Сто тысяч миль (СИ) - Sabrielle

Но это не значило, что мы хоть когда-то забудем. Не забудем. Никогда.

Во время Большой Войны на поверхности не спасся никто. Только укрывшиеся в Горе смогли пережить самые страшные годы, когда радиация была так велика, что убивала за сутки. Крепкие толстые слои камня и полная изоляция укрыли людей от губительных последствий боёв и взрывов бомб. Система искусственных ферм и небольшое поголовье скота спасло от голода в те времена, когда на земле настала Долгая Зима. Небо стало чёрным от сажи и пыли, не зрел урожай, гибли завязи и побеги, температура стала почти невыносимой для жизни. Но припасы в Горе тоже не были бесконечными и кончались быстрее, чем ожидалось. Особенно это стало заметно, когда у людей стали появляться дети. Никому не хотелось умирать с мыслью, что он — последний в человеческом роду, и многие искали утешение именно в потомстве. Итогом стали массовый голод, беспорядки, беспощадные схватки за кусок хлеба, попытки захватов власти. Управленцы были бессильны остановить бушующую толпу, потому приняли ужасающее в своей радикальности решение. Изгнать из бункера больных, калек, преступников и тех, кому просто не повезло оказаться не в то время и не в том месте. Эти «неполноценные» по их мнению заслуживали жить меньше, чем нагулянные младенцы без нормальной семьи — те были «светлым будущим». Они действительно решились на это и ждали, что все изгнанные тут же погибнут от агрессивной среды, радиации, голода и беспощадного климата.

Они просчитались. Наши предки выжили.

Пережить первый год смогло меньше половины. Адаптация к жестоким условиям была долгой и трудной, однако спустя годы климат успел немного вернуться к норме, сажевые облака в небе почти рассеялись, а флора и фауна постепенно занимали своё привычное место. Они вспомнили сельское хозяйство, наладили охоту, приступили к постройке поселений, записывали все научные знания, что помнили, чтобы возродить производства. На месте ненадёжных хибарок постепенно стали вырастать каменные укреплённые крепости. Хищники не раз пытались полакомиться и ими, и разводимым скотом, и высокие стены поначалу были не блажью, а инструментом выживания. Потому наши предки оттеснили голодных тварей в пустоши и непролазные чащи лесов, постепенно истребляя мелкую дичь в предместьях городов. Это открыло дорогу торговле и обмену товарами между разными поселениями, начался рост производства, а с ним и уровня жизни. Они взяли курс на медленное, но уверенное движение вперёд.

Всё было хорошо, пока однажды с разрушительным ураганом с востока к ним не пришла страшная эпидемия. После затишья рано или поздно симптомы начинали появляться у каждого: покраснение глаз, сыпь, чесотка, лихорадка, невыносимая боль во всём теле. Потом всё затихало, будто организм терял надежду победить заразу, а сам человек плавно и жутко угасал на глазах без малейших внешних признаков болезни. Дети умирали на руках родителей, родители подле детей. Не было никаких лекарств и не было возможности их создать, чтобы спасти своих родных и близких. Ближайшая лаборатория находилась в Горе, а горцы никогда не спешили нас спасать. Это была катастрофа, очередная и, казалось, та самая, что наконец положит всему конец. Но часть из нас, землян, всё-таки справилась с таинственной заразой. Природа наградила самых сильных способностью побороть вирус, и они передали свой иммунитет детям. Гордым детям остатков человеческой цивилизации.

Мы победили в битве, но не выиграли войну. Мы всё равно умирали, пусть не так стремительно, как от эпидемии, а постепенно — будто чтобы каждый смог видеть свой конец. У нас были огромные территории, но жить на них было некому. Последствия Большой Войны оставались нашими неизменными спутниками. Радиация перестала убивать быстро, потихоньку рассеиваясь, но оставляла в наших генах неприятные последствия, всё больше женщин и мужчин становились бесплодными. Потому те, у кого был дар зачатия и рождения, всегда занимали одну из высших ступеней в нашем обществе. Мужчины, способные зачать, никогда не были обделены вниманием девушек, а для девушки стать матерью означало достичь высшей ступени социальной иерархии. Матерей все уважали, почитали и охраняли, ограждали от опасной и трудной работы и зачастую не смели возразить почти ни в чём. Не потому что было нельзя, а потому что как можно было относиться иначе к женщине, способной на истинное чудо рождения?

