Черниговцы (повесть о восстании Черниговского полка 1826) - Александр Слонимский

Бестужев был за то, чтобы идти на Житомир через Брусилов. В Брусилове — Кременчугский пехотный полк и Пыхачев с его пятой конной артиллерийской ротой. Правда, полковник Набоков, командир Кременчугского полка, ничего не обещал, но Бестужев объяснял это его осторожностью. Набоков — старый семеновец, полковой товарищ Сергея Муравьева, и на него можно положиться. А главное — пушки Пыхачева.

— Да, да, Пыхачев! — пронеслось по собранию.

— Пыхачева я видел, — с жаром говорил Бестужев, — и убедился, что он нетерпеливо ждет минуты, когда сможет обратить свои пушки против Житомира. В Лещине он клялся, что первый выстрелит за свободу отечества. Обстоятельства вынуждают его уступить эту честь нам, но, чуть только мы приблизимся к Брусилову, его пушки окажут нам помощь. Тогда Житомир и весь корпус в наших руках!

— Житомир в стороне, и идти туда далеко, — заметил Кузьмин. — Не лучше ли сразу ударить на Киев?

— Киев ближе, — поддержал его Щепилла, — и там тоже есть пушки!

— Мы не можем быть уверены в содействии киевских пушек, — возразил Бестужев. — А там Пыхачев. Он исполнит свою клятву.

Затеялся спор. Кузьмин и Щепилла доказывали выгоды неожиданного нападения на Киев.

— До Киева всего один переход, — говорили они. — Там еще ничего не известно. Быстрота и натиск прежде всего, только это решит дело.

— Да, но Пыхачев… — пробовал спорить Бестужев.

— Да что такое Пыхачев? — рассердился вдруг Кузьмин. — За нас везде будут солдаты!

Он даже покраснел от волнения.

— Ты забываешь, — обратился Соловьев к Кузьмину, — что около Житомира восьмая бригада и наши славяне!

— Да, конечно, — подтвердил Сухинов, — там наши друзья.

Выслушав все мнения, Сергей объявил свое решение: завтра же двинуться на Брусилов, по направлению к Житомиру.

— Если у нас будет весь третий корпус, — сказал он, — то этого достаточно, чтобы остальные присоединились к нам без сопротивления. Тогда Киев и Могилев в нашей власти.

Он тотчас распорядился послать в первую гренадерскую и первую мушкетерскую роты приказ идти прямо в Мотовиловку — деревню, находившуюся на пути в Брусилов, — и там ожидать его с остальными ротами. Туда же должен был привести вторую мушкетерскую роту подпоручик Быстрицкий.

С наступлением ночи Сергей уединился в кабинете. Он сидел за тем самым столом, на котором недавно стояли бутылки майора Трухина, и переписывал свой революционный «катехизис», чтобы завтра перед походом прочесть его солдатам.

В кабинет к Сергею приводили арестованных.

На Киевскую заставу прискакали с новыми бумагами для Гебеля жандармские офицеры Несмеянов и Скоков. Они были вне себя от изумления, когда караульные задержали их.

— Не проспались, черти? — бесился поручик Несмеянов. — Пьяны вы тут, что ли? Не видите, кто едет!

— Видать-то видим — небось не обидим, — весело отвечал солдат, тот самый, на которого майор Трухин накинулся с кулаками.

Кругом засмеялись.

— Ах ты, скотина! — вскипел жандарм. — Да я тебя палашом!

— Погоди, ваше благородие, офицер придет, — говорил солдат.

К саням приблизился прапорщик Мозалевский. Он строго потребовал от жандармов их бумаги и объявил им, что они арестованы. Те не верили своим ушам. Поручик Несмеянов выхватил было пистолет, но взятые на руку ружья мигом его успокоили.

Оба жандарма покорно вылезли из саней и, окруженные конвоем, пошли пешком в штаб.

Увидев на месте Гебеля того самого преступника, за которым они гнались в Житомир, оба тотчас сообразили, что происходит.

— Простите, господин подполковник… — начал, заикаясь, поручик Несмеянов. — Мы не знали, что здесь беспорядки..!

— Здесь народное правление, — поправил Сергей.

— Ну да, народное правление, — скромно согласился жандарм.

Среди бумаг, отобранных у жандармов, оказался вторичный приказ о задержании скрывшихся государственных преступников братьев Муравьевых-Апостолов. Сергей сжег приказ в печке, а жандармов велел посадить на гауптвахту.

Там их поместили в одной комнате с майором Трухиным. Поручик Несмеянов долго глядел на совершенно пьяного майора, потом снял каску с гребнем, осмотрел ее, осторожно поставил на стул и медленно, как бы в раздумье, процедил сквозь зубы, обращаясь к своему товарищу прапорщику Скокову:

— A-а, черт! Вот так оказия!

Вскоре к Сергею в кабинет привели еще одного арестованного. Это был Оранского полка ротмистр Ушаков — красивый юноша с пухлыми щечками.

