Сохранять достоинство - Жорж Бернанос

На формирование у Бернаноса нового отношения к участвовавшим в войне силам, очевидно, существенное влияние оказало его правило при любых обстоятельствах стараться быть честным по отношению к самому себе и к другим. Среди причин его энергичных разоблачительных выступлений нельзя забывать про чувство стыда за католическую церковь и за католиков вообще.

Высказывания Мориака, относящиеся к тому же периоду, свидетельствуют о его не менее критичном отношении к испанскому духовенству, но только был в его оценке происходящего один небольшой нюанс. Если в суждениях Берна-носа преобладали гнев и возмущение, обусловленные его личным нравственным ригоризмом, то Мориак оценивал тогда ситуацию прежде всего в перспективе идеологического соперничества католицизма с марксизмом и именно в этой перспективе квалифицировал как «страшное несчастье тот факт, что отныне для миллионов испанцев христианство и фашизм сливаются в единое целое и что они не смогут больше ненавидеть одно, не ненавидя другое» {8}.

Не следует упрощать эволюцию политических взглядов Бернаноса и сглаживать противоречия его жизненного пути. В моррасизме он разочаровался еще в годы первой мировой войны и вышел из моррасовской организации в 1919 году. Однако тогда разногласия его с Моррасом касались в меньшей степени принципов, чем тактики, которую следует выбирать в борьбе за власть. Не столько реакционность взглядов отпугнула его тогда от вождя националистического движения, сколько готовность того принять парламентские методы борьбы, которая выразилась в преобразовании самого движения в заурядную правую буржуазную партию. Затем на протяжении 20-х годов мировоззрение Бернаноса совершило определенный сдвиг влево, хотя по-прежнему не настолько значительный, чтобы можно было говорить о серьезных расхождениях с националистами. Этот внутренний сдвиг влево сначала, очевидно, не осознавался даже им самим. Перед собой и своими друзьями он оправдывался, что по-прежнему остается объективным наблюдателем, сохраняет нейтралитет и позволяет себе сотрудничать в либеральной и даже коммунистической прессе, чтобы расширить свою аудиторию, зная при этом, что уж его-то, Бернаноса, никто не заподозрит в левых взглядах. Важно, однако, что он гораздо меньше боялся, что кто-либо из бывших друзей сочтет его «последователем Кашена», чем предстать в глазах общественного мнения «служителем эгоизма, подогреваемого ненавистью и страхом». Очень важно и то, что в 1935 году Бернанос резко осудил агрессию итальянских фашистов против Эфиопии.

Тем не менее неизвестно, сколько могла бы продолжаться эта эволюция, если бы он не оказался непосредственным наблюдателем испанских событий. Правда, есть все основания предполагать, что тот переворот в его сознании, который произошел в 1936 году, неизбежно должен был произойти. И главным доводом в пользу этого предположения является «Дневник сельского священника», в котором все предвещало кардинальные перемены. Есть там и более конкретные обвинения в адрес фашизма и в адрес церкви, заключающей союз с фашизмом, которые предвещали будущие разоблачения «Больших кладбищ под луной». Например, один из персонажей «Дневника» произносит целую обвинительную речь в адрес теологов, прощающих любые военные преступления и только успевающих подписывать индульгенции, отредактированные Министерством национальной совести. Все эти обвинения облачены в художественную форму, но их адресат указан довольно точно. В них речь идет о массовых убийствах, устраиваемых солдатами Муссолини в Эфиопии, о том, что церковь в лице самого папы римского заключила союз с Муссолини, получивший название конкордата, о том, что и фашисты, и церковники прекрасно чувствуют себя в мире капитала.

Свои свидетельские показания об испанской войне Бернанос изложил в книге «Большие кладбища под луной», которая стала шедевром французской публицистической прозы. Высоко оценивая это произведение, Жак Дюкло указал, что оно явилось яростным обвинением против правых политических деятелей, против реакционеров и их приспешников, против католической церкви, поддержавшей фашистский мятеж в Испании. Будучи написанной «пером большого художника», отмечал Дюкло, оно стало незаменимым документом о событиях той эпохи и помогло «лучше понять неистовство и героизм солдат испанской республики». Он высказал даже мнение, что в книге «Большие кладбища под луной» события оказались изображенными с большей степенью объективности и соответствия исторической правде, чем в романе «По ком звонит колокол», написанном бывшим солдатом-республиканцем Эрнестом Хемингуэем. «В книге писателя-католика Жоржа Бернаноса, — читаем мы, — больше раскаленных углей, в то время как в романе Хемингуэя все уже покрыто пеплом» {9}.

