав в сенях какой-то шум, он предположил, что лошади поданы, и вышел из комнаты. Дверь за собой он запер снаружи на засов. В руках у Гебеля был портфель с заветной бумагой. Движения его были быстры и смелы. Он шел с гордо закинутой назад головой, чувствуя себя победителем и героем. Офицеров он не боялся нисколько. «Я их подтяну!» — думал он с удовольствием.

В сенях никого не было. Гебель посмотрел в караульню. Там происходило что-то странное. Офицеры, сбившись в кучку, о чем-то толковали вполголоса. Их окружали растерянные, взволнованные солдаты.

Гебель вскипел. Он шагнул в караульню и, побагровев от гнева, гаркнул во весь голос:

— Что вы здесь делаете? Я вас под арест!

И тотчас осекся. Все глаза вдруг обратились на него. Щепилла, с расширенными зрачками и перекошенным ртом, медленно приближался к нему. Гебель вдруг разглядел направленное на него острие штыка. Он слабо охнул и приподнял портфель, как бы в защиту. Но Кузьмин тотчас вышиб кулаком портфель из его рук. Портфель при падении раскрылся. Бумага № 1606 вывалилась на пол.

Сухинов накинулся на Гебеля и стал сдирать с его плеч эполеты.

— Ты подлец! — приговаривал он. — Ты хотел погубить Мура-а!

Гебель взвизгнул и бросился к двери. Но ему преградил путь Соловьев. Быстрым и точным движением он схватил его за рыжие начесы волос на висках и швырнул на пол. Гебель хотел было встать, но Кузьмин снова повалил его, уселся на него верхом и принялся тузить кулаками.

Гебель боролся отчаянно. Он кусался, царапался и дико визжал. Наконец Щепилла ударил его штыком в плечо, и он замолчал.

— Довольно! — сказал Соловьев, брезгливо глядя на распростертое тело. — Он больше нам не опасен.

— Поймать Ланга! Освободить Муравьевых! Собрать роту! В поход! — заговорили офицеры все разом.

Сухинов и Щепилла мигом побежали разыскивать Ланга. Соловьев поспешил к Муравьевым. Кузьмин отправился с Шутовым собирать роту.

Солдаты один за другим покинули караульню. Караульня опустела. Оставался один только неподвижно лежащий Гебель. Около него на полу валялась растоптанная бумага за № 1606.

Гебель был здоровый мужчина, жилистый, крепкий. Рана штыком не умертвила его, а только на время лишила сознания. Он скоро очнулся. Убедившись, что он один, Гебель собрался с силами, поднялся и, шатаясь, побрел на крыльцо.

Как только Сергей услышал шум и возню, он тотчас понял, в чем дело. Началось то страшное, чего он хотел и боялся. Он

бросился к двери. Но задвинутый снаружи засов не пускал. Тогда он выбил окно.

Снежная улица сверкала на солнце. Сергей занес уже ногу, чтобы спрыгнуть, но в руку его впились тонкие пальцы Матвея.

— Сережа, брат! — простонал Матвей, задыхаясь. — Неужели ты можешь! Ведь это ужасно!

Он цеплялся за Сергея, умоляющий, бледный. Сергей с ненавистью оттолкнул его от себя. Матвей едва узнавал брата: такое было у него беспощадное, жестокое, злое лицо.

— Что тебе нужно? — надорванным голосом крикнул Сергей. — Чего же ты хочешь? Я должен быть там, где они, вместе с ними!

Он выскочил на улицу в снег. На часах под окном стоял худой и желчный солдат Павел Шурма. Все часовые куда-то исчезли. Он один оставался на месте.

— Нам-то что, — ворчал он, хмурясь, — их барское дело!

Увидев, что арестованный подполковник выскочил из окна, он кинулся ему наперерез.

— Не приказано! — крикнул он, поднимая ружье.

Сергей ухватился за ствол и выдернул у часового ружье

— И тебе не стыдно? — проговорил он с горьким укором

Павел Шурма и не пробовал сопротивляться.

— Нам-то что, — проворчал он сурово, — нам как прикажут.

