Горе господина Гро - Макс Фрай

— Пожалуй. Интересные дела у вас тут творятся, однако. Ничего не скажешь. А кстати, если я все-таки поеду навещать этих гипотетических родителей, которые якобы переехали? Они где-нибудь обнаружатся?

— Будешь смеяться, но, скорее всего, да. Они, и твои бывшие одноклассники, и старик учитель, господин Тракк, который в незапамятные времена рассорился с буквой «в», и с тех пор его ученики стараются употреблять ее пореже, а если все-таки случится нужда, пишут криво и неразборчиво, зато все прочие буквы выводят, как истинные каллиграфы. Словом, все, о ком ты вспомнишь, найдутся, стоит только пожелать, — если, конечно, по дороге к родителям ты не заночуешь еще в каком-нибудь зачарованном доме — тогда наутро тебе будет не до них. А подобный исход весьма вероятен. Я уже хорошо знаю, каких чудес и сюрпризов следует ожидать от этого Города, но в здешних окрестностях, честно говоря, такое творится, что я сам пока не до конца разобрался. Надеюсь, Макс составит мне компанию, а может быть, и ты со временем присоединишься. Буду рад.

— Спасибо за приглашение. Хочется верить, однажды я смогу его принять.

Помолчав, гость спрашивает:

— Я правильно понимаю, что в зачарованных домах остаются ночевать добровольно? Или это ловушки?

— В каком-то смысле, конечно, ловушки. Но это слово обычно употребляют, когда хотят сказать, что человека хитростью заманили в опасное и враждебное место. А наши зачарованные дома вовсе не враждебны; прошлое, которое они предлагают страннику, обычно приходится ему впору и по сердцу, с ним куда как легче, чем с тем тяжким грузом, который приходилось влачить прежде. Личность и характер, сформированные тяжелыми и запутанными обстоятельствами, остаются, а самих обстоятельств как не бывало, мало ли что может присниться под утро — оцени, какой роскошный подарок! Ну и все прочие ловушки этого Города скорее сродни обаятельной улыбке, чей обладатель, конечно, без приглашения вламывается в твою жизнь и в твое сердце, но вряд ли можно сказать, что он сделал это обманом. Обаятельная улыбка — часть правды о человеке; обычно — немаловажная часть. Я понятно объясняю?

— Вполне. Впрочем, я сам мог бы вспомнить, что реальность всегда похожа на своего создателя, тогда и вопросов не возникло бы. Скажи, а много ли находится желающих играть в такие игры? Я имею в виду, ночевать в этих ваших зачарованных домах? Насколько я знаю людей, они должны очень бояться столь радикальных перемен.

— Ну, видишь ли, когда человек попадает в Город, свита привычных страхов вынуждена оставить его на границе, такую контрабанду наша таможня не пропускает. Здесь вполне возможно испытать подлинный ужас, в чем ты, как я понимаю, убедился на собственной шкуре. Но бояться неведомо чего просто по привычке? Немыслимо, недопустимо, невозможно — пока ты в Городе, конечно. Поэтому желающих, могу тебя заверить, предостаточно. Раньше все здания в Городе в той или иной мере обладали описанными свойствами. Теперь почти все они заселены. Нормальные жилые дома, у каждого своя немудреная, но трогательная история, все как везде. А как ты думаешь, откуда бы еще взяться в новорожденной реальности простым, так сказать, горожанам, мирным обывателям? Сюда часто заносит неприкаянных, не слишком счастливых людей, которым страстно хочется считать свою прежнюю жизнь пустым, ничего не значащим сном. По правде сказать, многим это совершенно необходимо, иначе невозможно будет иметь с ними дело, да и сами они вряд ли уживутся с собой. Ну и Город идет им навстречу, он у нас, как ты уже мог заметить, весьма гостеприимен. Когда-нибудь сам попробуешь — если захочешь, конечно. С твоей привычкой к самоконтролю можно не опасаться влипнуть всерьез. Так — развлечешься и бросишь, когда надоест.

— Да, думаю, это будет чрезвычайно интересный опыт. Но — не сейчас, пожалуй.

— Конечно не сейчас. Когда-нибудь, я же говорю. Жителям и гостям Города позволительно думать, будто у них впереди вечность. В обычных обстоятельствах от такой идеи, прямо скажем, больше вреда, чем пользы. Но здесь эта роскошь вполне по средствам каждому.

Франк еще не договорил — там, за дверью, а на Тришино плечо ложится его горячая рука. Обернувшись, она, как и следовало ожидать, видит перед собой Франка, а на кухне по-прежнему звучит его голос. Такого, честно говоря, еще не случалось, но, если подумать, удивляться тут особо нечему.

— Все самое интересное ты уже услышала, — почти неразличимым шепотом говорит Франк и дружески подмигивает, чтобы она не смущалась. — Теперь иди спать. Ветер уже почти утих, не будет тебе мешать.

Триша молча кивает и, бесшумно ступая, уходит к себе, но прежде чем заснуть, достает из сундука еще две стеклянные бутылки, зеленую и другую, почти прозрачную, цвета только что заваренного чая. Ей совсем не хочется оставлять чужие тайны при себе до утра. Лучше уж сразу спрятать, заткнуть пробкой, запечатать сургучом, так ей будет спокойнее.

А утром она мало что может вспомнить; если бы не три разноцветных стеклянных сосуда, в которых теперь, если потрясти, со стуком перекатываются чужие тайны, Триша вполне могла бы подумать, что все эти тревожные разговоры — просто чужой сон, приснившийся ей по ошибке. Здесь, в Городе, это часто случается, названия улиц, переулков и мостов меняются гораздо чаще, чем печатаются новые карты, поэтому сны вечно путают адреса, топчутся растерянно в подворотнях; устав искать тех, кому предназначены, они снятся кому попало, но никто не досадует на путаницу, так даже интереснее.

За завтраком собрались вчетвером — Шурф Лонли-Локли сдержал-таки обещание, отправился домой, заниматься своими загадочными делами. Триша долго терпела, потом не выдержала и напрямик спросила Макса: а еще каких-нибудь гостей ты пригласишь? Потому что к хорошему быстро привыкаешь, и теперь даже думать не хочется, что новых людей и новых историй долго не будет.

— Прекрасно тебя понимаю, — кивнул он. — Еще вчера ночью отправил очередную открытку. Так что будут тебе гости, Триша. Все будет.

Обещание его прозвучало довольно мрачно. Непонятно, то ли гости ожидаются неприятные, то ли истории у них скучные. Но этого не может быть, Триша точно знает.

— У тебя такой вид, словно ты намерен принести себя в жертву ради наших развлечений, — сочувственно говорит Меламори. — Что, видеть никого не хочешь?

— Знаешь, сам не пойму. Да нет, не то чтобы не хочу, скорее мне все равно, хотя, теоретически, я же должен подпрыгивать от нетерпения и восторга. Но не подпрыгиваю почему-то. Вероятно, в моем исполнении спокойствие выходит похожим на скверное настроение. Но это не оно, честное слово.