Он вошел развязной походкой, бренча шпорами.

— Поверьте, полковник, я совсем не предполагал… защебетал он. — Я попал сюда совершенно случайно, еду из отпуска в полк… И неужели вы думаете, полковник, что мы в кавалерии не понимаем благ просвещенной вольности? — воскликнул он с выражением горькой обиды в голосе. Даже краска выступила на его щечках при последних словах.

— Согласны ли вы содействовать нам? — спросил Сергей.

— О, если я только могу быть полезен! — восторженно, с видом пылкой готовности отвечал ротмистр. — Признаться, полковник, — снова защебетал он в порыве откровенности, — я с детства увлекаюсь Вольтером и всегда был поклонником Руссо[53].

Сергей отпустил его, снабдив пачкой воззваний для раздачи в Оранском полку.

Ротмистр бойко щелкнул шпорами, откланялся, но, уходя, почему-то вдруг обернулся и пристально посмотрел на Сергея.

А Сергей после его ухода вновь погрузился в работу. Он обдумывал каждое слово, стараясь, чтобы оно звучало сильно и веско и было понятно солдатам.

В четверг, 31 декабря, в девять часов утра, все роты, находившиеся в Василькове, собрались на городскую площадь. В назначенное время явились в полной походной амуниции пять рот: пятая мушкетерская и вторая гренадерская, начавшие восстание, четвертая и шестая мушкетерские, присоединившиеся после занятия города, и третья мушкетерская, явившаяся в город по распоряжению майора Трухина.

Роты во главе с офицерами давно уже выстроились на площади, но Сергей не показывался. Он заперся в кабинете с отцом Даниилом Кейзером, полковым священником.

Отец Даниил, высокий человек с короткими волосами и обстриженной бородкой, стоял перед Сергеем и, преодолевая смущение, старался смотреть ему прямо в глаза. Сергей волновался. Он объяснял священнику смысл и значение своего революционного «катехизиса».

— Истинная религия должна быть в союзе с политической вольностью, — говорил он ему. — Вот что я хочу доказать своим катехизисом. Я вас прошу, отец Даниил, прочесть его солдатам после молебна. Но раньше ознакомьтесь с его содержанием.

Священник нерешительно заглянул в развернутую на столе рукопись.

Перед его глазами замелькали страшные «вопросы»: «Для чего же русский народ и русское воинство несчастны? Какое правление сходно с законом божиим?» — и ужасающие в своей дерзости «ответы»: «Оттого, что они покоряются царям. Такое, где нет царей».

Священник побледнел.

— Господин полковник, Сергей Иванович. — сказал он. — Ведь у меня жена, дети. Я всей душой готов сочувствовать но что, если ваше предприятие не удастся?

— Я вам дам двести рублей, — сказал Сергей нахмурившись. — Вручите их вашему семейству. Примите, кроме того, во внимание, что революция может удаться.

Сергей выложил на стол деньги и отвернулся. Прошла минута молчания. Священник смотрел на деньги. Он колебался.

— Я согласен, — проговорил он наконец тихим голосом.

И еще раз повторил:

— Я согласен.

Он взял деньги, взглянул на Сергея, который все еще стоял отвернувшись, и незаметно удалился, осторожно притворив за собой дверь. Через минуту в кабинет вошел прапорщик Мозалевский, которого Сергей вызвал к себе, чтобы командировать его в Киев.

Сергей быстро взял его за руку, усадил в кресло и стал оживленно объяснять, что нужно сделать.

— Запаситесь партикулярным платьем, — говорил он ему. — Возьмите с собой двух расторопных солдат. Пусть они переоденутся в крестьянское платье или, по крайней мере, срежут погоны. Передайте письмо Алексею Капнисту, разбросайте воззвания. Будьте осторожны. Я буду ждать вас в Брусилове.

— Постараюсь оправдать ваше доверие, полковник, — почтительно отвечал Мозалевский, вставая.

Площадь была полна народу. Утро было пасмурное. Только вдали, над лесом, прорезывались сквозь облачную пелену куски голубого неба.

Сергей появился в сопровождении Матвея. Ряды зашевелились. Сергей поднял руку, призывая к вниманию.

— Солдаты! — сказал он громко и внятно. — Поздравляю вас с первой победой. Город, который вы заняли, — маленький, незначительный город. Но все большое начинается с малого. Ребенок растет и становится взрослым, сильным мужчиной. Нас было всего две роты, когда мы выходили из Ковалевки. Здесь я вижу перед собой пять рот. Черниговский полк подымет весь корпус — и вольность, которая установлена здесь, в этом маленьком городе, распространится на всю Россию! Солдаты! — продолжал Сергей. — Наше дело так благородно, что не терпит никакого принуждения. Кто хочет — иди с нами. Кто боится — оставайся, если совесть позволяет ему бросить товарищей.