В двух шагах от войны - Вадим Фролов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Чего сопишь? — спросил Арся.
— А ты чего загорашь? — хмуро бросил Колька.
— А что делать-то?
— Есть хочешь? — спросил Колька.
Арся сел и зло посмотрел на Карбаса.
— Жрать хочу! Жрать! Понимаешь?!
— Не ори, — сердито сказал Колька, — подумашь, он один голодный. В концы концах…
— «В концы концах», «в концы концах»! — заорал Арся и встал на четвереньки. — Ты чего, по-русски говорить не умеешь? Чего придуриваешься? «Подумашь»… «загорашь»… Карбас мезенский!
Колька оторопело посмотрел на него.
— Почто дразнисси? — спросил он удивленно.
— Ладно, не сердись, — тихо сказал Арся и снова лег на траву, — тошно мне, понимаешь?
Колька молча кивнул, порылся в карманах и сунул в руку Арсе две вареные картошины.
— На, — сказал он смущенно, — тетка где-то промыслила.
Две маленькие, теплые, серые картофелины лежали на ладони… Арся сглотнул слюну. Потом рывком сел, ожесточенно потер лицо и, не глядя на Кольку, съел обе картофелины прямо с кожурой. Потом они долго лежали молча.
На реке шла все та же жизнь, все так же перекликались гудки и пронзительно кричали чайки. Матросы на набережной четко отбивали шаг и пели «Войну народную» молодыми сильными голосами. Ветер относил в сторону ленточки их бескозырок.
Колька с мрачной завистью смотрел на них.
— На фронт надо подаватьси, — решительно сказал он.
— Кто нас туда пустит?
— Нам бы только добратьси, — горячо заговорил Карбас, — а там кто нас выгонит?!
— А как добраться-то?
— Пароходом до Кандалакши… Али поездом в Карелию. Слышал, ветку новую проложили до Сороки, а там уж и фронт рядом.
— Снимут.
— А мы спрячемси! — Колька рубанул рукой воздух. — Я один раз, лет одиннадцать мне было, в трюме от Мезени до Мурманска прошел.
— А обратно?
— Обратно? — Колька смущенно хмыкнул. — Обратно незадача вышла, с милицией приплыл… Однако и выдрал меня батя…
И он замолчал. «Да, — подумал Арся, — теперь-то его уже никто не выдерет…»
Все это было как ножом по сердцу. Когда по радио новую сводку Информбюро передают, не то реветь, не то бежать куда глаза глядят хочется. Но глаза-то, конечно, туда глядят — на фронт. В «Комсомолке» вот пишут, как мальчишки эшелоны под откос пускают или гранаты в немецкие штабы бросают.
Чем черт не шутит — ведь попадают же пацаны на фронт, попадают! А то так и просидишь здесь в тылу весь век, пока война не кончится. И неправильные глаголы учи, а кому они нужны сейчас, неправильные глаголы эти? Сейчас один глагол правильный: «бить»! Его и надо учить.
И не на словах, а на деле.
— Обдумать нужно, — наконец сказал Арся.
— Согласен, значит? — обрадовался Карбас.
— Может, Антону сказать? — предложил Арся.
— Зачем еще Антону? — испугался Карбас. — Он, сам знаешь, какой строгий.
— Строгий, строгий, — передразнил Арся. — Он сам извелся, здесь сидючи. Ему в самую пору с нами.
— Ну, гляди, — с сомнением сказал Колька и встал.
…Вечером Арся и Карбас говорили с Антоном, уговаривали его ехать с ними. Антон молча слушал их, не перебивал. Наконец Колька не выдержал и, застучав кулаком по своей костлявой груди, заорал:
— Да ты чо? Дети мы, чо ли? Гляди-ко, какие орясины вымахали, а на фронт нельзя?! Дети, да?
Антон внимательно посмотрел на него, а потом серьезно, чего-то уж слишком серьезно, как совсем взрослый, сказал:
— Дети и есть. Глупые совсем. — И опустил голову.
— Трус ты, Антон, вот что! — ошалев от обиды, сказал Арся.
Антон дернулся, покраснел и сжал кулаки. Арсю, когда он эти кулаки увидел, сразу занесло.
— С отцом твоим видишь, что сделали? — зло закричал он. — Деревяшку бесчувственную сделали! Да я б их за это всех…
Антон ничего не сказал. Ушел. А Карбас молчал, втянув голову в плечи, как будто опасался, что его сейчас ударят. И Арсе стало так тошно, что сразу море показалось по колено, и о матери он сейчас даже не вспомнил.
— Собирайся, мезенский, вдвоем махнем, — сказал он отчаянно. Но «махнуть» им не пришлось.
4
Бывший капитан Афанасий Григорьевич Громов не всегда сидел в своем палисаднике. Часто он подхватывался и шел на берег, постукивая палкой по деревянным тротуарам. За ним увязывался лохматый черно-белый песик непонятной породы — Шняка.
