Иван-Дурак - Ольга Матвеева

— Давно это, конечно, было, но я помню.

— Тогда ты меня поймешь. Как мне хотелось вырваться из этого гадюшника, сбежать от этих жутких халатов, от стоптанных тапок и туфель, которые я носила до тех пор, пока они совсем не разваливались. А колготки? Ты представляешь, мне приходилось зашивать капроновые колготки. Все нормальные люди выкидывали, а я зашивала, потому что новые купить было не на что. Ты когда приезжал, это было для меня настоящим кошмаром. Ты весь такой холеный, в дорогой одежде, самоуверенный, и я в своем драном халате.

— Вот только не говори мне, что ты жалела, что выбрала тогда не меня.

— Жалела. — Вздохнула Ленка.

— А это вот ты зря.

— Это еще почему?

— А я бы тебе изменял, а потом совсем бросил. Или ты меня, когда бы совсем устала от моих похождений. Постоянство, знаешь ли, не входит в число моих добродетелей. Лучше скажи мне, ты этого нового мужа своего любишь?

— А это важно?

— Все люди стремятся к любви.

— Не знаю. Гришку я любила, а счастливой не была. А к Женьке у меня какое-то очень спокойное чувство: уважение, нежность. Не уверена, что это любовь. Но знаешь, я так с ним счастлива — мне с ним надежно. Вот что главное, я больше не живу на вулкане, как с Гришкой. И колготки я сразу выкидываю, как только на них появится зацепка.

— Ты сейчас не играешь? Не морочишь мне голову? У тебя точно все в порядке?

— Почему ты спрашиваешь про игру?

— Ну, ты такой спектакль разыграла с этой якобы случайной встречей. В тебе пропала великая актриса.

— Как видишь, не совсем пропала, — она засмеялась.

— Ну, так у тебя точно все в порядке?

— Да, да! Не беспокойся! — Ленка расстегнула шубу, Иван посмотрел на ее живот и понял, что ничего она не растолстела, просто она была беременна.

— Какой месяц?

— Пятый. У нас с Женькой будет ребенок. Я так счастлива…

Итак, у Ленки все было замечательно. Даже если она и несколько преувеличивала масштабы своего счастья, в спасении явно не нуждалась. А вот Гришку было жалко.

Глава пятнадцатая

После обеда Иван уселся рисовать. На сей раз никто его не принуждал. Он сделал это по собственному желанию. Жена сидела на диване со своими журналами, а Иван ее рисовал. Тонко заточенным карандашом. Это было чудесно. Получалось не очень, но сам процесс был прекрасен. Мать сидела рядом и тоже рисовала — что-то там опять фантазировала на тему родного городка: огромные синие и сиреневые кошки на фоне голубых, розовых и желтеньких домиков. Очень жизнерадостно.

— Мама, — спросил Иван тихо, — ты помнишь Светку Калмыкову? Ну, жила в квартале отсюда, в восьмой школе работала пионервожатой?

— Ты ничего не знаешь? — удивилась мать.

— А что я должен знать?

— Ее больше нет.

— В каком смысле?

— В прямом. — Мать принялась покрывать самую синюю кошку желтым горошком. — Умерла.

— Как?

— Спилась она. Дома шалман устроила. Постоянно какие-то мужики к ней ходили. Вот один и прирезал года полтора назад по пьяни — из ревности. Ну, его посадили, конечно, только Светку-то уже не вернуть. Сын у нее сиротой остался. Кто отец — и не знает никто. Мы всей улицей мальчонке одежду собирали, подкармливали. Лет семнадцать ему тогда было. Потом в армию его забрали. Служит теперь. — Мать вздохнула. — Вот так.

Иван сломал карандаш. Взял другой.

— А что это ты вдруг ее вспомнил? — поинтересовалась мать.

— Вожатой она у меня в пионерском лагере была, а сегодня я мимо ее дома проходил, вот и вспомнил. Жаль, — сказал Иван. — Веселая была девушка.

