Тарикат - Виталий Бриз

меня в чувство. Краем глаза я заметил брешь в толпе и молнией ринулся туда, позабыв о боли в спине. Смел прочь выскочившего наперерез мужчину, перевернул стоявший на пути лоток с финиками, и нырнул влево, огибая вереницу всадников на верблюдах.

Я бежал так быстро, что временами казалось — вот еще немного и сердце просто выскочит из груди. Тело и разум сделались одним целым, и я со скоростью мысли менял направление и обходил преграды, неосознанно выбирая самый короткий путь. В сознании пульсировала одна мысль: «Выжить!» Не ради себя, но ради великой цели, которую доверил мне Создатель.

Я увидел, что через Северные ворота в город входит караван. Затеряться среди бесчисленного множества людей и животных — было лучшим решением в этой бешеной гонке. Я сбавил темп и быстрыми шагами направился в их сторону. Каких-то пятьдесят шагов — и ловите ветер в пустыне...

Но тут что-то просвистело у меня над головой, и гибкая плеть крепко стянула грудь и плечи, остановив меня на бегу. Рывок — и я оказался на земле. «Сейчас меня до смерти иссекут плетью», — обреченно подумал я. Но это был кожаный хабил, меня просто поймали, как норовистую лошадь. И протащили по земле. Я не мог видеть, кто меня тащит, но когда попытался встать, то следующий рывок вновь повалил меня на землю.

Когда я все-таки сумел поднять голову, то увидел над собой чернобородого бедуина на вороном жеребце, который внатяжку держал этот проклятый хабил, лишая меня свободы передвижения. А другие всадники, тем временем, заезжали с боков, видимо, намереваясь зажать меня в кольцо.

"Зарба!«[11]

И тут передо мной встал образ Хасана, протягивающего мне черную горошину:

«Братство должно оставаться в тени, лучше смерть, чем разоблачение!»

Я потянулся к вороту риды, стараясь сделать это незаметно. И нащупав языком небольшое утолщение, впился в него зубами. Алмут алфори легко смялся под тканью и ядовитые крупицы просочились через редкие волокна, наполнив рот нестерпимой горечью, а сердце страхом.

К тому же, нестерпимый жар опалил ладонь, в которой я сжимал косточку хурмы.

«Передай аманат Джалаладдину», — раздались в голове слова нищего.

Раздираемый противоречиями, я лишь крепче сжал кулаки и выкрикнул в бездонное небо:

— Иду к тебе, Аллах!

Горечь распространилась на весь рот, и я судорожно глотал ее, надеясь на легкую смерть. Яд начал расползаться по телу, и я чувствовал, как немеют руки и ноги. Следом пришло удушье. Я силился вдохнуть, но комок в горле не давал мне этого сделать. Хотелось разорвать себе горло, чтобы впустить живительный воздух, но руки не слушались. Мелкая дрожь сотрясала тело, постепенно набирая силу. Глаза, казалось, вот-вот вылезут из орбит. Мир закружился и стал меркнуть, пока не погас вовсе.

Примечания

[1] Камис (араб.) — мужская рубаха.

[2] Бурнус (араб.) — плащ с капюшоном.

[3] Дуа (араб.) — мольба, прямое обращение к Аллаху. В отличие от намаза произносится в свободной форме на любом языке.

[4] Алмут алфори (араб.) — мгновенная смерть.

[5] Дар аль-мукама (араб.) — обитель вечного пребывания. Одно из названий рая в исламе.

[6] Рида (араб.) — плащ, накидка.

[7] Фадакийа (араб.) — аба, которую носил Абу Бакр ас-Сиддик — первый праведный халиф. Название, возможно, связано с местностью Фадак, которая расположена в ста пятидесяти километрах от Медины.

[8] Ибрик — кувшин для омовения.

[9] Тарикат (араб.) — дорога, путь. Так же назывались и братства суфиев (суфийские ордена).

[10] Аманат (араб.) — вверенное на хранение Аллахом или людьми.

[11] Зарба (араб.) — не очень грубое эмоциональное восклицание, аналогичное русскому «дерьмо».

Глава 3

595-й год Хиджры

Солнце поднялось уже так высоко, что барханы перестали отбрасывать тень. Скоро она начнет появляться с другой стороны камней и людей, и это будет означать, что день заканчивается. Но до этого еще очень далеко. А пока солнце палило нещадно, словно желало и вовсе сжечь маленький караван из двадцати верблюдов. Но если животные были привычны к таким условиям, то люди, сопровождавшие караван, испытывали на себе все прелести середины летнего дня в пустыне. Тень у барханов узкая и жидкая, но Азиз мечтал хоть бы и о такой, потому что уже два часа испытывал невыносимую усталость и боль в лодыжках. Еще ранним утром он знал, что сегодня они пройдут по самому тяжелому участку пути — по Черным пескам. И хотя он радовался, что до Мерва оставалось всего несколько дней, но передвижение по пескам вызывало муки, от которых конец пути казался намного дальше, почти недостижимым. Грустные мысли — они как камень: повиснут на плечах и тащи их.

Отец говорил, что они прибудут домой через пять дней. Конечно, он не впервые шагал по этому пути и знает, что говорит. Он же караван-баши и всегда все знает лучше остальных. Его младшие братья — близнецы дядя Хасан и дядя Хусан — тоже шли не в первый раз. Они не так хорошо знали дорогу и пророчили, что раньше, чем через неделю никто никуда не доберется. Но дядья были простыми погонщиками, хоть и вооруженными длинными ножами, поэтому Азиз им не верил, ведь он тоже погонщик, хоть и без оружия. А это значит, что ему и знать положено все то, что знают эти двое.

Конечно, ему всего тринадцать, и это его первый торговый поход. Но ведь он без помех добрался со всеми до Багдада, и живой-здоровый возвращался теперь домой. Если, конечно, во второй раз преодолеет эту пустыню.

Тонкие подошвы кожаных сапог полностью погружались в песок, а он так нагрелся, что казалось, будто прожигает пятки насквозь. Отец шел далеко впереди и вел первого верблюда. Оба дядьки шли в хвосте каравана, и только Азиз топал в середине, ведь ему доверили самый ценный груз — семилетнюю сестренку Айгюль. Она удобно устроилась между горбов верблюда под маленьким шатром. Для нее выбрали самое спокойное животное, и теперь этот сын Бактрии гордо переступал жилистыми ногами. На его морде застыло презрительное выражение, впрочем, как и у всех представителей