Приятное и уединенное место - Эллери Квин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Я в этом не так уверен, — грубо отозвался Питер. — Что происходит с твоим полоумным стариком? Какого черта он не обратится к психиатру? Неужели он не понимает, что губит твою жизнь?»
«Он неисправимый игрок, Питер».
«И неисправимый бабник — не забывай об этом. Твой отец, Вирджин, вообще неисправим. — Питер наедине часто называет меня Вирджин, не сознавая, насколько это уместно.[28] Это вызывает у меня корчи. — Ты говоришь, что он тебя любит. Что это за любовь, которая заставляет отца продать дочь евнуху, чтобы спасти свою жалкую шкуру?»
«Папа слабый человек, Питер, и потакает своим слабостям, но он вовсе не считает такой страшной судьбой мой брак с одним из богатейших людей в мире. Конечно, он не знает о… слабостях Нино. — Подошел официант, и я быстро сказала: — Я проголодалась. — Хотя вовсе не хотела есть. — Ты собираешься кормить меня разговорами?»
Мы что-то заказали — кажется, мне подали телячью котлету, запеченную в каком-то клее; очевидно, у их знаменитого шеф-повара был выходной. Питер подверг меня перекрестному допросу относительно договора, который мне пришлось подписать перед свадьбой. Очевидно, бедняга был в отчаянии, так как мы уже сотни раз пытались перелезть через эту Берлинскую стену, но не находили в ней ни единой лазейки. Я была вынуждена снова напомнить ему, что до истечения пятилетнего срока не обладаю никакими правами на состояние Нино, и если покину его ложе (!) и кров до конца срока, то он не только оставит меня без гроша в кармане, но и запросто может отправить папу за решетку по старому обвинению в растрате.
«Неужели его деньги так важны для тебя?» Питер скривил губы.
«Я ненавижу их и его самого! Ради бога, Питер, неужели ты думаешь, что дело в деньгах? Я же говорила тебе, что охотно согласилась бы на бедность, если бы не…»
«Если бы не твой дорогой старенький папочка. — Питер скрипнул зубами. — Черт бы его побрал! Когда истекает срок?»
«Какой срок, Питер?»
«Пятилетний срок вашего договора. Это одна из личных бумаг Нино, к которым он меня не подпускает».
«Какое сегодня число? 9 декабря. Значит, ровно через девять месяцев — 9 сентября будущего года, в шестьдесят восьмой день рождения Нино и пятую годовщину нашей свадьбы».
«Девять месяцев». Питер произнес это очень странным тоном.
Я не поняла смысл, пока Питер не повторил фразу. Это показалось мне забавным, и я засмеялась. Но Питер оставался серьезен, и, взглянув на его лицо, я тоже расхотела смеяться.
«В чем теперь дело, Питер?»
«Ни в чем», — ответил он.
Но я знала, что это не так. Я чувствовала, что в его светловолосой разочарованной голове мелькают ужасные мысли, но не стала об этом думать. Мне хотелось выкинуть это из моей головы как можно скорее. Я уверяла себя, что мой Питер не станет лелеять какие-то кошмарные планы, в какой бы ярости он ни пребывал.
Но я понимала, что он может это делать и делает.
Знает ли один человек другого по-настоящему? Даже того, которого любит? В тот момент я знала мистера Питера Энниса, родившегося в 1930 году и окончившего Гарвард в 1959-м, доверенное лицо Нино, Джулио и Марко Импортуны, ведущего личные дела трех братьев, не более, чем любого незнакомца, которого случайно толкнула на улице.
Это пугало меня и пугает до сих пор.
Но и еще кое-что сделало сегодняшний день таким скверным. Когда я смотрела через стол на Питера, прикусив зубами салфетку, то увидела через его плечо моего отца, только что вошедшего в ресторан. Рядом с ним была размалеванная девица, но пришла ли она с ним, я так и не узнала. Меня беспокоило то, что папа увидит меня с Питером — ведь о наших отношениях не знал даже он. Конечно, папа специально не стал бы выдавать меня Нино, но он иногда выпивает лишнее, а Нино — ходячий радар, добывающий информацию из воздуха. Я просто не могла идти на такой риск.
«Питер, там мой отец, — прошептала я. — Нет, не оборачивайся — он не должен видеть нас вместе!..»
