Ольга, или семь мгновений весны - Макс Черепанов

что она внимательно смотрит на меня, подперев щеку рукой.

- Тебе надо сниматься в кино, - предложил я, - в "Калине

красной, часть вторая". Трогательный образ городской жительницы,

вечно ищущей, наивной и простодушной...

Она толкала меня в плечо.

- Это кто тут простодушная? Это я простодушная? Да еще "вечно

ищущая...". Ах ты трепло...

Я мурлыкал про себя. Так, за перестановками тарелок и отходами

от стола по естественной надобности, на нем незаметно появилась

бутылка "Посольской" водки - холодная, запотевшая, и знакомая пара

рюмок. Оля уже приготовилась налить, когда я накрыл свою рюмку

ладонью.

- Не хочу сегодня пить, - и посмотрел ей пристально в глаза,

мне это не нужно... и ты лучше не пей.

Бутылка повисла в воздухе. Она усмехнулась, как-то очень взросло.

- Я-то обойдусь, а вот для тебя это может быть кстати. Уверен,

что не будешь?

- Уверен.

- Как хочешь...

Разговор не очень-то клеился, но это было не слишком важно - мы

чувствовали друг друга. Скоро она уже сидела у меня на коленях ( блин

тяжелая! ), и мы медленно, неторопливо целовались. Какая, к лешему,

"Посольская"? Можно быть пьяным и так - просто от поцелуев, от близости

хорошо понимающего тебя человека. От того, что _нашел_.

- Знаешь, - сказал я, когда мы оторвались друг от друга, - у

меня тоже есть нескромный вопрос.

- А я знаю, какой... - играя в смущение, отвечала она.

- И какой же?

Она зашептала мне на ухо. Вот заигралась - мы же одни. Если не

считать...

- Я угадала?

- Ну, в общем... да.

Переливы тихого смеха.

- И какой же ответ?

- А ты сам как думаешь?

Осторожней, Макс, осторожней. Не обидеть бы.

Я посерьезнел, и медленно улыбка сползла и с ее лица тоже.

- Я думаю, ответ - "да". Я думаю, даже - не один.

- Знаешь, - отвечала она тихо, - я ведь не обязана тебе ничего

рассказывать.

- Конечно, - отвечал я, - не обязана. Но я не обижусь, если

скажешь.

- А ты так хочешь знать? Ну, я тебе скажу - двое. Первый - в

четырнадцать, было это в пионерском лагере и не совсем добровольно

с моей стороны. Второй...

- Извини.

- Нет уж, теперь я договорю. Второй был в шестнадцать - высокий,

красивый, с длинными патлами. Цветы читал, стихи носил... Тьфу ты

ну, наоборот? На Томаса Андерса был похож. Добился своего - и свалил.

Типичный козел.

- Прости - я не хотел...

- Ничего, Максим , - ей почему-то нравилось выговаривать

имя полностью, - ничего... - она спрятала лицо у меня на груди, и

сказала там: - а все-таки ты ненормальный.

- Почему?

- Глаза у тебя... то пустые-пустые, а то - как угли.

Я улыбался.

- И еще - жара на улице под тридцать, а ты в черной куртке

шастаешь. Хоть здесь бы снял...

- И то правда, - ответил я и снял куртку. С нее началось, но

ей не закончилось. Потом мы опять общались с диваном, и Оля, опираясь

рукой на мой живот, просто сказала:

- Как хорошо, что ты есть, и сейчас тут со мной. Вот повезло,

что встретились...

Я мог лишь сказать точь-в-точь то же самое, а по-другому

ответить не мог - впервые в жизни не подбирались слова.

А потом они, слова, стали на некоторое время не нужны.

Кто-то говорил мне, что нет лучше музыки для любви, чем "Битлз".

Он явно не пробовал "Наутилус".

Утром... утром я вынес мусор, сходил за какой-то мелочью для

Ольги в киоск, ненадолго смотался домой. Потом мы шатались по городу,

посидели пару часов на скамеечке в парке Пушкина, вальяжно развалившись

и болтая ни о чем. Сьели мороженое по пути к "Уралу". Посмотрели пару

раз "Узника", и еще какую-то дребедень. На этот раз уходили из зала

последними, обнявшись как брат и сестра. До ее дома доехали на

троллейбусе - принципиально. Я сходил на асфальт, как коммандос во

вьетнамские джунгли... но все впустую - обычная, залитая красным светом

заходящего солнца городская остановка, кишащая людьми. Подал ей руку

но она спрыгнула, опершись на плечо.

Потом мы сидели у нее дома - некоторое время, достаточное для

отдыха после бесцельной ходьбы-брожения по улицам. Сидели, взявшись

за руки и касаясь друг друга лбами. Уже ничего не нужно было говорить.

Я был счастлив... мне казалось, что так будет всегда и еще много будет

таких вечеров.

Спал я дома - крепко, как покойник. Когда приподнял голову от

подушки, солнце уже вовсю жарило в стекла - полдень. Чертыхаясь,

оделся и побежал. Дом наконец-то нашелся сразу.