На берегу старый капитан садился на какую-нибудь замшелую лодку и, опершись подбородком на палку, пристально смотрел на реку. Шняка лежал рядом, а иногда вскакивал и с визгливым лаем начинал носиться вдоль кромки берега, пугая плавающих чаек. Капитан грозил ему палкой, и пес снова укладывался у его ног. Так Громов сидел долго, выбирая каждый раз места, где людей было поменьше. Ужасно не любил он расспросов и жалких, как он выражался, разговоров. Димкина мама, Виктория Юрьевна, как-то спросила, что у него с ногами, так он прямо рявкнул на нее:
— Поплавай с мое, погляжу, что с твоими копытами будет! — и он презрительно глянул на ее ноги. — Это тебе не польки плясать!
— Извините, — робко сказала Виктория Юрьевна, — я хотела вам посоветовать…
— А мне советы что рыбине крючок, — оборвал ее капитан и ушел, шкандыбая, в свой палисадник.
— Ты уж на него сердца не держи, Юрьевна, — сказала Марфа Васильевна, — совсем он маленько умом тронулся, от моря отставши. Еще перед войной то было. А как война почалась, совсем…
Она махнула рукой и ожесточенно стала вытирать и так чистый стол.
Димка вышел из дому. Афанасий Григорьевич сидел на бревне, а рядом, конечно, валялся несуразный Шняка.
— Топай сюда, салага. Посиди со стариком, — сказал капитан.
Димка сел рядом. Громов выплюнул изжеванную махорочную цигарку и сразу же стал вертеть другую.
— Что они, бабы, понимают, — пробурчал он, — а мне вот белухой [2] реветь хочется.
Он закурил. Шняка в полусне щелкнул зубами, отгоняя мух. В палисаднике пахло свежей листвой, звучали на разные голоса тротуары под ногами редких прохожих. Капитан что-то говорил ворчливо, а Димка сидел как завороженный под этим еще не очень теплым северным солнцем и ничего не слышал. Очнулся он, когда Афанасий Григорьевич стукнул своей палкой по бревну.
— А я им говорю: рано капитана Громова списывать! Капитан Громов уже тышшу годов морячит. Капитан Громов с самим Владимиром Алексанычем Русановым в двенадцатом годе на Новую Землю ходил, капитан Громов всю рыбацкую науку за подзатыльники да восемь пудов соленой рыбы прошел, когда зуйком[3] у купца Шкарятова спину гнул. Капитан Громов вкруг света три раза обогнул. Я море, как половицы в доме, знаю: судно в тумане веду, дак о камень не стукну, о коргу[4] не задену. Я с самим Павлином Виноградовым под Котласом на Двинской флотилии воевал, а вы меня на якорь?!
«Какой он бывший — никакой он не бывший», — подумал Димка и сказал:
— Вы еще поплаваете, Афанасий Григорьевич.
— А что? Поплаваю! — сказал Громов, встал и неожиданно твердым шагом пошел к дому.
Шняка вскочил и залаял дурным голосом. А капитанская палка так и осталась лежать у бревна.
Димка немного повозился со Шнякой, и тут из дома вышел Афанасий Григорьевич. Он был в синем кителе, на груди «Знак Почета» и какая-то медаль, на голове фуражка с золотой «капустой». Глядя прямо перед собой, он пошагал к калитке. Подержался за нее, нахмурился и мрачно сказал:
— Ты того, Димка… палку мне подай-ко. На случай всякий. — Он вначале скривился, а потом ухмыльнулся. — Может, долбануть кого-никого достанется.
Отогнав Шняку, он громко прихлопнул за собой калитку и потопал по тротуару. Палку держал наперевес.
…В Управлении Тралфлота капитана Громова знали и приветствовали почтительно, однако просидеть в приемной пришлось долго — много у начальника было дел поважнее, чем обиды и заботы старого капитана. Все же он досидел.
Начальник, крупный, плечистый, совсем еще молодой — каких-нибудь лет сорок, — уважительно вышел из-за заваленного бумагами стола и крепко пожал Афанасию Григорьевичу руку. «Ишь как пальцы-то ему скрючило, да и палка вот, — с сожалением подумал он, — а ведь какой капитан был!»
Разговор был нелегкий и длинный. Начальник украдкой поглядывал на часы и начинал нервничать.
— Ну, куда? Ну, куда я тебя пристрою, Афанасий Григорьевич? — в который раз повторял он. — В море тебе нельзя, сам понимаешь.
— Мне нельзя? — рявкал Громов. — Миньке Батурину под семьдесят, а все плавает, старая шкаторина [5].
— Ну, нельзя тебе в море, — устало говорил начальник. — А на берегу у меня капитанских должностей нет. Ну, нет же, сам понимаешь…
— А чихать мне на капитанскую должность! — сердился Громов. — Любую давай, лишь бы польза была. Не могу я сейчас небо коптить. Что у тебя, людей лишних навалом, что ли? Не хватает ведь людей-то?
