В предчувствии апокалипсиса - Валерий Сдобняков

B. C. Это довольно известное событие в художественной, творческой жизни города – выставка четырёх. Кто интересуется историей искусства Нижнего Новгорода, о нём знает.

К. Ш. Я удивился, когда прочитал в некоторых книгах моих друзей-писателей, что это, оказывается, имело для них и для художественной жизни города большое значение. Мы тогда свою выставку так не оценивали.

B. C. Такие оценки, по прошествии многих лет, строились на том, что ничего подобного затем многие годы в Нижнем не происходило. Для меня здесь всё понятно.

К. Ш. Трудно судить, но я думаю, что с той позиции, с которой сегодня пишете вы, есть определённая доля переоценки значимости той выставки. Это была новая волна, новый художественный вздох, который оказался очень далёк от совершенства.

B. C. Но вернёмся к тому «питерскому кругу», который образовался в городе. Хотим мы того или нет, но его появление создало иное качество творческой атмосферы?

К. Ш. Конечно. Я ведь не назвал ещё Витю Летянина, Николая Гладкова. Это была целая плеяда новых художников, принёсших с собой настоящую академическую художественную профессиональную школу.

B. C. Тогда уже намечались новые пути художественного движения, выполнение новых задач в живописи, в отличие от тех старых художников, которые заслуженно и неоспоримо имели свой авторитет в городе, да и вообще в стране. Кстати, потому выставка четырёх и вспоминается, что она показала: в городе появились художники нового времени, ставящие перед собой иные задачи, которые творчески иначе мыслят.

К. Ш. Тогда в городе работали титаны – Хныгин, Лазарев, Александр Михайлович Каманин, а ещё Балаболкин, Никифоров, Агевин. Нет, в городе существовали нормальные художественные традиции и работали художники на хорошем профессиональном уровне. Но мыто были молодыми максималистами. И волна питерцев внесла новую струю, благодаря которой поднялись в своём творчестве и исконные нижегородцы: Корнев, Рудов, Смолин, Большаков, Макаров, которые не оканчивали академий, а только местное художественное училище. Но они сразу творчески как-то выросли и в ряде случаев переросли нас.

B. C. Новая плеяда художников, в первую очередь, чем себя заявила, какими работами? Что нам осталось от них, на что мы можем опереться в оценке их творчества?

К. Ш. Я тут, в первую очередь, могу назвать большое полотно «Солдаты революции» Володи Холуёва, «Дороги войны» Миши Холуёва, «Ополчение» Корнева, «Свадьбу» Рудова, несколько пейзажей Смолина, «Керженец» Макарова, «Золотую хохлому» Касьяновой. И это далеко не полный перечень. Прошло уже шестьдесят лет, а эти работы остались, время доказало их состоятельность. Нет-нет, уже ясно, что в устоявшемся времени эти произведения останутся. Тут нет никаких сомнений. Причём как и останутся записи исполнения произведений капеллой мальчиков Льва Сивухина, как останутся сценические работы Вихрова, как останутся Правилов, Адрианов, Палиес.

B. C. Всё это некий культурный слой, который создаётся многими поколениями нижегородцев.

К. Ш. Но всё это началось с того времени, которое затем назовут «хрущёвской оттепелью».

B. C. Признаюсь честно: я не люблю все эти градации на «оттепели», «застои» и прочее. Я считаю, что происходившие изменения в культурной жизни страны – это некие позывы общечеловеческого состояния. Я не думаю, что если бы не было Хрущёва, то у нас не появилось бы этих новых художников, о которых вы мне только что рассказали. Я убеждён: ничто приход нового поколения не остановило бы, какие бы политические изменения в стране ни происходили. Есть потребности времени, рождённые в общечеловеческом духовном стремлении всё к новому и новому постижению мира, в ожидании нового, и молодые художники это ожидание выразили на своих полотнах, своей новой живописной манерой. Они иначе видели мир, иначе ощущали его своей кожей, своими нервами. Они иначе дышали и потому иначе творили. И если мы представим, что Сталин жил бы двести лет, то и при нём всё бы трансформировалось, изменялось в культурной жизни страны.

К. Ш. У меня нет такого глубокого убеждения, но я всё-таки с вами согласен. Я даже думаю, что и Хрущёв-то появился в нашей жизни, потому что пошла вот эта волна, о которой вы говорите… Хотя к Хрущёву у меня своё отношение.