Дверь открылась почти синхронно со звонком... и занесенная для

шага вперед нога зависла в воздухе, а улыбка и готовые сорваться с

языка слова застряли в горле.

- Тебе кого? - спросил меня незнакомый мужик лет сорока, в

расстегнутой голубой рубашке, с клочковатыми пучками волос по

сторонам сильно сплюснутой с боков головы.

Целых полсекунды на то, чтобы хоть что-то сообразить, стереть

с лица нелепую улыбку.

- Мне - Ольгу.

- Ольгу... - он оглянулся назад, в коридор, снова посмотрел на

меня, не уходя с прохода, - а ты ей кто?

Эмоции скрутились, приобрели обратную полярность. Почти не

думая, я качнулся вперед к нему, оскалился:

- Я ее друг. А ты?

- Ну-ну, - буркнул он, отступая назад. Попытка закрыть дверь не

удалась - я подставил ногу раньше, чем он подумал о ней. Медленно

закипала холодная ярость.

- Оленька! - крикнул он назад, в комнату бабки, в полуоткрытую

дверь.

"Оленька"... Ах ты п-падаль...

В двери появилась Ольга, одетая в глухой серый костюм. Глаза

ввалившиеся, голова опущена. Увидела меня - и отблеск света скользнул

по лицу. Потом посмотрела на мужика, на меня, заметила наши напряженные

позы, оценила ситуацию.

- Ты знаешь этого молодого человека? - фальцетом вопросил он.

Оля вошла в коридор, отстранила его.

- Да, - устало промолвила, - я знаю этого молодого человека.

И - уже мне, открывая дверь:

- Пошли поговорим...

Пока мы спускались пролетом ниже, голова высунулась и укоризненно

проквакала:

- Ну-ну... то-то мать обрадуется...

- Только попробуй, - не оборачиваясь, проронила Ольга.

Там, на заплеванной лестничной площадке, она достала сигареты.

Крепко затянулась, щурясь, посмотрела в узкое окно подъезда, в сторону

от меня. Сейчас ей можно было бы дать на глазок и двадцать пять... и

даже тридцать.

- Бабушка померла, - глухо сказала, - сегодня ночью...

Во второй раз за несколько минут я подавился словами.

- Сочувствую, - так же глухо отозвался после непродолжительного

молчания. И немного подумав, добавил: - ты долго этого ждала, правда?

- Что? - она вскинулась, сигарета задрожала в пальцах.

- Сочувствую, говорю... "Скорая" небось летела как на крыльях...

но самую малость не успела. Полчаса где-нибудь. Или час.

Пощечины я ждал, и потому без труда отбил тонкую руку. Не давая

ей опомнится, громко выпалил, почти крикнул:

- Кто этот лысый хрен? Что он тут делает?!

- Как... как ты можешь так говорить...

- Могу! Я его чуть не поцеловал с разбегу!

- Не про то... про бабушку...

- Она уже не была человеком, - жестко отвечал я, - это было

растение. Поэтому мне плевать. Оставлять тебя один на один с ней

безнравственно. Я не имею чести знать твою мать, но она мне уже

крайне не нравится. Это ее долг, а не твой...

Оля тихонько всхлипывала.

- Я... любила ее... действительно. Бывало, прибегу к бабе

Лене в комнату, а она меня обнимет, на коленки возьмет... поцелует,

погладит... - и черты Ольги исказились, она пыталась отвернуться. Это

был самый страшный вид плача - почти беззвучный, сжигающий человека

плач без слез.

Я сжал зубы, проклиная себя.

- Ладно, Оль, не надо... прости...

Она плакала уже у меня на груди, тихо, но уже не жалея слез.

Открылась рядом дверь, выглянула девочка лет одиннадцати, уронила

нижнюю челюсть, закрыла дверь обратно. Я гладил Олины волосы... и

все же беспокойство не отпускало. Когда всхлипы стали чуть тише,

я бережно отнял ее лицо от куртки, и спросил, держа его в ладонях:

- А этот... дядя... кто такой, а?

Она высвободилась. Вытерла слезы.

- А что?

Теперь мои черты стали кривится, против моей воли. Это был не

плач и не ярость... что-то такое среднее, жуткий гибрид. Должно быть,

Оля слегка испугалась, ей не приходилось видеть подобного раньше.

- Ну, чего ты? Это Олег... Олег Петрович, друг семьи. Он

помогает... все организовать. Мне не справится одной.

- Где ж он был раньше, "друг семьи" хренов?

Молчание. Сизые колечки дыма.

- Ну ладно... а дальше-то что? - спросил я, слегка морщась от

запаха табака.

- Дальше... - кроша пепел, пряча глаза... - не знаю. Мать

должна прилететь сегодня вечером. И еще пара родственников.

- Отец?

- Отчим... его брат, может быть.

Немного помолчали. Потом я отобрал у нее почти докуренную