Антология исторического детектива-18. Компиляция. Книги 1-10 (СИ) - Хорватова Елена Викторовна

— Лидия Захаровна, — отпустив руку вдовы, обратился к ней Михаил Георгиевич, — не буду скрывать: что бы вы ни чувствовали, но истинное состояние вашего здоровья оставляет желать лучшего. Вам следовало бы принять успокоительных капель и лечь в постель.

— Какая тут может быть постель! — вдова — не без театральщины — всплеснула руками. — Ко мне вламываются, пытаются обворовать, я теряю чуть ли не все запасы моего… вина…

Если инспектор едва не взвился при новом обвинении в воровстве, то сама Лидия Захаровна очень приметно запнулась, заговорив о вине. Оба — инспектор и Лидия Захаровна — обменялись стремительными взглядами и, похоже, пришли к негласному соглашению: более — уж в этот вечер точно — друг друга не задевать!

— …а тут еще и корова эта! — закончила вдова бурное вступление. — Посмотрите на нее: вы удивляетесь, а я так и вовсе поначалу чуть от страха не померла!

— Но девочка…

— Меня Катя зовут!

— Чья же ты, Катя?

— Говорю же: внучка это моя!

— Бабушкина! — подтвердила Катя.

Наступила неловкая тишина: Петр Васильевич не знал, к кому теперь следовало обращаться. Но вдова уже собралась с мыслями, и поэтому молчание длилось недолго. Махнув рукою куда-то в сторону она заговорила:

— Чего уж греха таить: меня тут все воображают злодейкой, истязательницей… да-да, Петр Васильевич: не оправдывайтесь! С вашей это подачи! Как только вы здесь обосновались, всё у меня на ферме пошло прахом… да вы и сами видите: коровник запущен, коровы истощены, молоко — дрянь, покупателей почто что и нет… А ведь еще недавно всё было иначе! Ко мне со всей округи за молоком приходили: лучшей моя ферма считалась. Но… — Лилия Захаровна нахмурилась. — А впрочем, что я такое говорю? Вы правы: всё началось еще раньше — еще со смерти мужа. Нет у меня его деловой хватки, не умею я так вести дела, чтобы и себя не забыть, и другим удовольствие было! Он-то умел… он — царствие ему небесное — как пчелка с утра до ночи годами вился над всем, что у нас было: и ферму, и погреб, и дом, и многое другое пестовал. При нем всё это процветало. Да вот беда: прибрал его Господь, да и как не прибрать, когда человек так надрывается? И — да: всё постепенно стало приходить в упадок. Когда-то из нашего погреба вина к столам вельмож покупали, а теперь… Бочки, кстати, от того времени остались: настоящие бочки! Вино в них было отменное… А дом… когда-то квартиры в нем такие люди арендовали! А сейчас? — рвань, голытьба, нищета беспросветная! Вон они — во дворе столпились: ну что за люди? Срам один, а не квартиранты! Беда, одним словом. Беда, Петр Васильевич. И ваше появление только ускорило и усугубило всё: дела совсем расстроились, пришлось на хитрости пуститься, а там… что получилось, то получилось: позор и стыд, если коротко. Из уважаемой всеми дамы я превратилась в пугало…

Петр Васильевич — смущенный, неловко шевеля руками и переступая с ноги на ногу — хотел было что-то сказать, но Лидия Захаровна оборвала его неожиданно величественным и властным жестом:

— Помолчите! — заявила она. — Говорить, так говорить! Давно хотела высказаться, да случая не представлялось! Так что слушайте уж, не перебивайте!

Петр Васильевич застыл.

— Всё хорошо было у нас с муженьком, одного только не было — детей. Да вот и Константин не даст соврать: давно уже он у Ямщиковой работает, еще с того времени, когда и Ямщиковой здесь никакой в помине не было…

Константин, дворник, согласно кивнул и коротко подтвердил:

— Верно. Еще у прежних владельцев участка работал.

