Сто тысяч миль (СИ) - Sabrielle

— Согласно анализаторам, воздух пригоден для дыхания. Двадцать два процента кислорода, — не отрываясь от мониторов говорил Джаспер.

— Уровень радиации составляет тридцать пять микрорентген в час, — вторила ему Рейес. — Не скажу, что прекрасно, но хотя бы не сто и не пятьдесят.

— Скорее всего в других регионах этот уровень может быть ещё меньше. Самая большая концентрация — в эпицентрах взрывов. Мы могли попасть в один из таких, — резонно заметил Мёрфи. — Можем собрать группу и исследовать территорию.

— Первоочередное дело — это безопасность, припасы и ремонт корабля, — напомнила я ему Протокол.

Уэллс кивнул, поддерживая мои слова. Джон закатил глаза от нашей неспособности увидеть глобальные перспективы, но не спорил. Еды у нас со скрипом было на две недели, воды — и вовсе на одну. Это максимум, что смогли сложить в корабль на «Ковчеге», чтобы не сжечь всё топливо при торможении у поверхности. Каждый фунт был на счету. На пару килограмм нагрузки требовалось не меньше восьми литров топлива. А кроме пищи ещё было тяжеловесное оборудование, фильтры, детекторы радиации, медикаменты и оружие. И сотня человек в среднем килограмм по шестьдесят каждый.

Первый вдох был испытанием, с которым не сравнилась даже наша жёсткая посадка. Первыми на Землю ступили мы с Уэллсом, за нами следовали Монти, Харпер, Джон и Финн. Рэйвен и Джаспер должны были идти последними, как самые квалифицированные механики, на случай, если с первыми что-то пойдёт не так. Нам было страшно, хотя все мы глубоко стыдились этого чувства. Колени подгибались под собственным весом, а вспаханные кораблём глубокие борозды и вовсе внушали благоговейный ужас, когда двери шлюза разошлись в стороны. Окружающее пространство едва освещалось нашими фонарями — была ночь, но сложно было не испытывать восторг. «Исход», сам того не зная, расчистил нам площадку для постройки лагеря в самом сердце леса. От насыщенного запахами и влажностью воздуха голова закружилась до тошноты. Повсюду раздавались звуки: уханья и редкие крики птиц, шелест листвы на ветру, стрёкот цикад. Мы вздрагивали при порывах ветра, что приносили с собой новый веер звуков и озирались, озирались, озирались. Эти порывы ничем не напоминали искусственную вентиляцию «Ковчега», сухую, колючую. Воздух пах свежестью, чем-то сладким, пряным, ласкал кожу. Мы сделали первый шаг и задрали головы, глядя в тёмно-синее, такое необычное небо, воздушное и плотное одновременно, с редкими вкраплениями звёзд. От открывающегося простора мутилось воображение, от красоты нового мира внутри защемило до дрожи.

Хотя вопрос выборов лидера напрашивался сам собой, мы решили его отложить. Просто разделили между офицерами список приоритетных задач и собрали группы до пятнадцати человек. Группам Уэллса и Финна, самым многочисленным и здоровым, предстояло начать возводить временный лагерь. Группе Джона поручили охрану и поиск внешних угроз. Рэйвен, Джаспер и их команды уже приступили к починке всех критически важных систем корабля, в том числе, радиомодуля и генератора. Монти ожидаемо выбрал задачу поиска воды и пищи, изучить их пригодность к употреблению вызвалась Харпер — как выяснилось, биолог и химик. Моя группа оказалась самой малочисленной — всего семь человек и я. Нашей задачей было следить за состоянием здоровья всей экспедиции и помогать всем, кому требуется помощь.

Мы не сидели на месте ни минуты. Сказывались последствия приземления, на плечи стали давить сто килопаскалей атмосферы и до невозможности большая ответственность. Многие строители хорошенько получили от деревьев при вырубке леса, пока не приноровились. Один из группы Джона при падении вывихнул плечо, излишне смело двинувшись по скользким мшистым камням. Но самое ужасное началось позже, когда мы поняли: наш укреплённый иммунитет бесполезен, если у нас нет антител к инфекциям. Помочь быстрее их выработать — вот его максимум. К вечеру вторых суток в палатке-лазарете лежало тридцать пять человек: с отравлением, температурой, кашлем, болями в груди и в животе. У всех остальных так болели кости и мышцы, что я не успевала выдавать обезболивающие, которые таяли на глазах. Приоритет был у тех, кто занимался физическим трудом, остальным надо было отказать, и я ненавидела эту часть своей работы. Возможность синтезировать ибупрофен у нас имелась, но времени и ресурсов как всегда было в обрез.