B. C. В данном случае меня политика совершенно не интересует. Я говорю о духовных изменениях общечеловеческого свойства. В беседе с вами меня интересуют только художественные вопросы. Для политических дискуссий у меня есть другие интервьюеры. Я пытаюсь исследовать художественное время, художественный «гумус», если угодно.

К. Ш. Все разговоры, что искусство вне политики, спорт вне политики, – полная ерунда. Искусство не может быть вне политики. Нравственное состояние людей, их мироощущение, в том числе и людей искусства, определяет политику. Вообще, я глубоко убеждён: жизнь человечества нельзя постигать только по учебникам истории. В первую очередь её надо изучать по произведениям писателей, по полотнам художников, вообще по произведениям искусства.

B. C. Вот здесь я с вами полностью согласен.

К. Ш. Потому что деятели искусства не документалисты. В своих произведениях они отражают главную суть состояния общества.

B. C. Мы с вами уже как-то говорили об этой фотографии, но я к ней всё-таки вновь вернусь. Мне кажется, что фоторабота Богданова «Монументалисты» как раз и отразила совершенно новое состояние творческого духа, наступление нового времени в городе, стране, когда молодые амбициозные художники воплощают работу большого масштаба и кажется, что и сами они совершенно свободны. Понятно – что в рамках определённого «социального и идеологического заказа», и тем не менее у меня эта фотография вызвала чувство рождения свободы или освобождения – уж не знаю, как тут точнее определить свои ощущения. Сейчас в СМИ постоянно ругают то время, а мне хочется спросить: вы ощущали себя загнанным в какие-то жесткие рамки, когда решалась судьба – или творить, или молчать? Иными словами, вы ощущали себя винтиком в исполнении только необходимого социально-политического заказа?

К. Ш. В том смысле, в котором вы говорите, – нет! Сегодня, к сожалению, зачастую не просто упрощённо, но вульгарно понимают нашу работу в шестидесятые-восьмидесятые годы прошлого века. Что такое заказ в то время? Да, мы выполняли оформление кинотеатра «Октябрь», делали мозаики в Сормове, на Бору. Но заказ-то мы получали от того, что мы представили. У меня есть своё видение, я делаю эскиз, представляю его на рассмотрение выставкому, и они что-то принимают, что-то – нет. Но изначально не мне заказывают, а я предлагаю заказчику. Так же возникло полотно и «Солдаты революции» Володи Холуёва. Не мы работали по заказу, а, наоборот, заказ обеспечивал воплощение в жизнь нашей работы. Но внутренне мы, как художники, были свободны. Мы выбирали, а не кто-то заставлял нас. Во главе всего стояло наше творчество. Корневу разве кто-то заказал работу «Приезд Ленина в Нижний Новгород»? Это он предложил, и с ним согласились. Всё шло от внутреннего желания самого художника.

B. C. В восьмидесятых годах, когда я стал общаться с художниками, мне приходилось много слышать, что вот не дают молодым дорогу, не понимают их, не пропускают их работы на выставки. Но прошло время, и ни одной «гениальной» работы из небытия, запасников никто не достал. Оказывается, что всё достойное тогда всё-таки пробило себе дорогу?

К. Ш. Есть у нас замечательный иконописец, пейзажист Виктор Тырданов. Я до сих пор вспоминаю, как Володя Батуро, будучи членом выставкома, сказал, когда Витя Тырданов выставил небольшую свою работу (абсолютно не входящую в наше восприятие – совсем другой почерк, другая манера): «А в этом что-то есть». Вот у него чутьё было необыкновенное на всё новое, стоящее. Но в искусстве всегда так – всё непривычное, новое воспринимается в штыки, трудно пробивает себе дорогу через уже утвердившиеся штампы восприятия. Так всегда было и так всегда будет, потому что искусство на этом и держится.

B. C. Устоявшееся не даёт разрушить основ всевозможным шарлатанам. В то же время истинно новое слово в живописи «заваривается» в глубинах традиции, традиционного искусства. И собственный путь всегда торится собственными нервами и собственным отречением от привычного, уже кем-то пройденного, вторичного.

К. Ш. Конечно! Если общество на протяжении десятилетий воспитывается на восприятии определённых концепций – попробуй его перевернуть на что-то иное, новое. Не так это просто сделать. Но это не значит, что действует какой-то запрет. Ведь это, как и в науке: всё происходит на парадоксах, все открытия принимаются с трудом, после долгих опытов и доказательств. Так что это нормальный ход развития искусства, но при одном непременном условии – если общество к этому готово.