Тарикат - Виталий Бриз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Торговцы раскладывали свои товары прямо на земле. Среди продуктов особо выделялись горы фиников, мешки с пшеницей, сосуды с молоком и творогом. Чуть далее аль-баззаза предлагали одежду и ткани для различных домашних потребностей. Для лошадей и прочего домашнего скота на Сук аль-ислам был предусмотрен особый отсек, известный как Баки аль-хайл.
Торговцы Медины, когда пришел Посланник Аллаха, были худшими из людей в вопросах меры. Они часто обвешивали и обманывали покупателей, чем наживались на их нужде. Однако ниспосланный Аллахом аят «Горе обвешивающим» заставил их быть более сознательными в этом вопросе.
Пророк нередко сам появлялся на базаре, что-то покупал, общался с асхабами и возносил дуа[3], чтобы их торговля была благодатной. Наряду с этим он вместе с мухтасибами инспектировал рынок. В обязанности проверяющих входило следить, чтобы торговцы не обвешивали и не обманывали покупателей, соблюдали чистоту и не нарушали общественный порядок.
Протискиваясь в разгоряченной толпе, я бросал быстрые цепкие взгляды по сторонам и чутко вслушивался в какофонию звуков. Нищий-сектант мог объявиться где угодно, и я не имел права его упустить.
Накануне вечером Хасан ибн Аббас, мой благодетель и наставник, повелел явиться в его покои.
— Аллах милостив к тебе, Нурислам, — сказал Хасан, и его взгляд проник в самую душу. — Он дарует тебе возможность доказать свою любовь и верность Ему.
— Почту за честь отдать жизнь во имя Всеблагого, — я поклонился наставнику.
— Твоя жизнь в руках Всевышнего, — неодобрительно покачал головой Хасан. — И лишь Он в праве распоряжаться — жить его рабам или умереть.
— Склоняюсь перед волей Аллаха.
Учитель на мгновение прикрыл глаза, складки на его лбу разгладились, а тон смягчился.
— Совет старейшин братства решил, что ты готов к испытанию.
Я продолжал молча глядеть на благодетеля, стараясь сохранять хладнокровие, хотя внутри меня рождались противоречивые чувства.
— В Медине недавно объявился нищий старец. Он ходит по рынку в разгар дня и сеет смуту среди правоверных своими речами. Его грязный язык называет нашего праведного халифа Умара узурпатором, а власть его — незаконной и противной Аллаху. С каждым днем этот лживый пес собирает вокруг себя все больше народа и старейшины опасаются возможных волнений. Тебе выпала честь покарать безумца-еретика, возвысив себя перед ликом Создателя, и доказав преданность нашему священному долгу. После благополучного завершения дела ты станешь полноправным членом братства — карающим клинком Аллаха.
Я даже перестал дышать, внимая каждому слову наставника.
— Вот твое оружие, — Хасан извлек из-за пояса джамбию в ножнах из темной, местами потертой кожи и протянул кинжал мне.
Я трепетно, с большим почтением принял клинок. Рукоять из слоновой кости, потемневшая от времени, идеально легла в мою ладонь. Я медленно, с замиранием сердца, вытащил джамбию из ножен. Тусклый свет масляного светильника отразился в витиеватом волнистом узоре клинка.
«О, Владыка, да это же аль-димашик!» — словно завороженный, я не мог оторвать взгляд от причудливых линий на темной стали.
— Будь осторожен, лезвие пропитано смертельным ядом, — нарушил молчание наставник. — Достаточно одной царапины, чтобы жертва, терзаемая жуткими мучениями, скончалась в течение нескольких минут.
Мое сердце бешено заколотилось. Я знал, что аль-димашик — это легендарный клинок, изготовленный из чрезвычайно редкой стали, обладающей невероятной прочностью. Но яд — это было уже слишком. Моя готовность к испытанию слегка ослабла, так как никогда раньше я не сталкивался с таким опасным оружием. Если не буду осторожен, то могу стать жертвой своего же клинка. Но это была хорошая возможность доказать преданность вере и самому наставнику. Поэтому я лишь ответил:
— Я буду осторожен, наставник. И не дам ему одержать верх.
Насилу оторвавшись от созерцания кинжала, я аккуратно вложил клинок обратно в ножны и заткнул за пояс.
— Кара Аллаха должна настигнуть подстрекателя прилюдно, чтобы каждый убедился: Всевышний не прощает тех, кто сомневается в наследниках Его Посланника, продолжателях его великой миссии.
Я склонил голову в знак того, что всецело понял и принял наставления Хасана.
— А это, — учитель положил передо мной темный шарик размером с нут, — на случай, если тебя поймают.
Я перевел недоуменный взгляд с горошины на Хасана, ожидая пояснений.
— Мы не можем предать гласности существование и миссию нашего братства. Есть вещи, которые должны оставаться тайной для простого народа. Если поймешь, что тебе не сбежать, и секреты братства будут под угрозой — просто раскуси алмут алфори[4], и Аллах заберет тебя к себе — в Дар аль-мукама[5].
Я шумно, почти со стоном вздохнул, решив зашить пилюлю в ворот риды[6] поближе к горлу, чтобы в случае чего, было легче до нее дотянуться ртом.
— Иди, сын мой, и да пребудет с тобой милость Аллаха! — сказал наставник, давая понять, что встреча окончена.
Запахнув полог покоев Хасана, я направился в уединенную каморку, где, по обычаю, мне следовало провести сегодняшнюю ночь. И уж точно я не мог услышать слов учителя, произнесенных тихо в полном одиночестве:
— Надеюсь мы еще свидимся, мой мальчик... ИншАллах.
***
Я лежал на жестком матрасе, застеленном покрывалом из верблюжьей шерсти, и тщетно пытался заснуть. Тело и душа трепетали от волнения, которое нарастало с приближением испытания. Три долгих года я ждал этого дня. Мечтал, грезил наяву и во сне, как наставник накидывает на меня риду члена братства и вручает джамбию, изготовленную специально для меня. Я — карающий клинок Аллаха, разящее копье гнева Его, посланник смерти и ужас грешников! Аллах велик!
Тело словно горело изнутри, жажда поглощала все мысли. Я протянул руку и нащупал в темноте глиняный кувшин. Пил долго и жадно, словно измученный путник в пустыне, наконец добравшийся до оазиса. Насытившись, я откинулся на покрывало, положил руки под голову и погрузился в воспоминания.
После того как Умар ибн аль-Хаттаб совершил погребальный намаз, а тело муаллима завернули в кафан и опустили в могилу в комнате Айши рядом с усыпальницей Пророка, я почувствовал, что внутри меня что-то оборвалось.
Я бродил по улицам Медины не зная, куда идти и что делать, и чувствовал себя потерянным и одиноким.
«Почему, Аллах, ты забрал его у меня?!» — спрашивал я, поднимая глаза к небу. Но небеса молчали.
Опомнился я, слоняясь по рынку, — малолюдному в тот траурный день. Взгляд зацепился за лотки с одеждой и тканями, и я, не задумываясь, приблизился, чтобы получше рассмотреть товар. Мое внимание привлекли шерстяные
