Растерянный континент. В защиту демократии и независимости Европы - Ги Меттан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Фордизация» и контроль над умами
Упадок европейского духа, связанный с уходом великих национальных деятелей культуры, стал еще одним фактором, вызвавшим разочарование, так как он, казалось, пришелся на период укрепления власти Брюсселя.
За несколько десятилетий великая европейская интеллектуальная традиция угасла. Как журналист, я имел возможность встретиться с такими выдающимися личностями, как Раймон Арон, совет которого я никогда не забуду: «Никогда не переставайте учиться, молодой человек!» Во Франции все еще блистали имена Сартра, Леви-Стросса, Дюмезиля, Лакана, Делеза, Фуко, Деррида, Юрсенар, Дюрас и великих историков, специалистов по Средневековью, таких, как Жорж Дюби и Жак Ле Гофф. В Италии творили выдающиеся кинематографисты и писатели: Дарио Фо, Альберто Моравиа, Дино Буццати, Голиарда Сапиенца и Умберто Эко.
После 1945 года интеллектуальные потоки начали менять направления, ускорившись в конце семидесятых. Если до шестидесятых обычно американцы ехали в Европу в поисках вдохновения и признания их таланта – достаточно вспомнить Эрнеста Хемингуэя или Винсента Минелли и его фильм «Американец в Париже», – то позже тенденция переменилась.
Начиная с восьмидесятых, благодаря многочисленным и весьма щедрым стипендиям, теперь уже европейцы поехали в американские университеты и по возвращении (если возвращались) начинали внедрять американские модели. Разнообразие, творческое вдохновение и критическое мышление, похоже, навсегда покинули аудитории европейских университетов, которые уже не в состоянии привлечь абитуриентов, пресыщенных американскими телесериалами, слоганами и проектами, выпускаемыми на рынок один за другим.
Крах немецкой теории «Культур унд бильдунг»
Однако катастрофа пришла из Германии и Австрии. В конце XIX и начале XX века Вена была средоточием интеллектуального и художественного развития: здесь были Кафка, Шиле и Карл Краус; здесь зародился венский Сецессион – австрийский вариант ар-нуво, здесь творили художники-экспрессионисты, Роберт Музиль и Фрейд, здесь зародился психоанализ. С двумя мировыми войнами всему этому пришел конец. Германия, в свою очередь, дала человечеству таких великих поэтов и писателей, как Гете, Шиллер, Гуго фон Гофмансталь, Юнгер, Томас Манн и Рильке, великих философов от Канта до Хайдеггера, Гегеля, Маркса и Ницше, несравненных музыкантов: Баха, Бетховена и Вагнера, ученых уровня Гумбольдта, Эйнштейна, Вебера и Гейзенберга, – все они освещали мир своим гением с конца XVIII века до 1930-х. Та Германия, что была интеллектуальным эпицентром Европы на протяжении полутора веков, всего за два поколения практически прекратила свое существование.
Интеллектуальная катастрофа Германии была вызвана поражением в двух мировых войнах и усилением нацизма, который практически уничтожил немецкую и австрийскую культурную элиту, вынудив немногих выживших эмигрировать в Северную и Латинскую Америку. Несметное количество ученых, интеллектуалов и людей искусства были вынуждены покинуть Германию и искать пристанища в США в период между двумя войнами. Однако объединение страны и ее возвращение в ряды ведущих держав Евросоюза не помогли возродить великие немецкие Geist, Kultur und Bildung[3]. Это утверждение нисколько не умаляет заслуг таких великих послевоенных интеллектуалов, как Юрген Хабермас и представителей Франкфуртской школы: Ханны Арендт и Мартина Хайдеггера, или выдающихся представителей искусства, которых уже нет с нами: Гюнтера Грасса, Генриха Белля или Райнера Вернера Фассбиндера. Сегодня присутствие немецкоязычных деятелей на европейской идеологической и культурной арене сводится к горстке разобщенных представителей, таких как Петер Слотердайк, Ганс Магнус Энценбергер, Аксель Хоннет и не всегда политкорректный австриец Петер Хандке.
Резкое обеднение европейских интеллектуальных и художественных ресурсов было ускорено деградацией национальных языков под влиянием английского и массовой англосаксонской культуры. Мы предпочитаем замалчивать это явление, так как оно затрагивает характер наших трансатлантических связей и угрожает самой сущности Европы, а именно ее культурному и лингвистическому разнообразию, в котором она черпала свои жизненные силы начиная с эпохи Возрождения.
На протяжении целого поколения ухудшение состояния национальных языков, изменения в грамматике и синтаксисе, вторжение англосаксонских терминов являются столь же впечатляющими, сколь и коварными. Растущее использование плохого английского языка постепенно ведет к атрофии европейских языков, а неспособность образовательных систем качественно преподавать детям младших классов их родные языки лишь ухудшит положение вещей, так как требования к ученикам постоянно снижаются ради достижения усредненных стандартов.
Повсеместное внедрение Болонской системы, задуманной с целью обеспечения совместимости стандартов и единообразия качества в образовании, а также введение учебных программ и академических званий, заимствованных у американских университетов ради гармонизации высшего образования в Европе, также способствовали превращению университетов – изначально центров критического и свободного мышления – в фабрики по производству академического полуфабриката по системе Тейлора[4]. Знания, как и армии, были стандартизованы, чтобы стать «взаимосовместимыми». «Фордизация» умов и их систематическое переформатирование основывались на несметном количестве моделей управления и англосаксонской одержимости иерархией. Отныне творчество измеряется количеством статей, опубликованных в англоязычных журналах, скроенных по одному лекалу. Нестандартное мышление стало настоящей проблемой в европейских университетах.
В коридорах знаменитого здания Берлемон (штаб-квартиры Евросоюза в Брюсселе) или в Европарламенте в Страсбурге не осталось и следа от былого размаха европейской мысли, страсти к дебатам, культа идей – всего, что некогда составляло визитную карточку континента. Теперь, проходя воскресным утром по пустынному Европейскому кварталу Брюсселя, сразу ощущаешь царящий там вакуум, в то время как в соседних кварталах бурлит жизнь.
Тем более разителен контраст с США, где вся творческая энергия всегда успешно направлялась на то, чтобы создавать и обогащать свой идеал свободы и личных достижений граждан. Европа не может предложить ничего равнозначного, несмотря на свое блистательное прошлое. Франшиза произведений искусства из Лувра или Британского музея в музеи Абу-Даби может ненадолго добавить некоторого престижа и несколько миллионов евро, но это отнюдь не великое достижение. Напротив, это лишь оттягивает туристов из Европы.
Как быть европейцем сегодня?
После двадцати лет очарованности и двадцати лет разочарования европейский процесс осознания завершается довольно печально и не оставляет надежд на хеппи-энд. В наши дни быть европейцем по сути означает задаваться неудобными вопросами. Можно ли еще верить в Европу, когда кругом царит посредственность? Может ли пессимизм привести к смертельному исходу? Является ли Евросоюз правильным инструментом для предотвращения полного упадка? И не превратился ли он вместо этого в страшный молот, который крушит все вокруг? Должны ли европейцы позволять Соединенным Штатам диктовать им, как дальше развиваться, с кем сотрудничать, а с кем воевать?
С начала века мы сталкиваемся с постоянно растущими трудностями, которые