— Слишком, по-моему, — хмыкнула мать, — но все равно жалко.

Иван сделал еще несколько штрихов, потом перечиркал рисунок, скомкал лист и швырнул его на пол.

— Ну, все, муза улетела!

— А почему тебя так взволновала смерть этой женщины? — подозрительно спросила жена.

— А потому что это всегда так нелепо, так странно и так страшно, когда уходят твои ровесники, те, кого ты помнишь молодым, красивым, полным жизни и надежд. Что от Светки осталось? Дурная слава, которая забудется через пару лет? Могильный крест? Несчастный сын? Вот и все.

— Сын, это не так уж и мало, — резко сказала жена. — Я бы тоже хотела, чтобы после меня остался сын или дочь. А если я прямо сейчас умру, после меня и дурной славы не останется — слишком уж я примерная.

— Значит, после тебя добрая слава останется.

— Добрая слава остается после добрых дел, а я…, — жена вдруг разрыдалась, — а я ни рыба, ни мясо. Так, супруга уважаемого джентльмена, его бледная тень. А без тебя я никто.

— Что за глупости! — возмутилась мать. — Хоть с ним, хоть без него, ты красивая, добрая образованная девушка. А не хочешь быть тенью — иди работай! Добивайся чего-то сама. А не хочешь работать, так и сетовать нечего.

Жена разрыдалась еще сильнее и убежала в свою комнату. Иван сидел на стульчике. Взгляд его был пуст — так он ошарашен смертью Светки, которая была лишь коротким эпизодом в его жизни, но зато очень значительным и ярким эпизодом. А жена его еще и добила — оказалось, что она не так счастлива и довольна, как ему казалось. Господи, неужели еще и с ней придется возиться? В качестве немногословной, прекрасной тени она его вполне устраивала, а что будет, если она вдруг самоутверждаться начнет?

— Пойди, утешь ее, — сказала мать.

— Не могу. — Промямлил Иван. — Пойду я, прогуляюсь.

— Ей плохо, — настаивала мать, — она в чужом доме, со свекровью. Я, может, и не самая плохая свекровь, но все же.

— Мама! Я не могу сейчас! — взвыл Иван и бросился в прихожую.

После восьмого класса в возрасте пятнадцати лет в пионерский лагерь Иван попал только благодаря связям бабушки — начальница лагеря была дочерью ее старинной приятельницы. А так бы его не взяли — слишком взрослый. Была у Ивана затаенная мечта — найти в лагере какую-нибудь девчонку и закрутить безумный роман. Не то, чтобы это была возрастная потребность, нет, это было, скорее, желание мести — Машка ведь изменила ему, когда была в лагере. Весь восьмой класс он провел в попытках забыть Машку, но, тем не менее, постоянно о ней думал, вел с ней нескончаемые мысленные диалоги, в которых она, повинуясь воле Ивана, признавала свою вину и соглашалась, что он самый лучший. Еще он бился над вопросами, почему все так произошло, и что он сделал не так? Разумеется, забыть он Машку не смог — она в его воображении сделалась еще более коварной и жестокой. К лету его охватила жажда мести. Он благополучно сдал экзамены, а потом на пляжах начал предпринимать попытки знакомств. К тому времени он подрос, окреп — был вполне складным и даже красивым подростком: обладателем широких плеч, узкого таза и длинных стройных ног. Девушки на него засматривались и млели от счастья, когда он подходил к ним знакомиться. В итоге к началу июля он ходил на свидания сразу с тремя девчонками, а с двумя из них даже целовался. Но ни одна из них ему даже не нравилась. Он просто убеждался в своей мужской привлекательности и, изменяя каждой из них, мстил Машке. Но это все было не то. Он хотел влюбиться. И чтобы девчонка в него влюбилась, может тогда Машка и выветрилась бы из его головы. Окончательно.