Петербургский изгнанник. Книга первая - Александр Шмаков

Императрица взвешивала всё, что могло найти отзвук в общественном мнении Европы и здесь, в России. Она ещё играла роль просвещённой монархини, хотя это удавалось ей всё реже и реже.

Воронцов смолк. Он ожидал, что скажет Екатерина. Она спросила:

— Скажите, граф, истинно ли заблуждение автора зловредной книги исходило от того, чтобы прослыть смелым писателем?

Свободолюбие Радищева сильно встревожило императрицу. Запуганная крестьянским восстанием Емельяна Пугачёва и революцией во Франции, Екатерина усматривала в Радищеве бунтовщика хуже Пугачёва. В его книге императрица видела выпад против себя.

Императрица невольно вспомнила, как впервые, открыв страницы «Путешествия», стала читать эту книгу, полную самых дерзких, самых смелых слов, направленных против самодержавной власти и крепостничества о России. Это был боевой призыв к новому бунту, к новой крестьянской смуте. Она и не заметила, как её шалость с вольностью зашла слишком далеко и стала опасна для государства и прочности царского престола.

Её глубоко возмутил описываемый в книге сон, в котором царь, прозрев, вдруг понял притворные ласки жены, чувствующей к нему отвращение. Не был ли то прямой намёк на её личную связь с светлейшим князем Григорием Потёмкиным, к которому она уже охладела?

— Всещедрая государыня, кающийся перед царицей, кается перед богом…

Тщеславная немка поспешила принять решение. Она величаво потянулась рукой к колокольчику на столе и позвонила. Тотчас же на коротких ногах вкатился Храповицкий.

— Уведомьте графа Якова Александровича, чтоб снарядил курьера с повелением снять оковы с Радищева…

Воронцов прижался холодными губами к пухленькой руке императрицы. Храповицкий легко выскользнул из комнаты.

Екатерина вздохнула. На лице её отразилась минутная жалость. Но это было не всё. Ей хотелось теперь добиться от Воронцова того, что её интересовало.

— Скажите, граф, — начала Екатерина, — не сделана ли была ему мною какая обида, что он вознамерился сочинить свою злую книгу?

Глаза её наполнились густой синью. Она допытывалась и хотела услышать от графа, что же заставило Радищева написать такое сочинение. Императрица была слишком, самолюбива и не забывала обид, нанесённых ей.

Александр Романович не мог ответить положительно. Он понимал, что идейный подвиг Радищева нельзя было объяснить никчёмной игрой самолюбия. Не потому он написал свою книгу, что не имел входа в чертоги её величества. Радищев всегда был честным человеком в глазах Воронцова, и граф не сомневался в идейной чистоте его подвига. Воронцов знал, что великие освободительные идеи Радищева были неприемлемы и возмущали Екатерину, не мог их разделять и он. Охваченная страхом перед революцией, императрица представляла себе всю опасность от распространения его книги, понимал это и граф. И если сейчас Екатерина уступила просьбе Воронцова, то исходила она не из человеколюбия к автору книги. Иные побуждения руководили её поступком.

Родной брат президента коммерц-коллегии — Семён Романович Воронцов служил в английском посольстве. Александр Романович мог известить его об их сегодняшнем разговоре. Этого не учитывать императрица не могла. Голос Семёна Романовича в Европе мог быть для неё неблагожелательным в среде английской дворцовой знати.

Дела русского посла в Англии шли как нельзя лучше, и Екатерина торжествовала. Молодой английский дипломат Уильям Питт Младший — её противник, мечтавший о расширении торговли в турецких водах, не хотел, чтобы Россия завладела устьями крупных рек, впадающих в Чёрное море. Он пытался запугать Екатерину войной, снаряжая флот для похода в Россию, но императрица знала, что граф Семён Романович Воронцов, ревностный и смышлёный человек в таких делах, предпринял всё, чтобы политика Питта встретила жестокое сопротивление в парламенте. Воронцов сумел утвердить в Англии мнение о выгодах балтийской торговли, и британские купцы слышать не хотели о войне с Россией.

Знаменитый оратор Фокс нещадно поносил Уильяма Питта. Английские газеты также обрушились на него, как этого хотел русский посол и желала Екатерина II. Она подумывала теперь о том, чтобы приобрести через Воронцова бюст Фокса, установить его перед своим дворцом и тем ещё больше взбесить потерпевшего поражение английского министра.

Честолюбивые замыслы Екатерины II могли быть легко расстроены именно там, где дороже всего для неё было соблюсти мнение о достоинствах мудрейшей и просвещённой императрицы России.

