Мертвые могут танцевать - Илья Стогов

О детстве у меня нет ни единого теплого воспоминания. Мерзость, прыщи, кретинские школьные дискотеки, монстроидные педагогши, ежедневные драки в туалете, трижды сломанный нос, на парте нарисованы мужские половые органы, девицы не обращают на меня внимания, раз в год визит к стоматологу, одноклассники уверяют, что слово «интим» непременно подразумевает «in team», о чем идет речь на уроках, я не понимаю даже приблизительно, классная руководительница ругает девочек за то, что у них period, гулять до шести вечера, а пойти некуда, постановка на учет в милицию…

Я окончил школу, хлопнул дверью и вычеркнул мерзкие детские годы из своей жизни. Это был самый конец 1980-х.

5

В самом конце 1980-х ленинградские бандиты не ходили на дискотеки. Приличным бандитам того времени полагалось ходить не на танцы, а в Jazz-club.

В моем городе бандиты были самые грозные, но в то же время и самые изысканные в стране. Вечерами эти крепкие мужчины надевали пиджаки с широкими ватными плечами, драили лакированные туфли, непослушными пальцами затягивали узел на галстуке и ехали на Загородный проспект слушать реальный джаз.

Jazz-club был самым модным местом города. Ковры, неяркие лампы, постеры с Майлзом Дэвисом. Здесь можно было не только послушать музычку, но и перекусить. Первые бандиты города предпочитали сидеть на балконе. Там они пили водку. Электрический свет отражался в медных тромбонах и на потных лбах тромбонистов. Музыканты перебирали струны, а на балконе в такт их инструментам позвякивали фужеры.

Около восьми на сцену выходили пианист и долговязый немолодой парень с саксофоном. Слушатели хлопали в ладоши. Саксофонист облизывал губы и дул в мундштук первый раз. Девушки в зале начинали заливисто верещать. А минут через двадцать после начала концерта изысканные ленинградские бандиты уже вскакивали из-за столиков и в такт саксофону начинали лупить соседей кулаками по морде. Если вечер удавался, то на головы посетителям попроще с балкона мог прилететь даже накрытый стол.

Ровно через семь минут после начала драки из соседнего отделения милиции прибывал наряд в шлемах, со щитами и дубинками. Балкон омоновцы штурмовали, как петровские гвардейцы штурмовали крепость Орешек. Драка заканчивалась, зачинщиков увозили, концерт продолжался. На следующий день все начиналось опять — точно по той же схеме.

Я родился в 1974-м. Свой шестнадцатый день рождения я отмечал как раз в ленинградском Jazz-club’е. Начиналось последнее десятилетие XX века. Я понятия не имел, как все обернется. Мне было шестнадцать, я ни разу не выезжал за пределы Ленобласти и 1990-е обещали стать самым замечательным десятилетием моей жизни.

6

Моя жизнь началась со смерти империи. Я окончил школу, отпраздновал совершеннолетие и был готов к подвигам как раз в тот момент, когда Советский Союз, издав предсмертный стон, наконец издох. Я не расслышал этого стона. Пятнадцать лет назад мне было наплевать на свою страну. Но она развалилась, и дальше все в моей личной биографии пошло наперекосяк.

Пятнадцать лет назад каждый новый день был маленьким приключением. А теперь самое лучшее, что есть в наступающих сутках, это первая утренняя сигарета. Проснулся, выкурил сигарету, и в принципе можно снова ложиться спать.

В той коммуналке на набережной до сих пор живет мой отец. Чем дальше, тем больше я становлюсь на него похож. Только жизнь у меня вышла совсем другой. Например, отец никогда в жизни не менял квартиру: здесь, на набережной, родился, здесь же всю жизнь и прожил. По утрам он выходит на балкон и делает зарядку. Раньше после этого он ехал на работу, но недавно вышел на пенсию и больше не ездит.

Отец следит за своим здоровьем. Вкус первой утренней сигареты ему не знаком. Я никогда так и не решился спросить: каково же главное удовольствие в его-то жизни? Чем дальше, тем сильнее я становлюсь на него похож. И все-таки мы совсем разные люди. Чтобы не жить вместе с отцом, я до сих пор снимаю квартиры. Когда деньги кончаются, снимаю не квартиры, а комнаты или живу у приятелей. В среднем выходит пять-шесть переездов в год. За десять лет — пятьдесят-шестьдесят переездов.

Плюс еще какое-то количество отелей. Я ведь без конца уезжаю из города.

4. Киев, бывшая столица Руси

1

В Хартуме (Судан) я провел четыре дня. Все это время меня интересовал вопрос: что за обезображивающие кровоподтеки видны на лицах у местных мужчин?