Совету матерей было отдано управление нашим городом. Никто даже не смел покушаться на их право принимать решения по вопросам хозяйства, распределения ресурсов, а также вопросам правосудия. Последнее слово в конфликтах Совет матерей получил вовсе не потому что матриархат был лучше или навязан ими, он скорее был гуманнее и гибче. То, за что мне хотелось бы влепить хорошую оплеуху, матери принимали со снисходительной улыбкой и убеждали простить. Назначали справедливое, но милосердное наказание. Они сохраняли нам жизни отсутствием глупых конфликтов и склеивали наше сообщество своим неоспоримым авторитетом.

Мы тоже занимались тем, где пригождались лучше всего — обороной, охраной и внешними угрозами. А этого добра было навалом. Военному Совету всегда находилась работа. С нами по соседству расположились одиннадцать Кланов, с которыми мы честно поделили изведанные ныне территории. Жизнь кипела в основном в городах и более мелких поселениях, но между ними были солидные расстояния, полные хищников и бандитов. Но чем больше развивались Кланы, тем ощутимее становилась угроза новой войны. Потому их лидеры пришли к единой мысли о создании Коалиции, по законам которой каждый из двенадцати Кланов не должен был нападать на другого, а при нападении на союзников — прийти им на помощь. Не во всех городах законы были похожи на наши. Каждый Клан устанавливал такие правила, какие устраивали большинство, да и Коалиции не было дела до внутренней кухни каждого из участников. Зато каждый торговый караван теперь сопровождал военный отряд, а бандиты надолго затаились в пустошах, выжидая удобный момент.

Улицы города уже были людными. Близился месяц Солнца, сбор урожая и общий праздник жизни, такой, какой мы могли себе позволить. Торговцы уже выложили свои лучшие товары, на площадях царило всеобщее оживление, да и температура позволяла не кутаться в шерстяные тулупы по самый подбородок. Меж лавками зазывалы приглашали зайти в магазины, устроиться в подмастерья к плотникам или строителям, объявляли про вечерние развлечения с постановками или спортивные состязания. Я знал многих горожан по долгу службы. У кузнечной лавки мне кивнул торговец Пак, его повозку мы с трудом отбили у бандитов две зимы назад. А у ряда ткачей и портных взгляд ухватился за знакомое лицо — кажется, та, что прошлым летом была со мной на пару недель, пока я остался в городе? Но она даже не глянула, чтобы я смог рассмотреть, наверняка, уже обзавелась новым мужчиной или просто забыла.

Почти в самом центре площади, забравшись на два хлипких ящика, вещал проповедник, зазывая в общество «Второго Рассвета». Поверх балахона он был обвешан деревянными треугольными амулетами с вырезанным в центре глазом с расходящимися лучами. Толпа в основном проходила мимо, не заинтересованная в сомнительных правилах какого-то Всевышнего, даже не соблазнялась на эти странные амулеты с глазами. Когда я бывал в других городах, особенно далеко от нашего Лесного Клана, то видел целые толпы, внимающие этим людям в балахонах. Их правила хорошо стыковались с северным менталитетом, более жёстким и менее вольным. По своей сути их доктрины несли те же верные ценности про возрождение человечества, его «второй рассвет». Но у нас не привыкли принуждать, не привыкли ограничивать. Люди сами отказывались от каких-то рамок. Ведь чтобы человек ничего не нарушал, не стоило ему ничего запрещать. Стать разведчиком? Строителем? Лекарем? Учёным, что собирает информацию о прошлых достижениях человечества и делает выводы о его прошлых ошибках? Любой путь был открыт каждому. Если держать вольные натуры в четырёх стенах, то они найдут способ выплеснуть свою энергию и устроят в городе беспорядок. Зато в пустошах их силе есть хорошее применение. А если насильно выгонять к хищникам несмелых домоседов, то можно не только потерять их самих, но ещё и целый отряд. Обязательным условием был только труд на благо общества, а какой именно — каждый решал сам.