— Какие суждения в дворянской фронде? — опять спросила Екатерина. Она была совершенно откровенна в своих намерениях узнать от Воронцова больше подробностей. Императрица упорно выспрашивала. Она умела это делать, как и умела тонко льстить, внимательно слушать и понимать, говорить человеку когда нужно «да» и когда «нет». Но в разговоре с Воронцовым это умение не помогало. Александр Романович, прекрасно знавший, что приговор суда над Радищевым и смягчение его Екатериной заставили содрогнуться многих, не считал нужным прямо ответить императрице.

— Ваша милость благословлена светом.

— Что я могла поделать с опасным врагом?

Екатерина набожно скрестила на груди руки и молитвенно подняла холодные глаза.

— Всевышний увенчал наши неусыпные труды вожделенным миром со Швецией. Я повелела не лишать Радищева живота…

Говоря о мире со Швецией, Екатерина как бы мимоходом, желая подчеркнуть, какую большую роль она сыграла в заключении мира, добавила:

— Я воевала без адмиралов и заключила мир без министров…

Она намекнула графу, как одному из сильных и влиятельных вельмож, недовольных её порядками, на его обособленность от двора и от дипломатической службы, которую он ещё недавно успешно вёл в России, как и его брат в Англии.

Александр Романович ответил на екатеринины слова справедливым упрёком.

— Ваше величество забыли лишь о подвигах вице-адмирала Нассау-Зигина…

Граф Воронцов отлично видел, как глубоко задели его слова Екатерину II, взявшую под защиту принца Нассауского. Надменный вице-адмирал потерпел при атаке шведов тяжёлое поражение и едва ушёл от плена.

Екатерина II поспешила спасти Нассау-Зигина и заключила мир со Швецией. Воронцов был в Ревеле и знал, какою ценою покупался этот мир для России.

Они помолчали. Пауза слишком затянулась. Екатерина поняла: она ничего не узнала от графа. Она злилась и незаметно кусала подкрашенные губы. Воронцов приметил и был доволен. Он выиграл и на этот раз: главнокомандующий Брюс пошлёт курьера вслед Радищеву.

Александр Романович хотел встать, но вдруг императрица спросила его о внешней торговле, о делах коммерц-коллегии.

— Курс рубля заметно падает, — сказал Воронцов.

Екатерина II слышала об этом от обер-полицмейстера, ежедневно докладывающего о происшествиях в городе, о ценах на съестные припасы и товары, о разговорах в народе, о суждениях английских, голландских, генуэзских негоциантов.

— Займы помогут, граф.

— Ваше величество, я всегда был против займов и сейчас не одобряю этого. Займы — бремя отечества. Они подрезают крылья внешней торговле, ослабляют могущество России в глазах Европы…

— Вице-канцлер граф Остерман иного мнения.

Александр Романович быстро поднялся.

— Ваше величество, у каждого своя голова на плечах…

Екатерина II сделала вид, что утомлена беседой.

Граф Воронцов отвесил низкий поклон и оставил апартаменты царицы.

К подъезду Зимнего дворца подкатила парадная карета. Слуга в ливрее услужливо открыл дверцу с графскими вензелями. Карета покатилась по мостовой, пружиня на мягких рессорах. Воронцов обдумывал теперь содержание писем сибирским губернаторам с просьбой облегчить участь изгнанника и оказывать ему в трудном пути помощь и поддержку.

«Буйная головушка, что натворил! Какая книга вышла из-под его пера! Сестра, княгиня Дашкова в испуге назвала книгу набатом революции. Она права».

Воронцов содрогнулся при этой мысли. Граф, в узком кругу своих людей резко отзывающийся о просвещённом деспоте на престоле, о распутстве Екатерины, всё же не ждал такой дерзости от Радищева, смело обвинившего самодержавие. Граф, снисходительно и доброжелательно относящийся к вольнодумцу, служившему под его началом в коммерц-коллегии, иногда легко журил его по работе, удивлялся честной и самоотверженной решимости, но никогда не одобрил бы подобных резких суждений автора. Они были чужды графу.

Воронцову пришлась по душе страстность Радищева, с какой он высказывал свои суждения и мнения в коммерц-коллегии. И эта страстность увлекла Александра Романовича: было приятно следить за изложением взглядов Радищева на торговлю, экономику, политику. И хотя Радищев не высказывал ему своих сокровенных замыслов, граф, одобрительно отзывавшийся о нём по службе, ценивший его ум, всё же подозревал в нём бунтаря. Однажды Воронцов сказал Радищеву: