Кошмар: моментальные снимки - Брэд Брекк

Через несколько месяцев после устройства на работу в газету, скопив достаточно денег, я купил обручальное кольцо с бриллиантом и послал ей. Она его получила, и мы назначили день свадьбы на 7-ое августа.

Я любил Шарлотту, но был озабочен тем, как избежать призыва, так как моя студенческая отсрочка кончилась. Я подумывал вернуться в университет ещё на один семестр, чтобы получить диплом учителя. Тогда, если бы мне удалось найти работу, я бы получил отсрочку до 26 лет, а там, глядишь, призыв бы меня больше не касался.

Во-вторых, если бы Шарлотта забеременела, то ребёнок закрыл бы армии дорогу к нашей двери, и я был бы спасён, потому что в то время женатых мужчин с детьми освобождали от службы в армии.

Однако нам обоим это казалось нечестным. Шарлотте хотелось несколько лет поработать учительницей, прежде чем думать о ребёнке, и я тоже не хотел ребёнка так уж сразу. Ребёнок казался нам трусливым выходом из положения.

Кроме того, какая-то часть меня, пусть небольшая, хотела взглянуть на войну.

За несколько недель до свадьбы мы с Шарлоттой сильно повздорили по поводу религии, контроля над рождаемостью и выпивки. Она хотела, чтобы я перешёл в католическую веру, перестал пить и принимать противозачаточные пилюли. А мне вообще не нужна была никакая религия, и я считал глупым её догматическое неприятие медицинских форм контроля над рождаемостью. Я не собирался ради неё расставаться со своими друзьями по бару, что бы там ни было. Точка! Конец! Никаких обсуждений!

Поэтому в тот вечер она вернула мне обручальное кольцо, и свадьба расстроилась.

Всё случилось как-то неуклюже. Ведь Шарлотта жила у нас дома в Баррингтоне и работала официанткой в ресторане «Палатин». Уже были разосланы свадебные приглашения, уже присылали подарки, как вдруг мы решаем расстаться.

На следующий день я купил ей билет на самолёт в Бостон и дал денег на автобус оттуда до её родного Хоултона, штат Мэн. В конце недели я уволился из газеты, решив уехать в Аспен.

Я с нетерпением ждал отъезда на запад. Мне представлялось, нет ничего лучше гор штата Колорадо, чтобы разбить утлый чёлн прозябания и забыть о ней.

Я прикинул, что дорога в Аспен займёт три дня. Он находился в 1300 милях от Чикаго и мог бы стать началом моего первого послеуниверситетского приключения.

Я раздобыл атлас автомобильных дорог издательства Ранда Макналли и изучил каждую милю предстоящего прелестного пути. В кошельке оставалось пятьдесят долларов; и когда отец заявил, что на таком скромном запасе далеко не уедешь, я только рассмеялся.

— Не беспокойся, папа, — сказал я. — Я счастливый, всё будет хорошо. В Соединённых Штатах больше не умирают от голода.

Сначала я подумал о том, чтобы вскочить в товарный поезд как Джек Лондон, герой моего детства. Меня привлекала романтика такого поступка. В годы Депрессии в поисках работы тысячи безработных ездили из края в край в товарняках. «Верхом на палочке», так сказать. Они ели тушёнку и жили в придорожных лесах, и если везло, то попадался вагон с соломой, в которой можно было согреться ночью и спрятаться от железнодорожной полиции.

Но я торопился поскорей добраться до Аспена и решил ехать на машине.

Когда я укладывал вещи в багажник, отец ходил туда-сюда по тротуару и приводил кучу доводов, почему мне не следовало ехать; это было так на него похоже.

— Кто будет стричь траву и убирать снег, Брэд? Что если что-нибудь случится с машиной? Не звони мне, когда у тебя кончатся деньги, — начал он. — Почём ты знаешь, найдёшь ли ты работу? А если со мной что случится? Кто тогда будет заботиться о матери? Не пей слишком много. В барах держись подальше от разных балбесов. Покрышки в порядке? Мне кажется, они изношены. Хватит ли антифриза? Скоро в Аспене будет холодно. А запасное колесо есть? Не лысое?

Я укладывался и как будто ничего не слышал.

— Ты берёшь с собой слишком много вещей. Смотри, сломаются рессоры. Ты так ничему и не научился у меня за все эти годы.

— А ты никуда и никогда не ездишь.

— Я езжу на рыбалку в Висконсин.

— Подумаешь! Это совсем не то…

— Дело в том, что ты никогда меня не слушал.

— Я слушал, папа, это ты меня не слушал.

— Я? Ты ни в чём не смыслишь, а я — глава семьи…

— Да, но…

— И ты ещё пожалеешь, что не слушал своего старика…

— Я слушаю тебя, чёрт побери!

— Ну да, как же, слушает он! Есть у тебя медицинская страховка и страховка от несчастного случая?

— Нет, и мне это говно до лампочки! Мне 20 лет, я не собираюсь умирать…

— Что я говорил тебе по поводу ругани? Чтоб я этого не слышал!