В это время на крыльце показалась шатающаяся фигура Гебеля. Сергей рванулся к нему, держа за ствол отнятое у часового ружье. Гебель замер, прислонившись к стене. Оба секунду смотрели друг на друга. И тотчас Сергей замахнулся прикладом.

Гебель не защищался — он только закрывал голову руками. Сергей бил с остервенением, попадая то по плечам, то по коротким растопыренным пальцам. Мешал штык. Руки Гебеля — веснушчатые, с рыжим пухом — мотались туда и сюда, следуя движениям ружья.

Это видел из окна Соловьев, побежавший освобождать Муравьевых и открывший дверь как раз в ту минуту, когда Сергей выпрыгнул в окно. Соловьев вместе с Матвеем бросились на крыльцо, где Сергей избивал Гебеля. Соловьев выхватил у Сергея ружье и, перевернув его, толкнул Гебеля штыком в бок. Гебель упал ничком на ступеньки.

Тогда Сергей быстрыми шагами пошел обратно в комнату. Соловьев, отшвырнув ружье в сторону, поспешил за ним. Сергей опустился на диван.

— Ознобил руку стволом, — с кривой усмешкой сказал он Соловьеву, с трудом разгибая окоченевшие пальцы.

Матвей между тем оставался один на крыльце. Он был в каком-то оцепенении и не мог отвести глаза от Гебеля.

Гебель был все еще жив. Штык был направлен неловко и только скользнул по мундиру, оцарапав кожу. Гебель пошевелился и встал.

Но его увидел шедший с солдатами по улице Кузьмин. В два прыжка он подскочил к Гебелю и в исступлении стал колоть его шпагой. Гебель опрокинулся, распластав руки.

— Живуч! — с каким-то отвращением выговорил Кузьмин и окунул конец окровавленной шпаги в снег.

Он постоял над Гебелем, потом повернулся и, бледный, с трясущейся челюстью, прошел мимо Матвея в хату. Проходя, он задел Матвея плечом.

Гебель лежал неподвижно. Лицо его было разбито при падении на ступеньки крыльца. Мундир был замаран кровью. Пятна крови были кругом на снегу.

Время близилось к полудню. Небо было глубокое, синее, яркое. В отдалении, у оврага, теснилась кучка перешептывавшихся между собой мальчишек.

…Пятая рота выступала в поход на Васильков. Впереди играли марш музыканты. Вел роту Кузьмин.

Муравьев с братом поехали вперед, в Ковалевку, где квартировала вторая гренадерская рота. Щепилла и Соловьев отправились прямо к своим рогам, стоявшим около Василькова.

Рядом с Кузьминым шел Сухинов, мрачный и злой. Он был раздосадован, что удалось ускользнуть поручику Лангу.

— Черт длинноногий! ворчал он басом.

Солдаты шли неровными рядами, шагая не в ногу. Лица у всех были серьезны и хмуры. Только фельдфебель Шутов с довольным видом гладил свои седые усы. Отделяясь от колонны, он выравнивал ряды и подбодрял солдат.

— В ногу, братцы! — покрикивал он весело. — А ну, запевай, братцы!

Голос запевалы раздался в первых рядах, присоединилось еще несколько голосов — сиплых, несмелых. Потом подхватили другие. Песня крепла. Шаги выравнивались в лад с песней.

Во главе колонны, перед замолкшими музыкантами, взяв на плечи палки, маршировали мальчуганы.

Маленький Тараска с любопытством оглядывался на Анастасия Дмитриевича. Подобравшись к окошку караульни, он видел, как их «Настас Митрич» отделывал «рудого» начальника, усевшись на него верхом.

— Як вин його у харю, у харю! — повествовал он шепотом своим товарищам.

А Данило с важностью заметил:

— А чули, шо мени Настас Митрич казав? Шо це повстання за вильнисть![51]

Крепкая натура Гебеля взяла свое. Ни бешеные удары Сергея, ни штык Соловьева, ни шпага Кузьмина не могли его прикончить. Он все-таки ожил.