Я поймала Джексона почти за руку, зайдя в служебный отсек за бинтом, он вытащил из хранилища не меньше десятка упаковок обезболивающего. Мы смотрели друг на друга несколько мгновений: он — испуганно, я — растерянно. Протокол регулировал ситуацию весьма однозначно: тут же обратиться к структуре, отвечающей за порядок, и заключить нарушителя под стражу. Но я впервые оказалась той, кто мог решить чью-то судьбу, и оттого медлила в неуверенности.

— Я не для себя, — пробормотал Джексон, будто это как-то могло его оправдать, и выпустил коробки из рук.

— Глава вторая, пункт два-восемь. Нарушения Протокола одинаково наказуемы вне зависимости от намерений нарушителя.

— Я ничего не нарушил.

— Ты вор.

— Я ничего не украл, — он красноречиво пнул коробки на полу отсека. — Сначала докажи факт нарушения, а уж потом цитируй Протокол.

— Ты сказал, что это «не для себя».

— Наверное, я нёс их в лазарет?

Всё рушилось даже быстрее, чем мы могли бы подумать. Если не пресечь нарушения сейчас, дальше всё станет только хуже. Намного хуже. Мы уже проходили это в космосе во времена кровавой Первой Революции. Две коробки ибупрофена превратятся в несколько десятков и сотен, и когда каждый возьмёт себе столько, сколько захочет, по итогу никому ничего не достанется. Как только несколько разных людей отдельно друг от друга решают навести порядок, случается только хаос. Давным-давно роль поддержания порядка монополизировало государство, на «Ковчеге» — Совет. Глава первая, пункт один-одиннадцать. Ни одна личность не может приравнивать свою значимость к значимости Совета, ставить свои решения выше его решений.

Только вот у нас не было настоящего Совета, и Канцлера тоже не было. Лагерь постепенно выходил из-под контроля. Группа Джона скручивала упирающихся нарушителей, в палатке-лазарете закончились места, и мы стали укладывать больных в корабле. Им становилось только хуже. Парацетамол почти не сбивал температуру, амоксициллин почти закончился, в расход пошёл более сложный эритромицин. Каждому я лично сделала инъекцию с тройной дозой иммуномодулятора, последний в упаковке вколола самой себе. Голова закружилась, и, снова приложив ладонь к щекам, я почувствовала жар. Прислонилась к стене и вытерла со лба пот. Странно, костюм не должен был допускать перегрева, предназначенный к перепадам температур.

В таком состоянии меня и нашёл Уэллс, схватил за руку и потащил за пределы лагеря.

— Тебе неплохо бы проветриться. Да и мне тоже.

Наверняка, это решение не блистало логикой, но в лагере беспрерывно душил страх, давила ответственность, а внутренности сжимал первобытный ужас, что мы все так и умрём от инфекций, даже употребляя стерильную еду и воду со станции. На моей ответственности было вылечить всех этих людей, а я только и могла, что смотреть в быстрый анализ крови и прописывать очередной антибиотик широкого спектра действия. Земные микроорганизмы триста лет выживали в агрессивной постъядерной среде, и, конечно, даже наш полный комплект космических прививок не мог обеспечить стопроцентную стойкость. Но такой разрушительной лавины не ожидал никто.

— Скоро станет некому работать. Некому строить, некому лечить, некому чинить «Исход». Что тогда мы будем делать, Уэллс? — тихо спросила я, когда мы отошли от лагеря на несколько ярдов.

— Ждать, когда всё наладится. Что ещё мы можем?

— Мы бы давно потеряли контроль, если бы не эта эпидемия, что накрыла лагерь. Они даже подсознательно ощущают свободу в этих просторах, — я махнула рукой в сторону бесконечных, уходящих в сумрачную даль стволов. — На «Ковчеге» нельзя было ничего скрыть. Здесь слишком много места, слишком мало людей, здесь можно.