Будь моей - Джоанна Линдсей

Василию повезло: он завял правильное и точное положение — Александра не могла больше ждать, ее бедра метнулись вперед, и его плоть скользнула в ее тело, в это влажное тепло, в это невероятно тугое и узкое пространство, и, миновав неожиданную преграду, Василий не сразу осознал ее значение.

Александра едва уловимо напряглась и издала судорожный вздох, который тотчас же подавила.

Василий склонился над ней, изумленный, но тут же забыл, что собирался сказать, увидев на ее лице выражение безумного восторга и почувствовав биение ее влажной плоти, вовлекавшей его все глубже и глубже, и в следующее мгновение он воспарил на волне такого полного наслаждения, какого никогда еще не испытывал в своей жизни.

Глава 22

Когда их тела слегка поостыли, они снова почувствовали холод. Василий опомнился первым и потянулся за одеялами, отброшенными раньше в порыве страсти. Когда он укрыл ее, Александра не сказала ни слова. Она была в шоке от случившегося, а при мысли о том, что за весь вечер ни разу не вспомнила о Кристофере, ей стало еще хуже. Александре ни разу не пришло в голову, что она ему изменяет. Эти проклятые ощущения настолько захватили ее, что все на свете потеряло смысл и значение по сравнению с потребностью удовлетворить свои желания.

Александра и не подозревала, что страсть может быть такой сильной и всепоглощающей, а теперь желала бы никогда и не знать об этом. Ей хотелось бы иметь основания обвинить во всем Василия, но их не было.

Обольщать женщин было его призванием и, насколько она знала, единственным занятием в жизни. А то, что он родился неотразимым, так это дар Божий, а не его собственная заслуга.

Во всем виновата только она одна. Она прекрасно сознавала, что делает, и сопротивлялась, сколько могла, но потом сдалась и получила от этого наслаждение. И это наслаждение… Александра не решалась больше думать о нем. Рядом с нынешним отвращением к себе подобные чувства просто неуместны. Но, о Боже, это было приятно, даже более чем приятно, это было просто замечательно!

Для первого раза Александра испытала самые лучшие ощущения. Но ей хотелось бы, чтобы все было иначе. По крайней мере, она чувствовала бы себя гораздо лучше, если бы все не было так чертовски восхитительно.

Василий тоже не мог перестать об этом думать, и неудивительно: ведь никогда в жизни он не испытывал ничего подобного. Конечно, если бы он не поспешил на первой стадии их близости, то уж вторая ни с чем не могла бы сравниться, но и без того то, что он испытал при первом же соприкосновении с ее лоном, было незабываемо. Никогда в жизни он не испытывал пик наслаждения с такой силой!

Но этим дело не ограничивалось. Он еще лежал на ней, стараясь прийти в себя, как вдруг это повторилось вновь, без всякого усилия с его стороны и только потому, что его плоть все еще находилась внутри ее тугого и горячего лона. Нет, не только поэтому. Само по себе это было слишком обыденно, чтобы вызвать такую реакцию, но ее девственность, как оказалось, настолько возбудила его, что он сам удивился собственному телу — весь богатый любовный опыт научил Василия отрицать это достоинство.

И как же он не догадался сразу! Ведь девственницу так легко распознать. В девственницах есть что-то особое, присущее только им. Но Александра была слишком отважной, слишком откровенной, слишком страстной, а в ее манере целоваться не было ничего даже отдаленно напоминающего поведение девственницы. Василий чувствовал себя обманутым, одураченным и легковерным, как шестнадцатилетний мальчишка.

И вместе с тем он испытывал некую радость, слишком примитивную, чтобы анализировать, и, конечно, не имевшую никакого смысла. Как будто для него имеет значение, принадлежала она кому-нибудь до него или нет — Василию всегда было плевать на это, для него было важно только наслаждение.

Пленники молча лежали, думая каждый о своем, и в комнате ощущалось быстро нараставшее напряжение. Василий испытывал потребность объясниться и пожаловаться на дар, так неожиданно предложенный ему, на дар, от которого он отказался бы, если бы знал о нем заранее, — во всяком случае, ему хотелось думать именно так.

Александра же не могла уснуть до тех пор, пока не убедит Василия, что происшедшее между ними ничего не изменило, по крайней мере ей хотелось думать именно так.

Когда общее напряжение достигло предела, Александра вымолвила:

— Помнишь, я однажды сказала, что на твоей судьбе поставлена печать? Теперь это не имеет значения, забудь.

Василий мгновенно поднялся, опираясь на локоть, — похоже, он и сам собирался сказать нечто столь же провокационное, и Александра почувствовала облегчение от того, что опередила его.

— Может, мне следует забыть и то, что ты оказалась девственницей? — в крайнем недоумении спросил он. — Почему, черт возьми, Алин, ты мне не сказала? Что бы ты обо мне ни думала, но у меня нет привычки совращать девственниц. Собственно говоря, я никогда этого не делал, и не могу приветствовать, что именно ты оказалась первой.

Граф говорил таким негодующим тоном, что Алин чуть не расхохоталась. Она считала, что способностью искупать грехи он обладает в ничтожной степени, но ей чертовски хотелось, чтобы Василий был лишен ее совсем. Черт возьми, ему-то чего беспокоиться?

— Почему я тебе не сказала? А почему я должна была сказать? — возразила она. — Я еще не была замужем.

— Ты русская, — не задумываясь сказал он и тут же осознал свою ошибку. «Пожалуй, этого достаточно, чтобы застрелиться», — подумал он и тут же поспешил исправиться:

— Я хочу сказать, что побывал при вашем русском дворе и не понаслышке знаю, насколько распущенны тамошние дамы, в том числе и незамужние. Если там и есть девственницы, то, вероятно, только младенцы.

— И то их следовало бы прятать от тебя подальше, да? — съязвила она.

Александре хотелось чувствовать себя более оскорбленной, чем на самом деле, но она и сама знала, насколько распущенными были некоторые аристократки. Но ведь он должен был чувствовать себя среди них как рыба в воде?

— И, конечно, — продолжала она сухим тоном, — я так похожа на этих придворных дам, что ты и не мог вообразить ничего другого. Верно?

Даже в темноте было видно, как кровь бросилась ему в лицо — только теперь Василий по-настоящему осмыслил свою ошибку, настолько очевидную, что даже идиот мог бы это понять. Конечно, Александра носила титул, но разве когда-нибудь она вела себя как дама-аристократка?

Однако граф не извинился: Алин бы весьма удивилась, если бы он это сделал.

— Но я припоминаю, — осторожно сказал Василий, — что у тебя была возможность исправить это впечатление.