— Вот я и говорю, — продолжила Лидия Захаровна, — может человек подтвердить: сколько ни жили мы с мужем, а детишек Господь нам никак не давал. Уж не знаю, с чего бы нам такое проклятье, но правда есть правда: наверное, согрешила я в чем-то тяжко…

Лидия Захаровна быстро перекрестилась, но больше машинально, нежели с истинной верой. Видно было, что по-настоящему она испереживалась уже давно; подлинные чувства — подлинные волнение и боль — давно оставили ее, превратившись в привычку: не очень приятную, но и не слишком обременительную.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— И вот представьте мое удивление, когда — с месяц тому назад это было — мне телеграфировали из Парголово… совершенно мне незнакомые люди… затребовав меня в какой-то дом неподалеку от мужниной деревеньки. Я бы, возможно, и не обратила внимания на чудаков — мало ли мне пишут всякие проходимцы? — но тут необычное кое что было: кое что, поразившее меня до глубины души. Меня заверяли, что у покойника моего оставалась дочь, а дочь эта на днях померла: застудилась до пневмонии. И доказательства, мол, полные тому, что это — дочь моего мужа, имеются! Но и этого мало: у дочери — собственная дочь; внучка, выходит, мужу. Полная сирота теперь: собственный ее отец еще после ее рождения сгинул — напился на радостях да под какие-то там мостки и свалился. Уж что за мостки, не спрашивайте: меня это меньше всего интересовало!

Во взгляде Лидии Захаровны появился бесноватый огонек, но, каким бы нехорошим ни было такое сравнение, не в худшем, а в лучшем из возможных смысле. Лидия Захаровна словно утверждала этим огоньком свое природное право самостоятельно решать, что хорошо, а что — плохо. И так как сделанный ею выбор — о чем она и поведала далее — назвать плохим, бесчеловечным, невозможно, приходится признать: право на собственный выбор она реализовала достойно.

— Поехала я. Принять-то решение я еще не приняла, но посмотреть хотела. И посмотрела. И всё — по ясным мне, а по каким, говорить не буду — приметам оказалось правдой: гулящим мой муженек оказался, дочку не от меня родил, а та — и внучку. Но Боже мой! В каких ужасных условиях он собственное дитя оставил! Он днями и ночами вокруг своего имущества ворковал, дела налаживал, клиентуру обихаживал, а дочь — бросил. И выросла несчастная в самом нищенском окружении, в самой тяжелой работе: не зная родителя, не зная родства, не зная никакого будущего. Мудрено ли, что до возраста не дожила: заболела на проклятущей работе и умерла? Полагаю, такая же судьба ожидала и Катю: откуда другой судьбе взяться? Но случилось чудо: как раз тогда — с месяц назад — помер еще и батюшка местный: ему, как выяснилось, супруг мой исповедовался, а он, батюшка, имея сердце доброе, но против правил при жизни пойти не в силах, записи в конверте оставил — что-то вроде собственной своей исповеди, только не тайной, а для меня: единственной как бы родственницы у малой и беззащитной сироты!

Лидия Захаровна перевела дыхание и приобняла подошедшую к ней девочку. Заодно — правда, не удержавшись от того, чтобы не моргнуть — и корову по боку похлопала: Мура, как привязанная, вслед за Катей, тоже подошла к ней.

— А дальше начался ужас. Я сразу решила Катю забрать: у меня… у меня… — на лице вдовы появилось вдруг выражение смущения, — у меня — впервые за столько лет — снова смысл жизни появился! Представляете? Уж теперь-то, — подумала я, — и дело пойдет: есть для кого стараться! Иначе и смысл какой? Забрать ребенка из нищеты, чтобы через год-другой в такую же нищету его ввергнуть? Ибо не стану скрывать: дела у меня совсем плохи. Пока еще я держусь, но без крутых перемен ко дну пойду обязательно!

— Ну, ну… — забормотал совсем потерянный Петр Васильевич. — Да отчего же вы раньше молчали? Да ведь… по-соседски… как-нибудь…

Вдова достаточно зло усмехнулась:

— По-соседски! Да ведь я сама добра не знала и от других его не ждала!

Петр Васильевич покраснел.

Пахнуло сыростью, защелкало и зазвенело — тихонько, но отчетливо различимо. Михаил Георгиевич обернулся и увидел, что — очевидно, ветер немного отошел на другое направление — в открытые ворота начало задувать: порывами — то вот она, а то и нет ее — полетела в коровник ледяная крошка. А еще Михаил Георгиевич увидел, что зрителей и слушателей прибыло: прямо за инспектором — в неподвижной нерешительности и в таком же, как у Петра Васильевича, смущении — стояли разом пять полицейских чинов. Три городовых и два околоточных.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})