Записки - Александр Мюлькиянц

И вот, долгожданный очередной праздник первого мая. Митинг, в честь вручения заводу переходящего Красного знамени лично первым секретарем райкома, был назначен на двенадцать часов дня 29 апреля.

Процедура проходила примерно так: цоколи всех основных цехов срочно окрасили красным суриком; в заводскую кулинарию завезли свежих голубых цыплят, воблу и свиные отбивные без косточек. Заблаговременно стройцехом была выстроена огромная деревянная трибуна, чуть меньше Щусевского Мавзолея. Ее установили на площади перед парткомом, недалеко от въездных ворот. Заводчане, предвкушая крупную премию, почти все высыпали на площадь. Да, чуть было не забыл, при въезде прямо над трибуной вывесили два большущих двусторонних лозунга: «Народ и партия — едины» и «Партия — наш рулевой». Лозунги, как всегда были написаны второпях, в воскресные дни, двумя заводскими художниками-оформителями, которые занимались всей наглядной агитацией в цехах и на территории. Задуман был еще и третий: «Мы говорим Ленин — подразумеваем партию…» и т.д.» Но, чрезмерно переутомленные  написанием двух первых лозунгов, художники, взяв отгулы, в очередной раз… запили. А водку они лакали, как молоко, особенно под праздники, и напивались ею, как губки; хоть выжимай их потом, точно мокрую тряпку. Именно этих двух художников партком неоднократно пытался ввести в наш отдел, аргументируя тем, что все художественные силы предприятия должны быть сконцентрированы в одном подразделении и иметь одного руководителя. Я отбивался, как мог, привлекая к защите иногда тяжелую артиллерию в лице Владимира Георгиевича. Мы часто к пьяным относимся неожиданно уважительно, как непросвещенные народы — к сумасшедшим. Не с опаской, а именно — уважительно. Можем даже уступить им место в общественном транспорте. Есть, по-видимому, что-то внушающее благоговейный трепет, в человеке, у которого отказали сдерживающие центры и который способен на все. Конечно, потом мы его заставляем расплачиваться за этот миг величия, миг превосходства.

Ровно в 11-45 появилось все заводское руководство в темных плащах и чинно поднялось на деревянный мавзолей, заняв места за длинным столом с двумя микрофонами.

В 12 часов на улице засигналили машины. Ворота впервые открывал лично начальник охраны. На территорию вползли две машины: черная «Волга» и белый «Рафик». Из «Волги» чинно вышел холеный первый секретарь. Навстречу ему буквально выскочила, чуть не упав, на высоченных каблуках и в шестимесячной завивке, наш парторг. Из микроавтобуса два красивых молодых инструктора райкома бережно вынесли переходящее Красное Знамя. Оркестр, проиграв небольшой отрывок из марша, вдруг стал почему-то менять свое местоположение и приблизился вплотную ко мне.

Заводской фотограф с треногой в руках, перебегая с места на место, увековечивал торжественное мгновение. Первый секретарь поднялся на трибуну, поздоровался с руководством, затем в микрофон с заводчанами и сел на приготовленное ему место. В начале выступил директор. Затем он дал слово первому секретарю райкома, который поздравил всех присутствующих с выполнением квартального плана на… тут он выдержал небольшую паузу… и назвал наконец долгожданную волшебную цифру 104,7 процента. Взревел оркестр… грохнули аплодисменты… Лица группы заводчан, стоящих рядом со мной, напряглись, глаза засверкали, как молния; заискрились головы и из них даже раздался тревожный треск, напоминающий раскаты грома. Это дружный коллектив работников счетно-вычислительного отдела мгновенно в уме просчитал размер причитающейся ему премии. Не буду пересказывать всю достаточно нудную процедуру митинга, с передачей знамени из рук в руки, с поцелуями, но фрагмент одного выступления превзошел все мои ожидания.

Наша секретарь парткома так волновалась, что обращаясь к первому секретарю, ляпнула в микрофон: «Как только вы от нас ушли, наше предприятие тут же сумело вырваться в число передовых, не только в районе, но и в отрасли»… полная тишина… Кто-то из толпы вдруг зааплодировал… Первый секретарь помрачнел и пару раз кашлянул. Стоявший рядом со мной, оркестр так рьяно и неожиданно заиграл, что я чуть было не оглох.  И вот тут уже без микрофона ляпнул я: — Ну вот теперь уже все!

— Что все? мгновенно переспросил меня, как назло стоящий рядом, симпатичный, но бдительный сотрудник группы режима, следивший в нашем ящике за утечкой информации и прослушивающий и записывающий все сомнительные телефонные разговоры.

— Это я так, про себя,— ответил я и незамедлительно стал пробираться к выходу. Мне просто весь этот спектакль страшно надоел и я решил пойти в Строгановку на переговоры с художником. Все эти лозунги, цифры, планы, выступления бессчетное количество раз повторялись и всегда были неправдой; слова отдавали ложью, даже на вкус, и я до сих пор чувствую этот привкус во рту.

Только через два года удалось наконец полностью укомплектовать штат нашего отдела и снять, создавшееся в первые годы, невыносимое напряжение. Я, запомнив наставления друзей Валерия и Саши при поступлении в почтовый ящик, стал сверхдисциплинированным служащим и беспросветным реалистом-дизайнером. На нашем заводе, помимо основной секретной продукции, выпускали еще странные электронные часы и какие-то никчемные ручки для мебели. Но за семью покровами секретности, окутывающей в нашей стране все, что связано с электронной промышленностью, завод значился под кодовым номером «Почтовый ящик № 23-18» Думаю, однако, что секретность разводили не столько для того, чтобы сбить с толку вражескую разведку, сколь для поддержания полувоенной дисциплины, единственного, что могло обеспечить стабильность производства. Ежегодно, к концу каждого квартала, когда общезаводской план летел в трубу, администрация бросала клич, мобилизовывала всех на одно задание, и план брали штурмом.

Вначале мне было очень трудно привыкнуть к работе в почтовом ящике, особенно после незабываемой творческой атмосферы в СХКБ. Там была и работа интереснее, и больше свободного времени, и почти никакой дисциплины, но правда, платили гораздо меньше. У нашего молодого подразделения, официально подчиненного главному инженеру, начальников было на самом деле гораздо больше. Это и директор и четыре его зама и даже парторг. Больше всего выбивала нас из колеи это какая-то непредвиденная, срочная работа, которая срывала мои эфемерные попытки наладить рабочий ритм в отделе.

Как-то часов в 11 утра раздается тревожный телефонный звонок!

— Александр Вазгенович! Вас срочно вызывает директор!

Прибегаю на четвертый этаж административного корпуса, захожу в кабинет. Стоят мрачные человек десять, молча, вокруг двух высоченных хрустальных ваз. Прямо-таки немая сцена из гоголевского «Ревизора». Осмотревшись удалось разлядеть среди стоящих знакомые лица нашего директора, двух замов и главного инженера. Остальные были мне абсолютно незнакомы.