Название книги представляет собой сложный художественный образ, в котором с помощью метафорической связи между мертвенным светом луны и блеском серебра подчеркивается обусловленность войн и массовых убийств таинственными и мистическими законами денежного обращения. Надо полагать, что образ был навеян писателю одной из глав публицистической книги «Толкование общих мест» Леона Блуа, одного из самых ярких журналистов «католического возрождения», где тоже речь идет о цвете денег, ассоциируемых с убийством, предательством, преступлением Иуды и с «буржуазной собственностью».

«Большие кладбища под луной» — произведение чрезвычайно сложное, многоплановое, противоречивое, читать его очень непросто. За блестящим вступлением наступает некоторая заминка. Писатель как бы начинает медленно собираться с мыслями. Метания от темы к теме, лихорадочный тон повествования — все выдает гнев автора и его стремление не только рассказать читателям об увиденном, но уяснить самому себе смысл происходящего, связать разрозненные звенья-события в единую цепь-систему. Примечательно, однако, что и здесь художник остался верен себе, стилю своих романов. Ему приходится извиняться перед читателем, что его мысль не сразу обретает четкие контуры, а облекается в образы. Порой из-за этого он кажется излишне многословным. И еще одна, очень важная деталь, сближающая это произведение с его художественным творчеством, во всяком случае с «Дневником сельского священника». Оба они создавались в условиях, когда, столкнувшись с жестокой и ошеломляющей реальностью, Бернанос вынужден был отказаться от привычных стереотипов мышления и, честно анализируя факты, признать свои ошибки. В результате «Кладбища» стали для него еще одной важной ступенью на пути к истине.

В первую очередь преступления фалангистов вызвали у Бернаноса аналогии со зверствами версальцев, потопивших в крови Парижскую Коммуну. Доскональное знание того эпизода истории, подробно описанного им в памфлете «Великий страх благонамеренных», помогло ему обнаружить сходство. Испанскую контрреволюцию вдохновлял тот же дух страха и мести, которыми руководствовались в своих действиях Тьер и его подручные. Жестокость испокон веков присуща защищающим свои интересы буржуа. Было бы неверно думать, констатирует писатель, что военные более свирепы, чем лавочники, солдаты, как и во времена генерала Галифе, являются лишь орудиями в руках буржуазии.

Не случайно также много места в книге уделено священникам, тем, которые, как писатель довольно скоро убедился, стали десницей франкистов, которые при помощи специальных анкет об исполнении религиозных обрядов помогали карателям выискивать «неблагонадежных», а потом, во время расстрела, в интервале между двумя залпами, «стоя в крови», отпускали грехи жертвам экзекуции. Союз католической церкви с фашистами, подчеркивал Бернанос, был характерен не только для Испании. В Италии папа римский благословил империалистическую войну против христианской Эфиопии. А некоторое время спустя писатель узнал, что и в Германии тоже многие католические священники оказывали поддержку Гитлеру. Этот союз органически вписался в оправдывавшую себя на протяжении всей истории схему поведения церкви как института: поддержка сильного, обожествление власть имущего. Поэтому когда буржуазии в ряде стран пришлось вольно или невольно пойти на установление авторитарных форм правления, духовенство незамедлительно двинулось в том же направлении.

Когда читаешь «Большие кладбища под луной», бросается в глаза еще одно совпадение между строем мысли у Бернаноса и Достоевского. И в публицистической книге французского писателя — впрочем, и в «Дневнике» тоже, — и в фантастической поэме Ивана Карамазова «Великий инквизитор» церковники противостоят Христу. Бернанос, как и Достоевский, хочет показать разницу между евангельским образом Христа и теми клерикальными властителями, которые на протяжении веков утверждали свое господство над людьми, развращая их, заставляя бояться свободы и отдавать ее в обмен на материальные блага, жертвовать своей совестью и человеческим достоинством во имя сытости и комфорта.