Пустые комнаты - Алекс Палвин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Дядя Дэн сказал плохое слово! Дядя Дэн назвал открытку долбаной!
– Митчелл, мать твою так-растак! Не выражайся при детях!
Вайолет закрыла рот руками и захихикала. Я схватил конверт и сунул его в сумку.
– Это не отменяет моего первого вопроса: что ты делал в лесу с лопатой? Закапывал сундук мертвеца?
– Я хочу кушать!
Уильям уставился сначала на дочь, потом на меня – с безысходностью во взгляде, известной всем молодым отцам. Ему было тридцать два, выходит, он узнал, что станет отцом двойни, в двадцать шесть. Меня, двадцатишестилетнего, такая новость подкосила бы. Вот и Уильяма она подкосила.
– В холодильнике есть пеперони. – Я похлопал Вилли по плечу. И, опережая его возражения, добавил: – Запретив своим отпрыскам съесть пиццу, ты не вернешь себе свои причиндалы. Они в сейфе, а ключ от сейфа у Софии, помнишь?
Моя забота была вознаграждена ледяной улыбкой.
* * *
В раковине лежал нож для рыбы – особой формы, с рукоятью, защищавшей руку от скольжения. На столешнице – галлон сока уже комнатной температуры. Завязав волосы в хвост, я закрыл навесные шкафы, задвинул ящики и, спрятав нож, вымыл руки с мылом.
Утвиллер забрался на табурет, на котором два часа назад, борясь с похмельем, сидел я.
– На вопрос ответишь?
Я сунул пиццу в микроволновку, а коробку затолкал в мусорное ведро. Помимо коробки, там была бутылка из-под виски, что-то синее, свернувшееся кольцами, и слипшийся, некогда серый ком, как мои…
– Вы только посмотрите! – Я вздрогнул, но Вилли продолжал как ни в чем не бывало: – Митчелл не реагирует на внешние раздражители. С тех пор как вышел из леса, смотрит темным равнодушным взглядом. Вероятно, внешние раздражители недостаточно весомые. Может, мне следует отыскать твой сундук мертвеца?
Я затянул мусорный пакет, прежде чем успел рассмотреть что-либо еще.
– Дэн?
– Все в порядке.
– Ну, я так не думаю. Ты позеленел.
– Кажется, я был не готов к запаху еды.
Уильям подался вперед, придирчиво изучая мою физиономию.
– У тебя отрешенный вид и остекленевшие глаза. Много ты вчера выпил?
По мнению Утвиллера, я был одним из самых счастливых парней на планете. Но, само собой, я им не был. Проблема с алкоголем заключается в том, что однажды ты просыпаешься и понимаешь, что он нужен тебе не только скоротать вечерок, а просто чтобы почувствовать себя нормальным. Сначала мысль о стакане завлекает тебя в бар, потом заставляет выбираться из постели, а уж затем выпивон хватает тебя за шкирку, швыряет на пол и тащит за собой, словно добычу. Дважды я подходил к черте, дважды мне удавалось откатывать. Последние два месяца я снова уверенно полз проторенной дорожкой. Вопрос пары недель, когда первым делом утром я буду тянуться не к шипучим таблеткам, а к бутылке. А без Вивиан я не был уверен, что, достигнув этой точки, захочу откатывать в третий раз. Для кого? Для себя? Себя я не так чтобы любил. По правде говоря, я себя ненавидел. Делать что-то для себя всегда было своеобразной формой мазохизма: что бы я ни делал, это было разрушительным, самоубийственным.
– Я решил завязать, – сказал я неожиданно для самого себя.
– Когда?
– Сегодня утром. Только что.
Это была чистая правда. С другой стороны, я не брался утверждать, насколько она жизнеспособна. Вилли продолжал смотреть на меня с легким беспокойством, когда звякнула микроволновка.
Детей мы нашли у двойных дверей с ручками в виде оскаленных демонических морд.
– Я хочу посмотреть, что там внутри! – разнылся Вилли-младший. – Когда я смогу посмотреть, что там внутри?
– Они видели «Семейку Аддамс», – заметил я, поднимая брови. – Полагаю, фильмы студии «Хаммер»[3] приведут их в восторг. – Утвиллер метнул на меня свирепый взгляд, и я догадался, о чем он думает: о том, как впервые попал в комнату за двойными дверями. – Ладно, ладно. Но так и знай: есть вещи похуже ужастиков.
Лицо Уильяма приняло исступленное выражение, он зашатался подобно монстру Франкенштейна.
– И все они ходят на двух ногах, выглядят как мы с тобой, но их глаза холодны, как лед, а в сердце у них сажа. А теперь все живо на кухню, иначе я озверею и кого-нибудь проглочу!
Я переглянулся с малышней:
– Робин Бобин Барабек cкушал сорок человек, и корову, и быка, и кривого мясника…[4]
Холл наполнил детский смех.
* * *
Получасом позже, бросив пакет в мусорный бак, я остановился у входной двери. Сквозь голые ветки кленов и осин виднелась Холлоу-драйв. Соцветия гортензии, присыпанные снегом, напоминали покинутые гнезда шершней. Я прожил здесь шесть лет.
– А как же твоя работа?
Пристегнув двойняшек на заднем сиденье «Кадиллака», Утвиллер приблизился ко мне.
– Мне платят не за то, чтобы я торчал в офисе с девяти до пяти. Более того, люди готовы платить мне еще при моей жизни. – Я поставил сумку в багажник. – Между прочим, все тридцать пять лет жизни Модильяни прошли в исключительной нищете. Он был так беден, что часто писал и на обратной стороне холста. А умер от туберкулезного менингита в больнице для бездомных. Как только гроб с его телом был предан земле, арт-дилеры и воротилы принялись скупать его работы за тысячи франков.
Открыв дверцу, я забрался за руль. Одной рукой Уильям оперся о крышу, другой – о дверцу, заглядывая в салон.
У Вилли был класс, а у меня – поразительная готовность к насилию. Однажды мы возвращались с двойного свидания – я, Вивиан, Уильям и София. И какой-то парень на парковке начал спорить с ним из-за парковочного места. В итоге тот тип ударил его, а Утвиллер просто стоял там, с кровью, бегущей по губам, и с таким видом, будто решал сложное математическое уравнение. Я позаботился о том, чтобы это не повторилось, и под воинственные крики Софии уложил ублюдка мордой в асфальт. Вот такой была разница между мной и спокойным, бесконфликтным Уильямом. Кстати, за время нашей дружбы мы ни разу не сцепились.
Три года назад я заготовил конверт на случай, если склею ласты, который хранил в верхнем ящике бельевого комода, подписанный: «Вручить Уильяму Коннору Утвиллеру».
– Вивиан звонила, – заметил друг. Из-за низких туч вновь выглянуло солнце, и линзы его вайфареров позеленели. – Они болтали с Софией больше часа.
Я молча кивнул. Утвиллер был в курсе, что на данный момент мы с Вивиан не живем вместе. Расстались, разбежались, подали на развод – этих слов не было… еще. Он не знал,