Питер не подкачал. Небрежно бросив на столик двадцатидолларовую купюру, он повел меня к задней стене, так что мы все время оставались спиной к папе. Мы притворились, будто идем к уборным, но вместо этого ускользнули через кухню. Персонал не обратил на нас никакого внимания. Заставить работающих ньюйоркцев оторваться от своих обязанностей можно, лишь подложив под них бомбу.
Мы едва не попались, и на улице я сказала Питеру, что больше нам не стоит появляться вместе на людях. Он посмотрел на мое испуганное лицо, поцеловал меня, посадил в такси, но не поехал со мной. Прежде чем захлопнуть дверцу машины, Питер произнес тихим дрожащим голосом:
«Мне остается сделать только одно, и, клянусь богом, когда придет время, я это сделаю».
Больше я не видела Питера сегодня, но эти слова все еще преследуют меня. Они — и выражение его лица перед тем, как мой отец вошел в ресторан.
Девять месяцев…
Как будто сегодня что-то было оплодотворено в матке времени. Надеюсь, я не права, и молюсь, чтобы это было так, потому что, если взгляд Питера выражал то, что мне показалось, а его прощальные слова означали то, о чем я думаю, зародыш превратится в урода, как бывает, если беременная женщина принимает талидомид,[29] если не в кого-нибудь еще хуже.
Это ужасная мысль, и я чувствую, что больше не в силах излагать свои мысли связно. Я выпила больше половины бутылки и здорово опьянела, чего почти никогда не позволяю, так как боюсь к этому пристраститься. Так что прощайте, миссис Бутылка, лучше я лягу в кроватку.
Первый месяцЯнварь 1967 года
Беременность началась.
Зигота стала многоклеточным эмбрионом. Он вырос до размера горошины, а его сердцевина — до размера булавочной головки.
Клетки в этой сердцевине образуют хребет, на краю которого формируется крошечный узелок. Это зачаток головы.
Второй месяцФевраль 1967 года
До конца второго месяца при обычном наблюдении невозможно отличить человеческий эмбрион от собачьего.
Но по истечении первых восьми недель он приобретает безошибочные человеческие очертания. Теперь это уже не эмбрион, а утробный плод.
Третий месяцМарт 1967 года
Глаза уже не на одной стороне головы, но сближены друг с другом. Крошечные щелочки отмечают уши и ноздри, а чуть большая — рот. Лоб становится массивнее. На верхних конечностях появляются пальцы, запястья, предплечья. По внутренним репродуктивным органам можно определить пол.
Четвертый месяцАпрель 1967 года
В течение этого периода живот развивается очень быстро, уменьшая диспропорцию между головой и остальной частью плода.
На голове появляются волосы.
Мать начинает чувствовать шевеление маленького тельца.
Пятый месяцМай 1967 года
На половинной стадии беременности нижняя часть плода пропорционально увеличивается, а ноги начинают подниматься. Теперь мать четко ощущает то, что она вынашивает. Руки и ноги плода совершают внутри ее тела энергичные движения.
* * *Эллери отделал свой кабинет панелями из сплавного леса — тогда этот выбор казался ниспосланным истинным вдохновением. Щербатая, неровная поверхность выглядела испещренной многолетними приливами и отливами и была искусно покрыта сероватым налетом пены морской. Глядя на нее, Эллери чувствовал, как пол колышется у него под ногами, а щеки обжигают соленые брызги. При установленном на максимальной мощности кондиционере было легко представить себя на палубе прогулочного судна, рассекающего воды Зунда.
Однако это оказалось серьезной помехой требованиям реальности. Метаморфоза стен кабинета изменила обстановку до критической степени, превратив обычную манхэттенскую квартиру в аттракцион. Эллери всегда считал, что для наиболее эффективного использования времени и следования графику писатель прежде всего нуждается в рабочей атмосфере привычного беспорядка. Изменения должны ограничиваться моделью точилки для карандашей на подоконнике. Даже пыль поощряет к работе. Согласно древней метафоре, творческое пламя ярче горит на тусклых и пыльных чердаках.
Зачем же было избавляться от милых сердцу грязных обоев, которые так преданно помогали ему заканчивать многие рукописи?
Эллери тупо смотрел на четыре с половиной фразы, отпечатанные на листе, вставленном в машинку, и складывал руки в молитвенном жесте, когда в кабинет вошел его отец.
— Все еще работаешь? — устало спросил он и быстро удалился при виде мучительного зрелища.
Но через пять минут старик появился вновь, неся запотевший стакан с зеленоватым коктейлем, которым успел освежиться. Эллери стучал себя кулаком по виску.
