Стихотворные переводы - Владимир Набоков

<15 декабря 1932>

АЛЬФРЕД ТЕННИСОН

IN MEMORIAM

Вот лунный луч блеснул на одеяле,И знаю: там, где предан ты земле,Над западными водами, во мгле,Бледно и дивно стены просияли.

Там жизнь твою читает лунный свет:Как перст скользит серебряное пламяПо мраморной доске твоей, во храме,По буквам имени и числам лет.

И вот сиянье плавное слабеет;Вот на моей постели луч погас.Смежаю веки утомленных глазИ сплю, пока окно не посереет.

Тогда земля туманом заревымНапоена от краю и до краю, —И там, во храме сумрачном, я знаю,Чуть брезжит мрамор с именем твоим.

<23 мая 1926>

ПЕРЕВОДЫ ИЗ ЭССЕ “РУПЕРТ БРУК”[3]

“В полдневный час, ленивым летом…”

В полдневный час, ленивым летом,овеянная влажным светом,в струях с изгиба на изгибблуждает сонно-сытых рыбглубокомысленная стая,надежды рыбьи обсуждая,и вот значенье их речей:“У нас прудок, река, ручей,но что же дальше? Есть догадка,что жизнь — не всё; как было б гадков обратном случае! В грязи,в воде есть тайные стези,добро лежит в их основанье.Мы верим: в жидком состояньепредназначенье видит Тот,Кто глубже нас и наших вод.Мы знаем смутно, чуем глухо —грядущее не вовсе сухо!“Из ила в ил!”, — бормочет смерть;но пусть грозит нам водоверть, —к иной готовимся мы встрече…За гранью времени, далече,иные воды разлились.Там будет слизистее слизь,влажнее влага, тина гуще…Там проплывает Всемогущий,с хвостом, с чешуйчатой душой,благой, чудовищно-большой,извечно царствовавший над илом…И под Божественным правиломиз нас малейшие найдутжеланный, ласковый приют…О, глубь реки безмерно мирной!Там, под водою, в мухе жирнойкрючок зловещий не сокрыт…Там тина золотом горит,там — ил прекрасный, ил пречистый.И в этой области струистой —ах, сколько райских червяков,бессмертных мошек, мотыльков —какие плавают стрекозы!”И там, куда все рыбьи грезыустремлены сквозь влажный свет,там, верят рыбы, суши нет…

<Январь 1920>

“Когда, погаснув, как зарницы…”

Когда, погаснув, как зарницы,уйдя от дальней красоты,во мгле, в ночи своей отдельной,истлею я, истлеешь ты;

когда замрет твой локон легкий,и тяжкий тлен в моих устахпрервет дыханье, и с тобоюмы будем прах, мы будем прах, —

как прежде, жадные, живые,не пресыщенные, — о нет! —блестя и рея, мы вернемсяк местам, где жили много лет.

В луче мы пылью закружимся,былых не ведая оков,и над дорогами помчимсяпо порученьям ветерков.

И станет каждая пылинка,блестя и рея тут и там,скитаться, как паломник тайный,по упоительным путям.

Не отдохнем, пока не встретит,за непостижною чертой,один мой странствующий атомпылинку, бывшую тобой.

Тогда, тогда, в саду спокойном,в вечерних ласковых лучах,и сладостный, и странный трепетнайдут влюбленные в цветах.

И средь очнувшегося садатакое счастие, такойпризыв воздушно-лучезарныйони почуют над собой,

что не поймут — роса ли это,огонь ли, музыка, иль цвет,иль благовонье, или двое,летящие из света в свет.

И, с неба нашего блаженстваиспепеляющего, крикзаставит вспыхнуть их пустыеи нищие сердца — на миг.

И в расползающемся мракеони, блеснув, потухнут вновь,но эти глупые людишкина миг постигнут всю любовь…

<Январь 1920>

“Их сонмы облекли полночный синий свод…”

Их сонмы облекли полночный синий свод,теснятся, зыблются, волнуются безгласно,на дальний юг текут; к таящейся, прекраснойлуне за кругом круг серебряный плывет.Одни, оборотясь, прервав пустынный ход,движеньем медленным, торжественно-неясноблагословляют мир, хоть знают, что напрасномоленье, что земли моленье не спасет.Нет смерти, говорят; все души остаютсясреди наследников их счастья, слез и снов…Я думаю, они по синеве несутся,печально-пышные, как волны облаков;и на луну глядят, на гладь морей гудящих,на землю, на людей, туда-сюда бродящих.

