Мова - Виктор Мартинович

«Союзное государство Китая и России предупреждает о смертной казни за ввоз и хранение объектов, предусмотренных ст. 264 Уголовного кодекса Северо-Западных земель».

У меня «объектами, предусмотренными статьей 264» забит весь рюкзак. Ну хорошо, говорят, в последнее время трафикеров и дилеров не расстреливают. Но в самом лучшем случае – 10 лет тюрьмы. Блин, чем я думал? Почему не позволил старику их хотя бы упаковать? Зачем этот героизм? Кому я что хотел доказать? Тому старику? Так он про мою смерть даже не узнает!

По полу застучали кованые ботинки пограничников. Как всегда, их набежало не меньше двух взводов: сразу видно, что тут серьезные люди, не то что в Европе.

Сейчас запищат сканеры. Обычно когда пищит сканер, трясут всех, кроме меня. Потому что у меня голубые глаза и тип личности — Marks&Spenser с легким флером Hilfiger. Потому что у меня лицо отличника. Но сейчас мое лицо отличника перекошено страхом, а по лбу ползет струйка холодного пота. Кстати, почему сканеры не пищат, почему? А, понятно почему, они распознают, когда написано печатными буквами, даже когда они – разных размеров, а старик рисовал кистью, это может меня уберечь.

Двери купе с лязгом открылись – офицер, типаж Absolut Vodka, быстро осмотрел публику – двух вьетнамцев, одного подозрительного немца и потного меня.

— Ты и ты – из поезда с сумками на досмотр, – тыкнул он пальцами в немца и в меня, и небо упало мне на плечи.

Сейчас – все. Сейчас – уже не пронесет. Офицер-контролер заглянет в мой рюкзак, вытянет правой рукой китайский кольт, а левой нажмет на кнопку рации и сообщит: «Внимание! Дилер!». После этого завизжит сирена, всех в вагоне положат лицом в землю и будут шмонать, распарывать швы на одежде, разбивать пуговицы, чтобы удостовериться, что я не успел никому ничего передать. Это я уже видел. Как и обреченное выражение лица человека, которого задерживали. После этого – отстойник таможенного пункта, неделю-две в СИЗО до суда, после – приговор и тюрьма. Или что-то значительно худшее.

Так, стоп. Есть еще один вариант. Взятка. Я закинул рюкзак на спину, достал из кармана и пересчитал: пятьсот евро, тысяча юаней. Кажется, премия таможеннику за отлов буйного дилера – раз в пять выше. Мне – хана. На ватных ногах я выпрыгнул из вагона. Тут стояла большая очередь. Включился дополнительный свет – прожекторами прямо в лицо, чтобы было видно каждое движение. Рядом с каждым вагоном стоял стол, за ним – офицер-контролер, который ведет досмотр. Из репродукторов зазвучало объявление на всех официальных языках Поднебесной. Интонация дикторши была траурной и торжественной, как на похоронах.

— Уважаемые пассажиры! Пограничный комитет и Госнаркоконтроль Северо-Западных территорий приветствуют вас в союзном государстве России и Китая. Просим вас выстроиться в шеренгу и подходить к офицеру-контролеру по одному. Будьте бдительны, сохраняйте порядок и тишину.

Что же это такое? Что же это? – думал я. Сколько лет возил, ни разу не то что не словили – не заподозрили даже! Другие барыги чего только не выдумывали! И суппозитории со стаффом в задний проход запихивали. И глотали капсулы со свертками. И вшивали в одежду. И вот все равно: одного за одним нашли, отследили, закрыли, все сидят. Потому что как ты ни выкручивайся, все равно у тебя будет выражение лица контрабандиста.

Очередь двигалась быстро: рядом с досматривающим лежал сканер, но он, кажется, более внимательно всматривался в глаза пассажиров, чем в их багаж. Внезапно передо мной втиснулся тот подозрительный вихлявый немец. Спешил куда-то мужик, не иначе. Тип личности — Doppel Hertz, твидовый пиджак в клеточку, вельветовые брюки. Говорю же – немец. Вот он уже около досмотрщика. Тот попросил:

— Откройте сумку.

Немец, конечно, ни бум-бум. Стоит, немного испуганно улыбается. Сумку (Picard из красной кожи) держит в руке. А ее, между прочим, на стол нужно поставить. Офицер-контролер повторяет:

— Мужчина, расстегните сумку!

Ноль реакции! Контролер понимает, что перед ним – обычный безголовый западный турист, пытается объяснить, но поскольку языкам их не учат (что это за офицер, который иностранные языки знает?), видит только один способ объяснить: повторять громче и медленней:

— СУМ-КУ! ОТ-КРОЙ-ТЕ!

