Шаляпин в Петербурге-Петрограде - Виталий Дмитриевский

летнего загара. Зеленоватые глаза под мохнатыми бесцветными бровями

мечтательно смотрели куда-то в верхнюю часть окна на оголенные верхушки

Кронверкского сквера. Барственной широтой жеста, неторопливыми

движениями уверенного в себе человека он резко отличался от суховатого и

сдержанного Алексея Максимовича, делавшего карандашные заметки на стопке

вкривь и вкось исчерченной бумаги. Со стороны были слышны только ровные

басовитые ноты шаляпинского голоса и редкие покашливания Горького. Так они

работали час-полтора, а затем Алексей Максимович бросал карандаш, и

завязывалась беседа, изредка прерываемая взрывами «оперного» хохота».

В 1916 году в январском номере журнала «Летопись» вышли воспоминания

Шаляпина, ныне широко известные под названием «Страницы из моей жизни».

Горький сумел сохранить самую интонацию шаляпинской речи. В них Шаляпин

представал как человек талантливый, любящий жизнь и умеющий подмечать в

ней интересное, человек легко ранимый и даже несколько по-детски наивный.

Лучшие страницы Шаляпин посвятил тем, кто его воспитал, у кого он учился, —

Дальскому, Мамонтову, Стасову, Римскому-Корсакову, Рахманинову, Горькому.

В октябре открывалась подписка на журнал «Летопись» на 1917 год.

Редакция в десятом номере анонсировала: «В течение 1917 года в „Летописи”

будет напечатано „Ф. Шаляпин. Автобиография, редактированная М. Горьким

(во всех книжках журнала; всего около 20 печатных листов)”».

В эти тревожные предреволюционные дни Шаляпин не скрывал своих

настроений и не боялся выражать их публично. Так он вел себя, например, и на

официальном банкете 4 мая 1916 года в ресторане «Контан», посвященном

годовщине франко-русского соглашения. Ресторан находился в доме №58 на

набережной Мойки. Петербуржцы в шутку называли ресторан по-французски

«аржан контан», что в переводе значит «считать деньги», намекая тем самым,

что этот ресторан часто посещали богачи сомнительной репутации.

На банкете присутствовали видные общественные деятели, французские

министры Вивиани и Тома, произносились торжественные речи. Однако

казенно-официальная программа вечера была нарушена выступлением

Шаляпина. «Какие-то три господина встали со своих мест, — писал репортер

журнала «Русская старина», — и направились к эстраде, на которой было два

рояля. Эти господа были Шаляпин, Глазунов и Зилоти... Шаляпин запел

«Марсельезу» на французском языке...» Репортер, скрывшийся за псевдонимом

«Петербургский обыватель», описывал восторг зала.

Совершенно иначе вспоминал об этом вечере сын известного художника-

передвижника К. Е. Маковского С. К. Маковский, один из деятелей «Мира

искусства», издатель журнала «Аполлон». Он воспринял пение Шаляпина как

символическое: «Песнь Руже де Лиля в устах Шаляпина на этом петербургском

торжестве у Контана за год приблизительно до крушения империалистической

России прозвучала каким-то пророческим предвестием революции. В этот год

она висела в воздухе. Когда запел Шаляпин, революционная буря ворвалась в

залу и многим не по себе стало от звуков этой песенной бури. За столом

замерли, одни с испугом, другие со сладостным головокружением. Бедный

Штюрмер (член Государственного совета. — Авт. ), сидевший рядом с Родзянко,

врос в свою тарелку, сгорбился, зажмурил глаза. Да и не он один. Пророческий

клик Шаляпина все покрыл, увлек за собой и развеял, обратил в ничтожество

призрак преходящей действительности.

Сознавал ли тогда Шаляпин, какую судьбу предсказал он своей

«Марсельезой»? Хотел ли он, друг Максима Горького, прозвучать каким-то

Буревестником над императорской Россией?.. Но в бессознательности, в

непонимании своего искусства никак нельзя заподозрить Шаляпина. Он

прекрасно отдавал себе отчет в своих достижениях и возможностях...»

Начинался 1917 год, для каждого гражданина России переломный. Перед

каждым стоял выбор — с кем ты, во что веришь. Этот выбор должен был

сделать и Шаляпин.

В ДНИ РЕВОЛЮЦИИ

Начало 1817 года — время трудное и тревожное.

В массах усиливалось недовольство самодержавным режимом, крепли

революционные настроения, учащались выступления рабочих, на которые

правительство отвечало жестокими репрессиями — «согласно законам военного

времени».

Февральскую революцию Шаляпин встретил с радостью. В своих письмах

друзьям и родным он поздравлял их «с великим праздником свободы в дорогой

России».

В эти дни Шаляпин очень часто виделся с Горьким. Он горячо верил в

переустройство жизни России и был готов сам содействовать ему. «Человеком,

оказавшим на меня в этом отношении особенно сильное, я бы сказал —

решительное влияние, — подчеркивал Шаляпин, — был мой друг Алексей

Максимович Пешков — Максим Горький. Это он своим страстным убеждением

и примером скрепил мою связь с социалистами, это ему и его энтузиазму

поверил я больше, чем кому бы то ни было и чему бы то ни было другому на

свете».

Под воздействием Горького Шаляпин энергично включился в общественную

жизнь. 4 и 5 марта 1917 года в квартире Горького собралось более 50 человек.

Среди них — известные художники и архитекторы А. Н. Бенуа, И. Я. Билибин,

К. С. Петров-Водкин, И. А. Фомин, В. И. Шухаез, Е. Е. Лансере, певец И. В.

Ершов, М. Ф. Андреева и другие. Здесь же был и Шаляпин. Намечалось

организовать Комиссию по делам искусств под председательством Горького,

Алексей Максимович произнес речь, посвященную задачам охраны памятников

культуры.

Племянник М. Ф. Андреевой, театральный деятель Е. Г. Кякшт вспоминал,

что в ту пору квартира Горького на Кронверкском проспекте напоминала штаб.

«Помню, — писал Кякшт, — Леонида Борисовича Красина, Десницкого,

Тихонова и других. Заходил Шаляпин... Часто приходили люди с окраин, не

называя себя».

Революционная волна увлекла Шаляпина. В те дни он сообщал дочери

Ирине в Москву: «Необычайный переворот заставил очень сильно зашевелиться