<Январь 1920>

“Их душу радости окрасили, печали…”

Их душу радости окрасили, печалиомыли сказочно. Мгновенно их влеклиулыбки легкие. Вся радужность землипринадлежала им, и годы их смягчали.Они видали жизнь и музыке вдаливнимали. Знали сон и явь. Любовь встречалии дружбу гордую. Дивились. И молчали.Касались щек, цветов, мехов… Они ушли.Так ветры с водами смеются на просторе,под небом сладостно-лазоревым, но вскорезима заворожит крылатую волну,плясунью нежную, и развернет морозныйспокойный блеск, немую белизну,сияющую ширь под небом ночи звездной.

<Январь 1920>

“Лишь это вспомните узнав, что я убит…”

Лишь это вспомните узнав, что я убит:стал некий уголок, средь поля на чужбине,навеки Англией. Подумайте: отнынета нежная земля нежнейший прах таит.А был он Англией взлелеян; облик стройныйи чувства тонкие Она дала ему,дала цветы полей и воздух свой незнойный,прохладу рек своих, тропинок полутьму.Душа же, ставшая крупицей чистой света,частицей Разума Божественного, где-тоотчизной данные излучивает сны:напевы и цвета, рой мыслей золотистыйи смех, усвоенный от дружбы и весныпод небом Англии, в тиши ее душистой.

<Январь 1920>

“Из дремы Вечности туманной…”

Из дремы Вечности туманной,из пустоты небытиянад глубиною гром исторгся:тобою призван, вышел я.

Я расшатал преграды Ночи,законы бездны преступили в мир блистательно ворвалсяпод гул испуганных светил.

Распалось вечное молчанье…Я пролетел — и Ад зацвел.Каким же знаком докажу я,что наконец тебя нaшeл?

Иные вычеканю звезды,напевом небо раздроблю…В тебе я огненной любовьюсвое бессмертие люблю.

Ты уязвишь седую мудрость,и смех твой пламенем плеснет,Я именем твоим багрянымисполосую небосвод.

И рухнет Рай, и Ад потухнетв последней ярости своей,и мгла прервет холодным громомстремленья мира, сны людей.

И встанет Смерть в пустых пространствахи, в темноту из темнотыскользя неслышно, убоитсясиянья нашей наготы.

Любви блаженствующей звеньяты, Вечность верная, замкни!Одни над мраком мы, над прахомбогов низринутых, — одни…

<Январь 1920>

“Троянские поправ развалины, в чертог…”

Троянские поправ развалины, в чертогПриамов Менелай вломился, чтоб развратнойсупруге отомстить и смыть невероятныйдавнишний свой позор. Средь крови и тревогон мчался, в тишь вошел, поднялся на порог,до скрытой горницы добрался он неслышно,и вдруг, взмахнув мечом, в приют туманно-пышныйон с грохотом вбежал, весь огненный как бог.

Сидела перед ним, безмолвна и спокойна,Елена белая. Не помнил он, как стройновосходит стан ее, как светел чистый лик…И он почувствовал усталость, и смиренно,постылый кинув меч, он, рыцарь совершенный,пред совершенною царицею поник.

Так говорит поэт. И как он воспоетобратный путь, года супружеского плена?Расскажет ли он нам, как белая Еленарожала без конца законных чад и вотбрюзгою сделалась, уродом… Ежедневноболтливый Менелай брал сотню Трой меж двухобедов. Старились. И голос у царевныужасно резок стал, а царь — ужасно глух.

“И дернуло ж меня, — он думает, — на Троюидти! Зачем Парис втесался?” Он пороюбранится со своей плаксивою каргой,и, жалко задрожав, та вспомнит про измену.Так Менелай пилил визгливую Елену,а прежний друг ее давно уж спал с другой.

<Январь 1920>