Немец, наверное, окончательно запутался, он поворачивается ко мне за помощью. Наверное, со стороны выглядит так, как будто мы знакомы. И даже работаем вместе. Я пробую вспомнить что-то на иностранном языке, и в голову приходят слова из школьного английского:

— Опэн! Опэн давай! – тут контролер пронзает меня быстрым взглядом. Кажется, он за долю секунды успевает меня оценить, по-своему понять и увидеть.

— А! Опэн май бэг? – удивляется немец. Это же так сложно догадаться, что на пункте досмотра сумок его просят показать сумку. – Данке! – говорит он мне.

— Ауф фидерзейн! — отвечаю я ему единственным немецким словом, которое помню. Кажется, оно означает «не за что».

Бюргерчик быстро бежит к поезду, а я делаю шаг в сторону офицера и даже не успеваю испугаться того, что вот он, тот самый момент. Как-то отвлекся я из-за этого немца от того, что сейчас меня вязать будут. И вот тут, за секунду до ареста, ощущаю абсолютный покой – как будто кино смотрю. Меня нет. Я зритель. А офицер мне бормочет:

— Давай, давай, проходи, парень, к своей немчуре! Нашел же работу — немцу переводить.

И машет рукой – давай, иди отсюда! Я открываю рот, чтобы сказать, что меня направили на индивидуальный досмотр, и даже успеваю что-то промычать, как он:

— Не задерживай! У меня вообще-то очередь! Вали давай!

И я – прохожу, сначала неуверенно, а потом – быстро, понимая, что вот оно – чудо. Снова пронесло!

Я вернулся в вагон, упал на обшарпанный дерматин сидения, щелкнул тумблером лампы и улыбнулся, глядя перед собой. Когда-нибудь меня возьмут. Но не сегодня. И уже это – повод для короткого мгновения счастья. Губы снова расплылись в спонтанной улыбке. Немец, который наблюдал за мной со своего места, наверное, подумал, что я улыбаюсь тому, что мне было приятно ему помочь. Дурак! Кажется, тот тип счастья, который я ощущал сейчас, совершенно незнаком представителям его цивилизации. Они не могли бы жить с осознанием того, что завтра тебя возьмут. А если не завтра – то послезавтра. А мы с этим живем. Все мы. И при этом мы счастливы. Счастливы на одно мгновение, потому что через минуту счастье утонет на дне мрачных мыслей или неоправдавшихся надежд. Но в этом и есть чудо счастья, что оно всегда – на секунду. Моргнул – и его нет. А поэтому надо не моргать как можно дольше.

Джанки

Как вы уже догадались, я интеллектуал.

Во-первых, в отличие от большинства моих современников-хомячков, которые ничем кроме шоу «Веселые коты» или «Полный Писец» с Сергеем Писецким в сетевизоре не озабочены, я много где учился. И почти все, где учился, закончил, if you know what I mean. Имею научную степень по гуманитарным наукам, полученную в престижном университете Среднего Китая.

Во-вторых, я не питаю иллюзий по поводу той жопы, в которой живу.

В-третьих, я постоянно занят интеллектуальной деятельностью. Это значит – временно безработный. Быдло ходит на работу с девяти до пяти, я много учился для того, чтобы быть хозяином самому себе. Я иду в офис, ослепляю там всех:

— манерами;

— дипломами;

— владением языками.

Делаю рывок, за несколько месяцев зарабатываю себе на пропитание на ближайшие года два и ложусь на дно заниматься интеллектуальной деятельностью. Когда деньги на еду (и наркоту) кончаются, снова иду в офис. Pour fair confession[7], последним местом моей работы была раздача листовок косметического молочка для ног после бритья L'Etoile перед входом в гипермаркет «Евразия» — но это исключительно потому, что я не хотел обременять себя долгосрочными полугодовыми контрактами с каким-нибудь офисом. Я стоял, жарило солнце, ко мне цеплялись прохожие, которым казалось смешным, что такой зрелый мужчина занимается работой для студентов, а я думал: «Диоген бы мной гордился!»

К сожалению, у меня быстро кончился запал философичности: листовки отправились в мусорный бак, а я — домой, а окончательного расчета от этих баранов получить так и не удалось. Но это не так важно: мой золотой запас без проблем обеспечит автономное существование державы моего духа на протяжении еще нескольких лет даже в условиях отрицательного сальдо внешнеторгового баланса. Идея с косметическим молочком с самого начала была утопической: невозможно стебаться над быдлом и обслуживать его одновременно. Ну, или, скажем так: не с моими нервами.

Ну да, нервами. Потому что перед тем, как буклеты отправились в мусорный бак, а я – домой, мне пришлось дать в ухо одному особенно доставучему подростку. Он что-то сказал, что – не помню, а может, и помню, но не хочу пересказывать глупости. Они же думают, что когда человек в фирменной одежде L'Etoile, то его как бы нет, он раб корпорации. И над ним можно издеваться столько, сколько их гангстерской душе угодно.