Потом мне объяснили: это особая мусульманская отметина. Нечто среднее между синяком и мозолью. Доброго мусульманина всегда можно узнать по этой отметине, остающейся на лбу после самозабвенной, со множеством поклонов и ударов лбом об пол молитвы. А у кого такой отметины нет, тот, скорее всего, плохой человек. С таким ни одна приличная девушка даже в кино пойти не согласится.

В Хартум я прилетел в пятницу. Протиснулся через паспортный контроль, вышел в здание аэропорта и от неожиданности даже присел. Все пассажиры, все работники аэропортовых служб, все до единого люди в здании совершали молитву. Солдаты в желтом камуфляже, таксисты в чалмах, полицейские с автоматами, летчики в фуражках — несколько тысяч человек стащили ботинки и кверху попами лежали на полу.

Судан — самое исламское государство в мире. Хуже, чем здесь, разве что в Иране. Вообще-то у меня был план притвориться глухонемым татарином и из Судана через Йемен рвануть в Мекку. В священные города ислама немусульманам въезд-то ведь до сих пор запрещен. Но поближе рассмотрев, как живется в настоящих исламских странах, я засомневался: стоит ли ехать?

На самом деле я хорошо отношусь к мусульманам. Это гостеприимные и чистоплотные люди. Мусульманские девушки довольно симпатичны: из-под платка-хиджаба у них торчат жирно накрашенные ресницы, а через плечо может висеть модная розовая сумочка. Но долго жить в странах ислама я не могу. Вместо того чтобы ехать из Судана на восток, в Мекку, я отправился на юг, в Эфиопию.

Из Хартума на дорогом итальянском автобусе с кондиционером доезжаете до городка Кассала. Дальше идет граница, а за ней начинается Эфиопия. Эфиопы — это уже христиане. Проезжаешь линию паспортного контроля и чувствуешь: тут даже воздух другой.

Словами такое не объяснишь. Я ведь как был в Африке, так и остался. Вокруг не появилось ничего похожего на мой собственный северный город. Меня по-прежнему окружали одни негры. И все равно: после спертого, душного воздуха ислама ощущение — будто ты уезжал, а теперь вернулся домой. Мой автобус шел только до Бахр-Дара, а там я пересел уже на эфиопский автобус и через семь часов был в Лалибэле — священном городе эфиопов.

Сама Лалибэла — это даже не город, а деревня. Красные домики, построенные из глины вперемешку с соломой. Мужчины жуют табак и, сидя прямо на перекрестках улиц, прядут шерсть. Женщины на ослах возят воду из колодца.

Главная достопримечательность Лалибэлы — одиннадцать древних, вырубленных в скалах, монастырей. Эфиопия — совершенно не туристическая страна. Внутри монастырей пусто. Белых практически нет. Бродят только смешные эфиопские священники. За каждым священником непременно идет мальчишка со здоровенным белым солнцезащитным зонтом.

Одиннадцать лалибэльских монастырей построены в разное время и совсем не похожи друг на друга. Стены монастыря Мар-Ливанос вырублены из фосфорицирующего камня и светятся по ночам… В монастыре Бетэ-Гиргис монахи показывают запертую на семь ключей могилу Адама… Внутри монастыря Медхани-Алем есть каменная плита, на которой высечена дата начала Страшного суда… К сожалению, семьсот лет назад плиту укрыли бархатным покрывалом, и с тех пор под покрывало никто не заглядывал.

2

На самом деле я видел все самые знаменитые монастыри мира. Лалибэла стала последней, а до нее были греческие Метеоры, итальянское Субиако, грузинский Света-Цховбели, пещерные монастыри в Каппадокии, Солемское аббатство и три коптских монастыря в Вади-Нутрун…

Сказать, что поездка в монастырь духовно обогащает, не возьмусь. Что тут может обогатить? Древние стены рушатся, количество монахов сокращается, вместо паломников в ворота стучатся организованные тургруппы во главе с наглыми гидами. Хуже всего в этом смысле в Синайском монастыре Святой Екатерины (самом древнем православном монастыре планеты). Позади территории там есть вырубленная в скале лестница: четыре тысячи ступеней, ведущих к месту, на котором пророк Моисей когда-то разговаривал с Богом. Сегодня по лестнице безостановочным потоком ползут целлюлитные тетки и прямо на ступенях в спальных мешках спят укуренные голландские хиппи.

Монастыри выглядят ободранно и странно. Но если бы они вдруг совсем позакрывались — лучше бы не стало. Голые, умирающие с голоду эфиопы выглядят счастливыми: у них есть священная Лалибэла. Многотонные вырубленные в надежных скалах монастыри стоят, и значит, тылы прикрыты. Поэтому эфиопы неторопливы, улыбчивы, внимательны… Они знают какую-то настоящую жизнь, а я о ней только слышал.