Тарикат - Виталий Бриз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зато теперь можно отвлечься от мыслей о лампе и просто-напросто налить в нее масло. В комнате совсем темно.
Я подхожу к больному:
— Муаллим, подать воды?
И не дожидаясь ответа, приподнимаю его голову и подношу к губам глиняную чашку с подсахаренной водой. Учитель делает несколько глотков и откидывается на подушку. Он очень исхудал и кажется меньше ростом, и необыкновенные, красивые черты его лица кажутся вырезанными из слоновой кости.
— Нурислам, — снова говорит он, — я много думал о том, что будет с тобой после моей смерти. Ты еще ребенок, и несмотря на тяжелое детство, не знаешь, что жизнь бывает очень суровой. Дети воспринимают каждый день как вечность, а старики не успевают подняться с постели, как уже снова пора ложиться спать. Время несется вскачь все быстрее и быстрее, и поэтому ребенка можно научить многим знаниям, а старика — нет. И я передал тебе все, что смог. Остальное ты будешь находить сам, если продолжишь учиться. И не вздумаешь откладывать все на потом. Потому что потом у тебя не останется времени, чтобы выполнить волю Аллаха и отдать людям все то, что ты должен им отдать. Каждый приходит в мир со своей задачей. Садовник растит сад, караванщик путешествует. А ты пришел для того, чтобы распространить волю Аллаха и сообщить людям, что Мухаммад — пророк Его.
Я выслушиваю наставление и думаю о том, что уже не услышу ничего нового. Все это я слышал много раз. С таких наставлений начиналось каждое занятие. И слова эти казались обыденными как журчание ручья или пустынный ветер, пересыпающий песчинки. Но учитель, словно прочитав мои мысли, умолкает.
— Ты сам все это знаешь, — лишь добавляет он.
Он просит воды и, отдышавшись, снова начинает говорить:
— Я рассказывал тебе много чего. И хадисы, и притчи. Но всегда старался как можно меньше рассказывать что-то из жизни Пророка, то, что считается недозволенным. Мы дружили много лет. Вместе ходили с караванами. Делили последний кусок лепешки и последний глоток воды. Мы даже породнились. Впрочем, наша жизнь изначально почти не отличалась от жизни других людей, и только на пороге старости все поменялось.
Однажды в доме Пророка собрались его последователи. Он очень любил принимать гостей, и обычно говорил, что гость является проводником в Райские сады. Каждый мог зайти в его дом с подарками или без них, но в любом случае он встречал радушный прием и обильную трапезу. Конечно, самым интересным в этих собраниях были не жареный барашек или фаршированная тыква — все это было выше всяческих похвал — а долгие умные беседы и мудрые речи самого Пророка.
В тот вечер мы сидели во дворе на деревянном настиле, застеленном коврами с разбросанным там и сям узорчатыми подушками. Нас было немного, все были между собой знакомы, и все были последователями учения Пророка, мир ему и благословение. Происходило все это уже после вечернего намаза, поэтому было почти темно, но в дом заходить не хотелось, и мы продолжали оставаться во дворе, чтобы получить хоть немного прохлады. Хадиджа и Зейнаб постоянно приносили новые подносы с едой и ловко убирали опустевшие. Молча наполняли щербетом кувшины, подносили свежую воду для омовения рук, а потом так же молча и бесшумно исчезали. Хотя на самом деле где-то в тени чутко следили за тем, не понадобится ли что-то гостям. Кое-кто уже поднялся и прохаживался по двору, желая немного размяться. На стене дома были закреплены факелы, наполовину прикрытые металлическими колпаками с прорезанным орнаментом, через который проникал свет. Из-за чего часть двора и белая скатерть казались узорчатыми. Мы могли видеть все, что происходило в их свете, но остальное пространство казалось еще более темным. Особенно мрачными стали деревья и кусты, густо посаженные вдоль забора.
Я тоже хотел подняться, чтобы немного размять ноги, но в это время Зейнаб принесла большое блюдо с хурмой. Это были продолговатые огромные плоды ярко-оранжевого цвета. Она осторожно, стараясь никого из нас не коснуться ненароком, поставила поднос в самый центр, и тут же отошла. Я посмотрел на поднос. Игра света превратила хурму в расписные керамические сосуды, сложенные горкой, гладкие бока которых под сетью черной тени пылали с одного бока нестерпимо ярким оранжевым светом. Живым светом живого огня. Очарованный этим зрелищем, я на некоторое время выпал из общего разговора и даже перестал слышать голоса окружающих. Вид необыкновенной хурмы вызывал едва ли не трепет. И хотя я понимал, что все это лишь иллюзия, но никак не мог перестать смотреть на нее. И тут случилось что-то странное. Ягода, венчавшая аккуратную горку, вздрогнула, повернулась и скатилась вниз. А потом покатилась дальше, словно желала сбежать, но у самого края была подхвачена чьей-то рукой, с пальцев которой свисали четки. Это Пророк, хвала ему и благословение, поймал непослушную ягоду и снова водрузил ее на вершину горки. Тут видение рассеялось, и мне стало стыдно за свою чувствительность. Вместо того, чтобы слушать и внимать божественным истинам, я как сладострастный бездельник любовался формами и изгибами ягод. Может быть, если бы на месте их были танцовщицы, то такое поведение не показалось бы мне глупым. И, наверное, оно не показалось бы глупым всем остальным. И точно, что никто бы из них не спросил меня, как спросили в тот раз: «Абу Бакр, что с тобой? Ты будто грезишь наяву? Ты получил откровение?»
Я принужденно рассмеялся и ответил так же шутливо:
— Красавица хурма свела меня с ума.
— Значит, нужно ее скорее съесть, поэт, — посоветовал Пророк и потянулся к блюду.
Но тут верхняя ягода опять вздрогнула, шевельнулась и покатилась вниз. И снова Пророк подхватил ее. Поднес к глазам и застыл, как случалось с ним в минуты бесед с ангелами. Все замерли, опасаясь помешать ему даже слишком громким дыханием. Усман даже палец к губам приложил.
Ягода в руке Пророка, между тем, наливалась цветом, казалось, что она даже светится ярче, чем огонь. Но Пророк не отбросил ее и не стал дуть на пальцы. И тогда я подумал, что мне все только кажется. Я был во власти каких-то иллюзий, и даже видел, как оранжевый плод пульсирует на его