— Слушаюсь, СЭР!

— Где ты будешь жить? Почему б тебе не взяться за ум и не прислушаться к родителям?…

— А надо ли? Вы, ребята, скучно живёте.

— Ну хоть в этот раз, пожалуйста…

— Ну уж нет. Всегда «в этот раз». Устал я от этого.

— Мы старше тебя и больше понимаем в жизни, а ты ещё не знаешь ничего. Щенок. Как быть, если придёт повестка?

— Спали её к чёртовой бабушке!

— Как ты будешь платить за машину? А как насчёт автостраховки? Я дал согласие, чтобы ты смог получить заём на новую машину. Не расстраивай меня.

— Не буду.

— Знаешь, тебе не надо было бросать работу. Работа — это стабильность. Женился бы, остепенился, откладывал бы на дом и, глядишь, сделал бы парочку ребятишек через несколько лет.

— Как ты? — улыбнулся я.

— Да, ЧЁРТ ВОЗЬМИ… — он скривился и шагнул ко мне, показывая выправку, приобретённую в военной академии «Морган Парк Милитари Экэдеми» в Чикаго. Потом, сцепив руки за спиной, стал расхаживать туда-сюда, бормоча: «Как меня угораздило вырастить такого тупицу?»

— Меня не спрашивай. Сам знаешь ответ, — пожал я плечами.

— Если бы ты учился на управленца, как я хотел, а не на журналиста…но уже слишком поздно, а? Как репортёр ты никогда не заработаешь денег…просто профукаешь своё образование…состаришься и превратишься в тряпку в погоне за сенсацией и будешь вкладывать в туфли картонные стельки, чтобы в слякоть не промочить ноги.

— И скажу я на всё это «аминь», папа.

— Посмотри, как мы с матерью во всём себе отказывали, экономили, откладывали, жертвовали всем ради тебя … и для чего? Чтобы ты стал бродягой, перекати-поле, нищим? Места себе не нахожу. Ты даже не представляешь, какой это удар для нас с матерью.

— Ты всю свою жизнь так делал — обвинял меня в своих проблемах: свадебные проблемы, алкогольные проблемы. «Если бы это было не для тебя, Брэд…» — вот твоя вечная песня. Нечего перекладывать на меня свою вину, я ещё и двух метров не отъехал. Вспомни: каждое лето я пропадал в школе, работал как вол и откладывал каждый грош, чтобы помочь тебе оплачивать моё образование в университете. Так что не только ты такой хороший…

— Что ты сказал?

— Я сказал, что почти все писатели — нищие алкоголики и бродяги, папа. Я на верном пути: человек может получать удовольствие от разрушения своей одной-единственной печени, понимаешь…

— Не обижай меня, Брэд, хотя бы сейчас, — зашипел он. — Я твой отец, проявляй уважение!

— Ладно, ты прав, ты всегда прав! А сейчас, пожалуйста, дай мне распорядиться своей жизнью. Это моё конституционное право: жизнь, свобода и гонка за несчастьями в ритме белого танца…

— Что с тобой будет?

— Я скажу, что будет: если повезёт, влюблюсь в Монтане в какую-нибудь скво, женюсь на ней, буду жить в старой избушке с земляным полом, в которой буду прятаться от дождей и грызунов, а когда стану старым, как ты, может быть, напишу, какая это была замечательная жизнь.

Было девять утра, я кончил укладываться; августовское солнце уже припекало траву и плавило асфальт. Когда я был готов, вышла попрощаться мама.

Я обнял обоих и пообещал написать, когда устроюсь. Отец, несмотря на свои речи, сунул мне десять долларов в карман рубашки.

— На всякий случай…

— Спасибо, папа!

Я сдал задом на дорогу, посигналил и помчался стрелой по Моньюмент-Авеню на своём «Рамблере» 61-го года. В зеркало заднего вида я видел, как они стояли с грустными глазами на обочине, махали руками и улыбались. Я тоже помахал, посигналил, свернул на юг, на Хью-Стрит, и растворился на шоссе. Через час я уже мчался на запад по трассе? Ай-80.

Я опустил стёкла и включил приёмник на полную мощь. Я намеревался прекратить роман с Шарлоттой и думал, что как только пересеку мутную Миссисипи и попаду в Айову, сразу стану свободным и память о ней сотрётся. Казалось, что, торопясь за солнцем, летящему по летнему небу и слушая дорожную песню зимних покрышек, я буду счастлив. Я был свободен, наконец-то свободен, и думал, что больше ни разу не вспомню о ней.

Но я ошибся.

Я всё-таки думал о ней.

Я только о ней и мог думать. Шарлотта была красавицей-девственницей, такой, каких берут в жёны, но внутренний голос говорил мне, что женитьба была бы роковой ошибкой, что я не готов, что у меня ещё масса дел и что существует огромный мир, который надо посмотреть, прежде чем осесть.